Перо и клык

       Боль въедалась в затылок тупой пульсацией. Фетор пронёсшегося по округе шлейфа гари проникал в лёгкие, и что-то в естестве гипертрофированно исказилось. Вокруг — абсолютная тишина. Тихо до ужаса, оседающего на нервах, принявших толщину крысиного хвоста. Тихо до того, что эта тишина убивала: и её, и что-то в ней.        Дыша рваными полувсхлипами, Инеж протяжно отворила залитые свинцом веки. Она не сразу поняла, то завеса дыма затянулась над ней, или же небеса окрасились в древесно-угольный цвет под тон сколлапсировавшему рассудку, но поле зрения застелило мглой, в которой рябили вымазанные слабым звёздным светом почерневшие кроны деревьев. Где-то глухо каркнул ворон, скрывшийся подальше от нагрянувшей в его дом беды, и Инеж, всё ещё невмочь встать, тяжело задышала, пытаясь хотя бы вспомнить, что произошло. Болезненный импульс люто ударил по незащищённой макушке с размахом увесистой кувалды, вышибая из памяти по куску: лес, пожар, охотники, стрельба… всё смешалось в единый ком, но даже отдельные фрагменты воспоминаний приводили её к уничижительным ответам на вопрос, круживший в сознании разрушительным ураганом.        Происходящее в этот момент походило на набившую оскомину извращённую иллюзию на покой — как тишь, накрывшая разнесённое поле после кровопролитного боя.        Перевернуться на спину ей не хватило сил, и потому Инеж только вслушивалась в чьи-то торопливые шаги, пока над ней не оказалось лицо запыхавшегося Джеспера.        — Ты очнулась, — облегчённо воскликнул он, и лишь тогда она услышала, как орава людей возилась в паре метров от них.        Ещё один выдох, и Инеж, чувствуя, как содрогались лёгкие, каторжно закашляла.        — Что… — она запнулась, боясь посмотреть на землю под собой и разглядеть кровянистые разводы на ней, — что произошло?        — Всё хорошо, — вместо точного ответа выдал Джеспер. — Тебе не стоит волноваться. Ты в безопасности. Мы убили волка и…        А дальше Инеж его не слышала. Кажется, она перестала что-либо слышать, перестала различать, и голос стрелка — навязчивый статический шум где-то на фоне.        Она слабо приподняла голову, как из последних сил, различив в толпе снующих то Отбросов, то охотников, огромного чёрного волка, слёгшего замертво на обожженной сухой траве. Выражение исполосованной тремя кривыми шрамами морды навечно застыло в болезненной гримасе, лапы, сломанные кем-то и местами размозженные в кашицу, бескровно валялись на песчаной поверхности, а пасть его одна из тварей, нарушивших его покой, крепко связала бечевой.        — Нет… — сипло прошептала она.        Но бесконечное «нет», которое всё равно ничего не поменяет, не поможет ему встать на лапы и загрызть обидчиков, утонуло в вихре малахольного ветра. Потрясло безмолвие, терпевшее крах от шагов и голосов, решающих, стоило ли отрезать хвост в качестве трофея за такую грандиозную поимку.        Инеж зажмурилась до запестривших в сумраке сомкнутых век колоритных клякс. Она должна была вскочить на ноги и обнажить ножи, чтобы броситься к коченеющему волчьему телу, прикрыть собой и вопить до разрыва голосовых связок, чтобы они не смели подходить к нему ни на шаг, и всё равно, что он уже мёртв, что биться за трупа будет опрометчивым ходом. Она слишком долго шла к нему, когда он ещё был человеком, слишком долго шла, когда жизнь не пощадила его и вплела в проданную дьяволам душу звериную натуру. То, что после всего пройденного Каза всё равно отбирали у неё, на сей раз пойдя на самое крамольное деяние и убив его, походило на жестокую насмешку высших сил, которым его жизнь была не угодна.        — Инеж, — оторопевшим шёпотом позвал её Джеспер.        И тогда она объяла его взглядом гневным, испепеляющим, ненавидящим. Таким, которым она ещё никогда ни на кого не смотрела, от которого стрелок едва ли не отшатнулся испуганным мальчишкой.        Персты её, всё ещё чувствующие жар раскалённой земли под собой, слабо дёрнулись, будто только-только отойдя от долгого паралича.        — Вы поплатитесь за это, — в пламени обуявшей её жажды мстить всем и вся клятвенно зашипела Инеж, стараясь гнать прочь просившиеся наружу слёзы незыблемой ярости. — Вы все, до единого. Я убью вас, как вы убили его…        А потом Инеж проснулась.        Так, как обычно просыпались девочки, когда кошмары выпрыгивали из молчаливого сумрака одичалым странником, чтобы потревожить витиеватые хитросплетения снов: с придушенным вскриком, застывшими на лбу перлами пота и шалым гудением забившегося в испуганном трепете сердца. Лишь взгляд не блуждал по окрестностям в оцепенении, не выискивал что-то, что подтвердит недействительность сна.        Вокруг, как и в кошмаре — безмолвие ночного леса, но на сей раз окрестности поглотили запахи хвои и смолы, а не палёных листьев.        — Инеж, — не сразу осмелился потревожить её скрежетавший голос над ухом.        И тогда она позволила себе предаться облегчению и выдохнуть.        Под ней Каз, аккуратно прижавший её к себе, пока она скиталась в дальних от безмятежной яви околотках. Виском Инеж припадала к кинжальным граням выпирающих ключиц, спрятанных за тонким слоем рубашки, и щекой она чувствовала его мерное дыхание, сбившееся в одночасье с тем, как идиллия одетой в тишину пущи встревоженно сокрушилась её пробуждением.        Каз осторожно приподнял её, чтобы пленить теплом и убаюкать дрожь, прошмыгнувшую по тёмной коже гремучей пустыней мурашек.        — Что тебе снилось? — раздался ожидаемый вопрос.        Но с ответом Инеж не спешила. Жмурясь и настойчиво отгоняя окаменевший в разуме вид на неподвижно валявшегося избитого до смерти волка, она обняла Каза за шею, судорожно прильнула к нему, как если бы до конца не могла поверить, что всё увиденное не имело ничего общего с реальностью. Не знавшее конца сбивчивое «живой» трепыхалось в черепной коробке яркокрылой бабочкой, пойманной в алчную руку коллекционера, не смевшего отпустить это причудливое творение.        Это не правда. Ничего из увиденного правдой не было.        Охотники не добрались бы до него. Виджая сказала ей, что этого не произойдёт.        — Ничего такого, — на выдохе изрекла Инеж. — Просто… дурной сон. Я уже не помню, что в нём происходило. Иногда духи святых посылают их, чтобы предостеречь от чего-то.        Каз что-то невнятно проворчал, зарывшись пальцами в волосы на её затылке.        — Скорее, испытывают твоё терпение, — раздражённо подытожил он, но в противовес тому движения пальцев, перебиравших её волосы, были необычайно мягкими. — Какие-то жестокие у вас святые.        — Они учат принимать тяготы жизни с достоинством, — назидательно опровергла услышанное Инеж, но невольно захотела согласиться с утверждением Каза: один раз эти святые уже попытались научить её, приведя к Кеттердаму на невольничьем корабле, чтобы проучить за невесть какие грехи, и после того все препятствия, воссозданные ими, чудились величайшими издёвками.        Каз ей ничего не ответил, только крепче обнял. Руки, так долго лишённые оков перчаток, обхватили её тонкие плечи, сжали их, и сам он, срывая машкеру хладнокровия, поцеловал её лоб.        — Спи, — настолько ласково, насколько он был на то способен, шепнул Каз. — Будем надеяться, что плохие сны тебя больше не потревожат.        Инеж съёжилась, настойчивее прильнув к нему.        — Я не хочу спать.        И это, как ни странно, не было ложью: сон напрочь улетучился, уступая место необъяснимой бодрости. Инеж не знала, насколько поздней стала ночь, на какое время показывали часовые стрелы, но догадывалась, что в этот миг Кеттердам погрузился в сновидения.        Она неторопко приподнялась, чтобы мгновением спустя, будто нахраписто бросая всем и вся вызов, пылко прижаться к его потрескавшимся губам, дать забыть и себе, и ему, что за очерченными чёрным по белому границами их общего маленького мира жизнь была совсем другой: суровой, холодной, по-варварски отторгающей их друг от друга со дня на день. Сначала Инеж целовала его протяжно, невинно, как будто с непривычки, но эта неслыханная робость рассеялась молочно-белой туманной хмарью, стоило Казу ответить на её порыв, по-волчьи одичало кромсая все затхлые предубеждения и истины в кровавые обрубки.        Костистые бледные руки сжались вокруг девичьей талии, повалили её на спину, и Инеж увидела, как в прорезях венчавшей купол пущи листвы пробивалось свечение небрежно разбросанных по небу звёзд, серебрившихся на старых шрамах нависшего над ней Каза.        Во мраке леса сверкнули не по-человечески продолговатые зубы.        — Не бойся, — полушёпотом сказал, нависнув, целуя в горло и касаясь распластанной под ним девушки до поры скрывающими когти по-людски тёплыми пальцами.        Она чувствовала: даже будучи человеком он — волк.        Голодный до чужого мяса и ласки.        И оттого ей бы ждать, что звериные клыки сомкнутся на её глотке, что хрустнет раздробленная в белый порох трахея и кровь хлынет струпьями алых рек.        Но вопреки всплеску разыгравшегося воображения Каз трепетно поцеловал её в яремную яму.        Руки Инеж обвили пока что человеческие плечи, притягивая его к себе, поглощая этот миг беспамятства, пока ей не придётся очнуться в другой реальности, где человек над ней — дикий зверь, а всё произошедшее в ночь чудилось плодом её опьянённых грёз.        Ей капризно не хватало его днём. Не хватало ночью, когда он был рядом.        Каза всегда было непозволительно мало в её существовании. Три с половиной года она металась между Равкой и Керчией, отчаянно борясь за него, за его свободу, за их общее счастье, пока перчатки не оказались отброшены в сторону. Им выдали всего полгода на то, чтобы быть по-настоящему счастливыми — этого ничтожно не хватало, чтобы сполна насытиться друг другом, чтобы обрести тот покой, который у них когда-то отобрала немилостивая к ним жизнь.        В чернильной темени, когда разум превращался в самое чистое во всём мире место, Инеж, хоть и не желая того, намертво вцеплялась в заросший гнилью горький постфактум.        Ей всегда, сколько бы ни утекало времени, будет слишком мало Каза.

