многострочия

Веревки туго передавливают трахею. Люси давится. Слюна скатывается густой нитью с рассеченной губы, буро-розовая и пузыристая. Ее шея болит от шершавой пеньки, тысячи волокон ощущаются как крохотные наточенные кинжалы, впившиеся в кожу. Как тот, что Гуль носит под обтрепанным плащом, — она заметила, пока висела на крючке, а он лениво обходил ее по кругу, как охотник попавшего лапой в петлю кролика. Воздух пропитан ею: ее потом, ее кровью и ее страхом, который горчит на языке и пульсирует в сосудах. Гуль тянет ее вкус носом, как акула кровь, и улыбается. Его рот гнилой и желтозубый, противный, но у Люси все равно появляется этот тупой мандраж в низу живота. Тело человека — карта сокровищ. Если потратить время на тщательное исследование, можно обнаружить потрясающий потенциал его возможностей. То, какими способами можно вытянуть ту или иную реакцию. Что ее вызывает. То, как быстро и эффектно можно ее приручить. Находка для ума и пища для идей. О, она видит, — у него насчет нее много идей. Чувствует это и содрогается, не пытаясь угадать, от ужаса ли от чего-то еще. Может, дело в веревках. Люси никогда не нравилась ваниль в постели. Чет трахался неловко, выверено, как учили по книжкам анатомии: доставляя удовольствие и охотно исследуя ее эрогенные точки, но пресно. Так ученый рассчитывает уже хорошо знакомую формулу, понимая, к какой реакции приведут конкретные действия и добиваясь именно их. Никакой интриги. Монти в этом плане ей правда понравился — возможно, она бы даже влюбилась в него, не окажись он убийцей и террористом. Он трахнул ее грубо, как кобель суку, и вытер сперму милыми бумажными занавесками в комнатушке их несостоявшегося семейного гнездышка. Что-то в этой сырой похоти ее зацепило, правда, ненадолго, — магия разрушилась, как только его нож оказался у нее в животе. Но сейчас, когда ее живот перетягивают канаты, а рядом снует вовсе не пусть и рейдер, но подтянутый и симпатичный, а настоящий полутруп, магия не пропадает. И ее это пугает так, как не напугало еще ничто в этой проклятой Пустоши. — Сладость, ты язык проглотила? — почти ласково напевает головорез где-то за ее спиной; она чувствует, как скрипит кожа его перчаток на рычаге. — Так и быть, я спрошу еще раз, дорогая, но исключительно потому, что я до мозга костей джентльмен — где голова? — Ее забрали! — хрипит Люси и плюет в мокрую от воды землю, перхает и давится воздухом, которого так мало, до мушек чёрных перед глазами, до странной сладкой дрожи между бедер. — Забрало это… существо… Гуль не дает ей договорить — последнее, что она слышит перед погружением в воду, это его снисходительный смешок. Вынырнув, Люси смотрит прямо; там его морда, не лицо даже, похожая на печеное яблоко. Сухая картонная кожа, провалы вместо носа, пытливые светлые глаза. Люси хочется заплакать, потому что, кажется, она сходит с ума. Только безумцы впадают в трепет от вида подобных созданий. Это не любовь, не то легкое воздушное чувство, что она испытала при виде рыцаря, далеко нет, но это очень похоже на эротику. Кажется, психологи в 33-м говорили, что в момент выброса адреналина в том числе увеличивается сексуальное желание. Это нормально, с точки зрения биологии. Это просто страшно так, что и без веревок было бы нечем дышать. — Кто ее забрал, еще раз, дорогая? Я так весь день могу, — он притягивает за веревку ближе, и пенька больно врезает ей в бедро, отчего упругий комбинезон создает трение между ног. Люси сглатывает и дрожит, жмуря веки. — Я же сказала, какое-то… чудовище… — она шмыгает носом, — из воды. Оно утащило… Пожалуйста… Гуль хмуро щурится, оглядывается на воду, а потом выпрямляется и отпускает ее, теряя интерес, и она повисает под наклоном над мутной зараженной водой. С нее капает вода и стыд, вперемешку с ненавистью, страхом, больным звериным желанием размножаться в шаге от предполагаемой гибели. В ее белье липко и пульсирует буквально до боли, и нытье не сходит даже от вони разложения, тянущейся за гулем, точно свадебный шлейф. Люси никогда не чувствовала подобного в убежище. Никогда не чувствовала, не предполагала даже, что ее тело так умеет. Боже, Господи, если ты все еще тут, пожалуйста, пусть дело будет только в веревках. Потому что… Она хочет еще.