* * *
1824
К императорскому столу несли огромный, по своим размерам походящий, скорее, на дом, нежели на кондитерское изделие, но своим изяществом не уступающий самой короне Его Величества, французский торт. После эпизода с “медовиком” торты подавали с осторожностью, учитывая нелегкий аппетитный нрав Елизаветы Алексеевны, и на стол накрывали сугубо после одобрения Её Величества и утверждения подаваемых блюд. Сегодня перед собравшимися предстояло показаться новому творению: огромный трехъярусный торт, политый блестящей карамелью, по бокам — присыпка из шоколадной крошки, а с самого верха — фруктовая россыпь в виде лакомых кусочков самых экзотических представителей зарубежных культур. Мария себя любительницей сладкого назвать не могла, однако даже ей пришлось признать: выглядит весьма аппетитно. Да и не отведать такой красоты, глядя на светящийся то ли от голода, то ли от предвкушения ощущения неописуемого блаженства взгляд Александра — грех на душу взять. Впрочем, Московская не промах. Решив отведать сразу самую вкусную частичку гигантского лакомства, тянется тонкой ручкой и цепкими пальчиками ловко хватается за один единственный фрукт, который в силу роста смогла разглядеть. Опускаясь на место принялась разглядывать: выглядит ярко и сочно, а главное — аппетитно! Пахнет только весьма приятно, чем-то таким экзотическим и свежим. Бросив взгляд на Романова, тотчас усмехается: того хлебом не корми, а дай лакомство вкусить. Вот и сидит, довольный, до совсем ему как столице не свойственного раскрепощенного неприличия уплетая сладкое сокровище да обе щеки. Да на неё поглядывает, метая взгляд на торт, словно так и подзывает попробовать, зная, что время ограничено, и при желании он в одного сумеет одолеть громадный сахарный дом. Мария, не спеша поддаваться искушению, решает взглянуть и на остальных присутствующих. Сегодня у стола, вопреки ожиданиям, подозрительно мало гостей, и, что самое главное, нет самого Императора. Александра Павловича, конечно, после эпизода с медовиком, тоже нельзя упрекнуть в проявлении излишней симпатии к кондитерским изделиям, однако все же его отсутствие огорчало. Впрочем, это самое отсутствие легко перекрывалось положительной нотой: вокруг собрались близкие Марии люди. Николай, будто бы копируя поведение Романова, решил идти напролом и сразу же напал на центральный, пропитанный карамелью и шоколадом кусок. Вот так взглянуть на него, и будто бы слышно, как за ушами щёлкает! Горячо любимый же Митя ограничился малым: французам доверять не привык, а потому взял на пробу верхний, самый маленький кусочек. Ну, что ж, раз все едят… Недолго думая, Московская надкусывает лакомство. Приятный свежий вкус разливается внутри и отдаёт лёгкой кислинкой, отчего девушка невольно щурится. Необычно, но, стоит признать, очень даже вкусно! Недолго думая, Мария за обе щеки уплетает понравившиеся оранжевые фрукты, одобрительно кивая и отмечая, что торт и вправду вышел весьма складным вопреки её недоверию к французскому двору. Однако не прошло и получаса, как по телу холодком пробежало странное ощущение. Она не предала бы этому особого значения, если бы не взволнованный голос Романова. — С Вами всё в порядке, Мария Юрьевна? — Кажется, да? — неуверенно смерив его взглядом. — А что, со мной что-то не так? — У Вас… — стараясь подобрать слова, дабы не показаться невежливым. Указывает на собственное лицо. — Лицо сильно покраснело. Следом за этим замечанием на неё уставились и братья, внимательным взглядом разглядывая каждую частичку её лица. Ох, черт! Это в её планы явно не входило! Мало того, что перед Романовым неудобно, так теперь ещё и таращатся на неё, будто бы она — чудо заморское, из-под земли разверзшейся вышла! Хотелось успокоить присутствующих, как вдруг появился следующий недуг: страшно зачесались глаза. Да до того страшно, что по щекам побежали юркие слезливые дорожки. За столом наметилось заметно шевеление. Разглядеть перемещение гостей ей было не под силу, однако оказавшегося перед самым лицом Александра не заметить было трудно. — Мария Юрьевна? Ох, ну чего ему надо? Снова спросит, все ли в порядке? Очевидно же, черт возьми, что нет! Ей самой крайне интересно положение, в котором не посчастливилось оказаться… Всё-таки хорошо, что Императора с семьей сейчас здесь нет. И позору бы было… — Может, позвать лекарей? Очевидно же: Вам хуже! Так зови, в чем проблема! Ох, Саша — ну сколько же тебе лет, в конце концов? Должен же понимать, что не всегда она будет в состоянии тебе ответить, самому решения принимать нужно… Зачастую так быстро, насколько сможешь. Так быстро, насколько сможешь… — Маша? Ты нас слышишь? Голос брата плыл где-то рядом, но она не в состоянии уловить точное его положение. Глаза затмила слезливая пелена, голова протяжно загудела, а руки вовсе не слушались, заходясь в дрожи. Хуже всего — ничего из этого контролировать она более не могла. — Саша! Лекарей, сейчас же! Теперь перед глазами оказалась уже яркая рыжая голова. Очевидно, поднявшись с места, Романов тотчас ретировался