* * *

       В кабинете бывшего заведующего Клубом Воронов одиноко и сыро (иногда до того, что напоминал приватную комнату в публичном доме, но, благо, кровать здесь не располагалась). Инеж тут находиться не хотела, но ещё меньше она жаждала выползать из раковины и спускаться к людям, собравшимся на первом этаже игорного зала: всенепременно кто-то увидит и спросит, как она, а ей захочется, старательно и неудачно наступая на горло раздражению, попросить отцепиться от неё. Можно было скрыться в тени и подглядывать за всем со стороны, выжидая, что азартный настрой посетителей прервёт ещё один недоброжелатель на подобии Барбатоса, но Инеж про себя настояла на том, что в случае чего банда вполне справится и без её присутствия.        Стук в дверь прервал затянувшееся самобичевание.        Подняв глаза и скомкав в уголках рта все не озвученные недовольства, Инеж заставила себя разрешить внезапному гостю потревожить её шаткий покой.        — Да? — отбросив все желания побыть одной, произнесла она.        Секундой позже в кабинет, шаркнув, несмело зашёл Роддер — щуплый мальчишка, которого Каз подобрал пару лет назад и назначил своим новым пауком. Отныне, когда Грязные Руки значился мёртвым для своей банды, Роддер считался среди остальных пауком Призрака.        Юнец, приосанившись с фальшивой важностью, прокашлялся.        — Я кое-что узнал о волке, — всячески стараясь скрыть пренебрежение выдал он.        От Инеж это всё равно не укрывалось: Роддер предпочитал получать от неё поручения более важные, чем поиск информации, которая обеспечит разыскиваемому Торговым советом волку безопасность.        Отмахнувшись от того, она кивнула.        — Докладывай, — повелела Инеж.        — Из Лижа, маленькой керчийской деревни, в Кеттердам направляется охотник, чтобы принести Торговому совету голову зверя, — монотонно, как по автоматизму, отрапортовал Роддер.        Инеж скривилась от такой вести.        «Этого только не хватало» — омрачено скользнуло в мыслях.        Если не учитывать процесс приручения и долгие солнечные дни порознь, когда ей приходилось дожидаться, чтобы с Каза исчезла волчья шкура, охотники являлись для неё едва ли не главной проблемой. Пару раз, услышав весть о снующей по лесу дикой твари, в Керчию приплывал какой-нибудь напыщенный высокомерием иностранный смельчак, вызвавшийся прикончить зверя за щедрое вознаграждение, но этот человек всегда, без исключений, трагически гибнул в срывающих заживо плоть клыках, а его останки и пожитки так и оставались брошенными в чаще леса, смешиваясь с перегноем.        Пару раз в дело с волками вмешивалась фьерданская власть, каждый грозившая разрывом союза, если Керчия не прекратит охоту и не оставит лес во владения волка, но каждый раз король Гримьер лишь терпел поражение в этой перепалке.        — Кто он? — пытливо спросила Инеж.        — Его зовут Тадеус Врангели, — ответил Роддер так, как если бы ожидал от неё именно этого вопроса. — Молодой кузнец, иногда выходящий на охоту за лисами и кабанами. По его внешности и тому, что я услышал, родом он из Фьерды.        — Фьерда! — поражённо повторила она. — Быть того не может, Роддер. Фьерданец никогда не убьёт волка. Это их священное животное!        Ей стремглав вспомнились кирпичные своды Хеллгейта, разнёсшиеся по ним овации восторженной от грядущего зрелища толпы и проскакивающий в этом ужасающем гвалте опасливый волчий рык, скоро сменившийся на гулкий болезненный визг, заглушавший треск ломающегося хребта. Вспомнилось, как морально убитый неверием в содеянное Матиас Хельвар обессиленно, скрывая покрасневшее и намокшее от слёз лицо в белом мехе, пал на одного из них, пачкая тело в пролитой крови собрата по Богу.        «Сын Фьерды не притронется к волку, если ему страшен гнев Джеля».        — Видимо, — уныло прервал её раздумья Роддер, — господин Врангели прожил всю сознательную жизнь в Керчии и прислушивается к заветам Гезена, а не Джеля, поэтому запрет о нанесении вреда волку его не касается.        — Ладно, — с грозившимся затрещать по швам спокойствием буркнула Инеж. — Допустим, он фьерданец, но живёт в Керчии с детства. Это дела не меняет.        Это и впрямь не меняло дела: ей и Казу придётся сметать с пути каждого одинаково.        — Он выглядит довольно-таки мощным, — юнец беспечно пожал плечами, и Инеж попыталась максимально скрыть, насколько раздосадовала её эта новость. — Мне кажется, ему удастся поймать зверя.        — Этот зверь… тоже не слаб, — нарочито отстранёно возразила она, вспомнив рассёкшие её плечо стальные когти.        Брови Роддера дёрнулись от услышанного, взметнувшись ввысь.        — Ты видела его? — изумлённо вопросил он, округлив глаза от неверия.        «Конечно нет!» — хотела уверенно заголосить Инеж.        Но вместо этого решила соврать лишь наполовину:        — Было дело, но я смогла сбежать, — хмуро отрезала она, но, тяжело выдохнув, смягчилась. — Послушай, Роддер: лес — это дом волка. Не человека. Лезть в его обитель, а потом жаловаться, что тот напал на тебя… Торговый совет не имеет права требовать его смерти.        — Ну да, — фыркнул её соратник. — Но судьба предыдущих четырёх волков тебя совсем не беспокоила. По-моему, их поимка вообще прошла мимо нас. Что поменялось?        Роддер отчасти был прав, хоть правда эта и была высказана весьма своеобразно: она слышала о том, как Торговый совет верещал об опасности, которую несла с собой затаившаяся в сосновом лесу дикая тварь, слышала, что кто-то из охотников умудрился отловить зверя и разрезать на куски, отдав часть властям, а другую, самую желанную, оставив себе в качестве награды. Инеж на эти вести всегда хмурилась, заверяя, что властям заниматься бы делами поважнее, чем донимать несчастное животное и платить за его убийство такие деньги, которые могли бы пойти на постройку дома для осиротевших детей, вызволенных ею из невольничьих кораблей.        Каз на то всегда хмыкал, прося её не мешать людям зарабатывать себе на жизнь.        Быть может, святые потому и разгневались до того, что вселили в его душу очередного воссозданного не ведавшей конца жадностью волка, за мёртвое тело которого полагался мешок крюге.        — Скажем так, — устало плюхнувшись на стул, заговорила Инеж, — я пробралась жалостью к нему и хочу помимо украденных детей защищать ещё и животных, на которых объявили охоту.        Так и стоявший у стены Роддер в ответ недоверчиво зыркнул на неё.        С ним всегда было чуть ли не больше проблем, чем с другими Отбросами: юношеская кровь бурлила и побуждала к неподчинению, но Каз в своё время находил эффективные способы усмирить нрав мальца и заставить того склонить перед ним голову под предлогом, что со сломанной шеей щеголять по Бочке ему будет не очень удобно. Инеж же, в противовес Грязным Рукам привыкшая до последней истёкшей капли действовать дипломатично, так же искусно взять контроль над характером Роддера не могла.        — Это немыслимо, — после недолгого молчания заключил он. — Я подписывал контракт с преступной бандой, а не каким-то заповедником для защиты вымирающих зверушек.        — Считай, что приоритеты немного сменились, — менее раздражённо, чем хотелось бы, процедила Инеж.        — Немного? — издевательски хохотнул забывшийся Роддер. — Это ты называешь немного, а, босс? Ты до меня чем занята была, а? Спасала украденных равкианских канареек? Возвращала вывезенных из Шухана панд в леса Амрат Ена? Или земенским бегемотам обеспечивала лучшие условия, чтобы те, не дай Гезен, не испеклись в жару?        — Роддер, — сквозь зубы извергла она.        