***
Следующим уроком русский, поэтому бороться с потоком людей в коридоре не надо. Фёдор скучающе глядит в окно. Солнца давно не видно, всё небо заполонили серые тяжёлые тучи. Вот-вот должен начаться дождь. — Гляньте-ка, Осаму вернулся! — воскликнул кто-то, и к только что прибывшему Дазаю понеслась добрая половина класса. Фёдора это не заинтересовало, он даже не обернулся. С его места открывался отличный вид на стадион. По широкой, кое-как асфальтированной дороге шагала женщина в кофейном пальто с собакой. И ничего, что выгул питомцев на территории школы запрещён. Охранник всё равно сидит в своей норе и смотрит турецкие сериалы. До Фёдора донёсся мелодичный смех. Лизкин голос. Почему-то на него обернуться захотелось. Анюткина устроилась рядом с Колей, кокетливо стреляя глазками и хихикая, прикрывая рот ручкой. Гоголь ей что-то рассказывал, и тоже широко улыбался. Ну, он вообще всем улыбается. Ничего в этом удивительного и необычного. И всегда у него так глаза горят, да? Достоевский окинул взглядом Лизу. Чистые, наверняка приятно пахнущие волосы собранны в красивую причёску. Длинные, струятся на плечи и за спину. Даже на вид шелковистые, наверняка такие многие хотят потрогать. Фёдор против воли прикоснулся к своим. Конечно жёсткие, немного жирные. И пахнут противной мятой, не ягодками да цветочками. Лиза ухоженная, лицо чистое, свежее, слегка видно веснушки, носик аккуратный, остренький, и вся она такая милая и чудесная. А у Феди круги под глазами, впалые щёки и скулы выделяются, болезненно бледная кожа, да кости одни торчат. Даже Коля так считает. Понятно, до Лизы ему не дотянуть. Она же идеал, не то, что он. Хочется ударить себя самого по лбу. Да какая разница, что там Коля думает, Фёдору вообще наплевать. Будет он тут ещё себя с девушкой сравнивать. Это глупо, бессмысленно. Достоевскому наплевать. Точнее, очень хочется, чтоб было наплевать. На плечо вдруг падает чья-то рука. — Ревнуешь? — как лис, ухмыляется Дазай, наклоняясь ближе. И чего пристал? Раздражает. Фёдор хмурится, брезгливо дёргая плечом. Осаму закатывает глаза, одним выражением лица говоря: «Ох, какие мы нежные». На его лице всё ещё красуются нарисованные усы, делая его ещё большим клоуном, чем он пытается себя обычно выставить. Достоевский так и не отвечает Осаму. Потому что этот вопрос попадает точно в цель. В самое мёртвое яблочко. Заставляет наконец признать. Но только не Дазаю, не дождётся. Молчание затягивается, и его рушит Сашка, сидящий рядом и поедающий пятый бутерброд за день. — Ну, Лизку. Самая красивая девчонка. — Тебе, Сашка, она точно не светит, — усмехается Осаму. Саша фыркает обиженно, и крошки от хлеба разлетаются по парте. — Не нужна мне ваша Лиза, — как можно безразличнее говорит Фёдор. — О, ясно, — издевательски насмешливо отвечает Дазай. — Я так и думал. Достоевскому очень сильно хочется врезать по этой наглой роже. Чтоб не выглядел так самодовольно. Правда, этому мазохисту и понравиться может, и Достоевский всё же сдерживается. Показывая, что разговор окончен, Фёдор вновь отворачивается к окну. Дождь начинает моросить, оставляя на стекле капли. Довольный собой, Осаму уходит, кинув хитрый взгляд на мило беседующих Гоголя и Анюткину. Вскоре Лиза уходит к себе за первую парту, бросив Коле шуточный воздушный поцелуй. От такого остальные парни обычно краснеют или же петушатся горделиво, но Коля, кажется, совсем игнорирует жест девушки, уже подбегая к Сигме, принёсшему из столовки булочку с маком. — Сигмочка, а с ближними делиться надо! На лице Лизы проскальзывает тень озадаченности. Порывшись в кармане рюкзака, Анюткина вытаскивает телефон. И никто не видит, как она хмурится, внимательно глядя на экран.***