искать любого, способного не столько ей помочь, сколько разобраться в причине происходящего в это самое мгновение. — Машенька, смотри на нас! Слышишь? Не закрывай глаза, смотри на нас! Где-то мелькал силуэт Николая, где-то между столом и её местом плыл дражайший Митюша. Все происходило настолько стремительно, что и запомнить что-то оказалось невозможным. Головная боль вскоре только усилилась, а слезливая пелена сменилась кромешной тьмой. Ни голосов, ни шума за дверьми покоев она уже не слышала, ровно как и не ощущала прикосновений братьев, пытающихся привести её в чувства. В себя Мария пришла многим позже, лёжа на постели в окружении лекарей и братьев. Периодически в покоях появлялся и разъяренный Романов, из едких реплик которого она смогла запомнить только крайнее недовольство произошедшим и данную клятву скормить злосчастный торт владельцу. Да уж… Выходит, приятное лакомство — апельсины, — отныне стало для неё злейшим врагом.* * *
2024
— Перерыв! Хвала небесам. За эти три часа непонятной болтовни, которая изначально была заявлена под грифом “Переговоры”, а по итогу (как, впрочем, и всегда) превратилась в нечто, напоминающее открытые дебаты, нервы накалились до предела, и теперь хотелось простого человеческого отдыха (его Мария, впрочем, тоже не видела на протяжении уже порядка двух с половиной лет). Её нельзя было назвать вспыльчивой — точнее, можно, но только не на саммитах. — однако внутри все кипело и отчаянно требовало горизонтального положения. Желательно на мягкой постели, ещё желательнее — в Петербурге, в объятиях Саши. Соскучилась она, в конце концов! Там, в далёком Питере, остался Саша, Настюша — её любимая девочка, прекрасная мамина и папина принцесса. — со дня на день должна выступить в главной роли на детсадовском утреннике, куда мама ей пообещала явиться едва ли не раньше всех, там Денис, который… Там просто Денис. По нему и без причины достаточно смертельно соскучиться — этот жук же разве по собственной воле в Москву приедет? Ага, конечно… Не дождёшься от него никакого приезда. Либо вместе с отцом и сестрой — что редко, — либо она сама к ним приедет (ещё реже, учитывая, что последние полгода Романов-старший буквально прописался в Столице). Ох, скорее бы они уже здесь все разобрались, договорились, и она со спокойной душой поедет домой! А оттуда — в Питер, пока Саша после Дня Победы не уехал и Настюша не выступила. Сейчас бы чего-нибудь такого вкусненького… Похрустеть. Яблочка, может, какого, или ягод… Где там Пьер со своими фруктовыми корзинками, когда так нужен? — Messieurs, voici notre collation! О-о-о, ну наконец-то! Не прошло, как говорится, и года! Париж с присущей себе элегантностью входит в зал, огибая многочисленные трибуны. В корзинке держит целый набор вкусностей — жаль только, ей, в силу роста, отсюда не разглядеть. Зато в поле зрения попадает кое-чья рыжая голова. Митя сидит за десятки метров от сестры, демонстрируя полное безразличие и специально отводя взгляд, стоит ей посмотреть в его сторону. Неужели думает, она не замечает? Очень жаль — за столько лет должен был уже свыкнуться с мыслью, что она насквозь его видит, даже если делает вид, будто бы ей все равно.Я — твоя апатия,
Может, хватит нам?
Я вновь мечтаю о твоих объятиях...
Ты скажешь: “— Я люблю!”
И назовёшь — семья,
Но это вряд ли про меня...
“ — Люблю я тебя, Митя, хоть ты и дурак!”, — каждый раз хочет сказать Московская, да желание каждый раз пропадает, стоит вспомнить крики Днепровского о том, что она ему больше не сестра, и худшая его ошибка — любовь к ней. Дима всегда был внимательным к деталям. Порой даже чересчур. Вот и сейчас, стоило французу оказаться около его места, вдруг раскрывает глаза в удивлённом негодовании. Маша теряется, стоит увидеть, как брат одним движением, хватая Пьера за руку, тянет его назад и в излюбленном жесте крутит пальцем у виска. Под непонимающим взглядом достаёт из корзинки большой, увесистый оранжевый фрукт и, открывая окно, тотчас выбрасывает его, оставляя помещение проветриваться. На чистейшем русском, стоит Сенье уйти, бурчит себе под нос: — Придурок… Московская довольно улыбается: сколько лет прошло, а всё же помнит Митя главную её слабость. Апельсины ей не друзья.Моя любовь к тебе размером с небеса...
Завидев взгляд сестры и благодарственно улыбающееся выражение её лица, лишь фырчит под нос и отворачивается, словно ничего такого не сделал, а если и сделал, то по личной инициативе, а не потому, что у неё аллергия.Мне нужно все стереть, забыть твои глаза...
— Значит, все ещё помнишь, — тихо произносит Маша, не надеясь, что он услышит. — Спасибо, Митя.А может, мы снова будем вместе, как тогда?..
— У меня и без тебя проблем хватает, не хватало ещё, чтобы и в этом меня обвинили, — отстранённо. Внезапно все же переводит взгляд на сестру и, осмотрев её с ног до головы, убеждая себя, что из безразличия, на деле — из волнения, добавляет: — Пожалуйста.Мы можем, но знаю: снова скатится слеза...
Маша по-доброму усмехается, опуская взгляд. Перерыв подходил к концу.