Но тот будто бы всячески отказывался слушать её:        — Слушай, — будто отважившись пойти на компромисс, немного смягчился юноша, хоть и обратился к ней небрежно, — ты более сговорчивая, чем был Каз Бреккер в своё время. Я занимаюсь какой-то ерундой, давай признаем это. Паук должен добывать информацию, ценную для банды, а не какой-то лесной псины, но я же занимаюсь именно последним по твоей прихоти.        — Других заданий для тебя нет.        — Правда? — усмехнулся Роддер. — Тогда, думаю, мне придётся сменить позицию, потому что Псам Харли как раз нужен новый паук и…        Его бахвальства прервал прочерк взметнувшегося к нему лезвия, со всей дури впившегося в ответившую треском стену.        Впившегося в миллиметре от уха боязливо вскрикнувшего Роддера, меньше всего ожидавшего, что за столь громкие слова в него мигом полетит кинжал.        Тяжело задышав в пелене неистовства, Инеж приблизилась к нему быстро и мягко, по обычаю бесшумно, как рассвирепевшая дикая кошка — сквозь месяцы вынужденного сотрудничества с Отбросами с той же грацией она уворачивалась от пущенных в её направлении ножей и пуль, чтобы в пылу нечестной битвы, сеча в самые уязвимые части людской плоти, напасть со спины.        Под куполом её взора юнец испуганно сжался.        — Скажи-ка мне, Роддер, — отразился от стен кабинета эхом утробного рыка её мертвецки спокойный голос, — что случилось с Ротти?        — Ег-го убили, босс, — заикаясь, напомнил тот.        — Подробнее! — приказала Инеж, в это мгновение будто бы не будучи собой.        — Его растерз-зал тот волк.        — А что случилось перед этим, Роддер? Что Ротти сделал перед тем, как тот волк разорвал и съел его?        Роддер пытался ответить ей, сказать что-то в свою защиту, но оправленные в хриплый шёпот бессвязные слова до неё так и не доходили. Знал ведь: ей достаточно возжелать, и при всём её обете святым не проливать кровь невинного он скорчится на полу раздавленным в пыли червяком.        Маска и без того ветхого спокойствия дала трещину.        Секундой позже — и вовсе развалилась, стукнувшись об пол гамом павшего в смертоносный водный поток исполинского булыжника.        В путах утратившего всякую невинность исступления Инеж осознавала, сколь эгоистичны её смелые и вольные речи: Ротти был её другом, а позднее, когда ей пришлось стать главарём банды, ещё и её секундантом. Ей бы проявить благосклонность к почившему товарищу и посыпать тёртым ладаном его пустовавшую без вспоротого тела могилу, тихомолком прося у Санкт Петра помочь несчастному обрести покой на том свете.        «Но он предал нас» — вспарывало затылок претившее напоминание.        — Ну? — требовательно выдала Инеж.        И Роддер сдавленно выдохнул от оторопи.        Как будто в противном случае в него влетит второй кинжал — тот, который всенепременно попадёт ему в череп.        — Он примкнул к Хейлсу и пошёл помогать Чёрным Пикам в тайне от Отбросов.        — И что это означает, Роддер?        — Что он предал свою банду.        — Именно, — в заключении без всяких одобрений огласила Инеж. — И всякий, кто примется предавать своих и дальше, будет убит так же, но если уж не волком, то мной.        Сглотнув, Роддер отстранёно покачал головой в отрицании.        — Т-ты не можешь, — оцепенело выдавил он, не в силах подавить тремор в ломаном голосе. — Узы банды едва ли не такие же, как и семейные. Ты же… ты же не убьёшь часть своей семьи?        Слегка смежив глаза, Инеж посмотрела на него, как на жалко развалившуюся по заскорузлому деревянному полу грязь.        — Моя семья — это люди, которые верны банде и мне, а не те, которые при каждом неудобстве поджимают хвост и оглашают, что вот-вот метнутся в сторону врага. Последние больше не часть семьи. Они отребье, которое можно разорвать, не нарушая закон Бочки. Иди и хорошенько подумай, кем ты хочешь быть, Роддер.