К концу дня дождь разошёлся не на шутку. Не хотелось даже выходить на улицу. Мокро, холодно, бр-р. Дождь хорош, только когда Фёдор смотрит за ним из окна комнаты, закутавшись в мягкий плед и с горячей кружкой чая в ладонях. Достоевский зашёл в класс. Уже и след простыл остальных, и Таисии Александровны на рабочем месте нет. Фёдор подошёл к небольшому шкафу и открыл скрипучую дверцу. Три пустых вешалки, на четвёртой висит серая куртка. Стянув её, Достоевский нагнулся, выискивая в куче хлама соседей по шкафу свой зонтик. Но в горе спортивной формы и сумок для секций его не было. Федя проверил ещё раз. И ещё. Блять. Скрипнув зубами от злости, Достоевский ринулся в коридор. Нигде нет белобрысой макушки. Конечно, его уже и след простыл. Угнал домой со скоростью света теперь. — Ненавижу. Надев находу куртку и рюкзак, Фёдор вылетел из школы. Стоя на крыльце, огляделся. Но его не было и здесь. Лишь последние школьники выходили за ворота, прячась под разноцветными зонтами. Ругнувшись, Федя натянул капюшон и быстро зашагал домой. Он-то думал, что у них мир. Расслабился. Ну и поделом. Как он только мог подумать, что они друзья. Дурак, дурак. Мимо проносились знакомые дворы. Ветер завывал, дождь летел прямо в лицо. Придушить бы этого Колю. Он же знает, как Фёдор ненавидит холод. С чего он опять это начал? Как же противно. И от погоды, и от того, что так легко подставился. Домой он добрался, продрогнув насквозь. Хотелось просто проснуться сейчас в тёплой кровати, сухим и спокойным. Со злостью хлопнул входной дверью, бросив ключи куда-то в сторону. Дома не особо теплее, отопление включат ещё фиг пойми когда. Фёдор бросил мокрую куртку на пол. Быстро, вдруг ещё можно избежать… Коля, уже переодетый в забавную майку с крокодилами в чёрных очках, выглянул в коридор. — О, Федь, ты что, зонтик забыл? — совсем невинно спросил он. Ещё и издевается?! Он что, правда думает, что Фёдор не догадается, кто ему оставил такой «сюрприз»? — Сгинь, — буркнул Федя, толкнув его ледяной рукой в грудь и быстро скользнув в ванную. — Ой, да ты совсем отморозился! — донеся до Достоевского как будто и правда озабоченный голос. Коля, оказывается, прекрасный актёр. Фёдору даже на секунду показалось, что он правда переживает. Но больше он на это не попадётся. А Гоголь стоял в коридоре, уставившись на захлопнувшуюся дверь ванной комнаты растерянными глазами. — Может, ему чай заварить? — вслух предположил Коля. — Он его вроде успокаивает. Когда Фёдор пришёл на кухню в сухом домашнем свитере и мокрыми от горячей воды волосами, перед ним на столе стояла белая кружка с травяным чаем. — Вот, прогрейся изнутри, — спрыгнув с подоконника, воскликнул Коля. — Я могу… — Не надо ничего, — холодно перебил Фёдор, — ты и так сделал достаточно. «Да ничего и не сделал, — подумал Коля, — чай налил просто.» Но Достоевский смотрел так, будто убить хотел, поэтому ослушаться было себе дороже. — Ладно-ладно, я ухожу. Весь оставшийся день Фёдор не говорил Гоголю ни слова. Лишь смотрел злобно, так, что и самому лезть не хотелось.***
Коля потянулся, разлепляя глаза. Сон потихоньку отступал, а вместе с ним приходило и осознание. Сегодня ж не выходные. Тогда почему Гоголь проснулся не от противного будильника в виде вытаскивающего из-под головы подушку Достоевского и криков о том, что пора вставать, а сам? Матери стали сейчас выходить намного раньше, оставляя их вдвоём спать и вставать, так что Фёдор следил за тем, чтобы и нерадивый сосед приходил в школу не к третьему уроку. Сев и пригладив лезущие в лицо непослушные волосы, Коля взглянул на часы. И моментально проснулся. — Пол десятого?! Он вскочил, чуть не грохнувшись от запутавшегося в ногах одеяла, и полез на второй этаж кровати. Там и правда лежал Фёдор. Собравшись в комочек, спиной к Гоголю. — Федька, поздравляю, ты проспал первый раз в жизни! — засмеялся Коля, толкнув Достоевского, — Наконец вкусишь нормальной жизни! От комочка одеяла послышался плохо сдерживаемый кашель. Веселье тут же сошло на «нет». — Федь? — Отвали, — хриплым голосом прошипел Фёдор, шмыгнув носом. — Просто исчезни. Горло пересохло и сильно драло. Нос заложило. Голова раскалывалась. Хотелось сдохнуть прямо сейчас, чтобы не страдать ближайшую неделю. Конечно же это случилось, другого и быть не могло, как бы Фёдор ни надеялся на лучшее. Всё-таки заболел.