* * *

       Многие из банды наверняка желали ей нечаянно вдохнуть во сне перо от подушки и подавиться им — Инеж была уверена в этом лучше, чем в чём-либо другом, чему ей доводилось стать свидетелем. Она среди Отбросов в ипостаси паука числилась в разы меньше, чем любой другой входил в состав их группировки, но амплуа главаря всё равно незаслуженно ложилось на неё треснутой терновой диадемой, намертво впившейся иглами в кожу. Не снять, только расцарапать себе шкуру, разгоняя кровавые атласы по искалеченному лицу.        Завидев смену её настроения, Каз раскатисто заскулил и утешающе ткнулся ей косматой мордой в спину. Пользуясь беззаботностью от своего звериного облика и порой ведя себя, как волчонок, он плюхнулся на бок и дурашливо перекатился на спину.        «Совсем как маленький» — мысленно хмыкнула она.        — У нас возникла проблема, — наконец-то заговорила Инеж. — Появился ещё один доброволец на охоту за тобой.        Волк зафырчал, и она готова была поклясться, что в животном возгласе прозвучало беспечное человеческое «подумаешь!».        — Я переживаю за тебя, — с придушенным укором сказала она, пока Каз растягивался, разминая затёкшие мышцы. — Один охотник оставил тебе эти шрамы. Что будет, если найдётся кто-то посильнее?        На её предположение Каз никак не отреагировал.        Послышался хруст костей, и волк наконец-то расслабился под натиском её изнурённого взгляда.        — Каз, — на выдохе отчаяния позвала Инеж его, плюхнувшись на мохнатую звериную грудь, — я уже не знаю, что делать: то работорговцы, то Отбросы, то эти охотники. Меня разрывают одновременно на несколько частей.        А ведь она просто хотела быть с ним, найти умиротворение и утешение в его руках, которые больше не дрогнут, прикасаясь к ней.        Хотела помочь ему сбросить броню и стать для него домом, которого у Каза не было уже несколько лет.        Точно осознав всю тяжесть её оказии, он уложил передние лапы ей на спину, будто пытаясь обнять. Инеж поёжилась, но вовсе не от страха, что животные инстинкты могли оказаться сильнее человеческих потуг к нежности и когти, вырвавшись, очертят на ней прорву новых кровоточащих шрамов. Пальцы зарылись в вороной мех на волчьей груди, и скоро он, потянувшись, проказливо, но осторожно прикусил её за светло-бронзовое ушко, чтобы тут же отпустить его и нежно провести по нему грубым шершавым языком.        «Вот бы остаться так… с ним» — пронеслась вихрем желанная, но настолько же и невозможная мысль.        Инеж вспомнила пелену мрака, опустившуюся на сосновый лес. Очертания почерневших древесных стволов стали в миг отчётливее, и её передёрнуло, когда контуженный рассудок перепутал сон с явью и воспринял, будто зверь под ней был неживым, насильно взваленным варварами-охотниками и расколотый иззубренными лезвиями ножей.        Если бы это был не сон, если бы после стольких её попыток уберечь Каза его бы убили, то она… она бы…        «Я бы убила их всех в отместку» — мигом нашёлся ответ.        Кого именно подразумевала она под таинственным «их» не так уж и важно. Будь то ничего не знавший охотник или ближайший попутчик из банды — Инеж, заглушая остервенело горланившую совесть, убьёт любого, на чьём орудии прольётся кровь волка.        Что там говорила Виджая, когда она осмелилась выпросить визит к ней? Что-то о том, что охотники не прекратят попытки притащить Каза к властям, что в некоторых случаях он вырывался из их хватки благодаря животной силе, превращающей недругов в истерзанную падаль, от которой по ночам он отплёвывался до тошноты, а в других, тех, с которыми они ещё не сталкивались, Каза спасала она.        Так могло ли быть так, что в этот раз ей велено быть той, кто выдернет его из рук ступившего в лес смутьяна?        — Каз, — неколебимо обратилась к нему Инеж, бегло приняв сидячее положение и воссев на звере, — у меня дурное предчувствие об этом новом охотнике. Мне надо, чтобы ты был готов к тому, что скоро он нагрянет в лес. В любом случае, я хочу, чтобы ты знал, что я попытаюсь в этот момент быть рядом с тобой и помешать ему поймать тебя. Так что можешь не волноваться и… продолжать делать свои волчьи потягусики.        Возмутившись последним словам, Каз зарычал в притворной острастке.        Инеж же, вместо того, чтобы предаться испугу, заливисто засмеялась, обхватив волка за мохнатые щёки и мягко поцеловав между раскосыми глазами.