primum non nocere.

«Если бы был выбор: полюбить другого человека или вернуть к жизни вашу жену, что бы вы выбрали?» «Пожалуйста, не задавай больше никому такие вопросы». *** Разве здесь вообще есть из чего выбирать? Разве на этот вопрос можно ответить как-то иначе? Разве есть какие-то варианты, возможность усомниться или передумать? Конечно, нет. Это попросту жестоко — предполагать, что Шидо отринет всё то, что долгими годами бережно собирал и хранил в душе, что столько лет согревало душу и приносило чувство спокойствия и неизбывной нежности, а последнее время — так беспощадно терзало её и болезненно ныло, зачем-то каждый миг напоминая ему о том, что он всё ещё жив — отринет ради чего-то другого. Невозможно. Просто невозможно. И не только невозможно — если бы Шидо действительно мог выбирать, кого ему любить, и из всех возможных вариантов выбрал бы это, то разве это не было бы с его стороны самым большим и ужасным на свете предательством, самым грязным, мерзким и эгоистичным поступком из возможных, самым худшим преступлением, которое только можно себе представить? Не только по отношению к ним, хотя к ним в первую очередь: от одной мысли о том, что можно разрушить столько чужих семей только ради того, чтобы растоптать память и о своей собственной, бросало в ледяную дрожь и к горлу подступало гадкое чувство тошноты. Но не только к ним, нет. К этому другому — тоже. У Шидо больше не было права ни на что, в том числе и на любовь. Разве может человек, так безжалостно загубивший столько безвинных душ, полюбить кого-то? Это абсурд. Бред. Одно дело — те, кого он полюбил раньше, когда руки ещё не были запятнаны таким количеством крови, а душа не стала чернее ночи; те, кто уже был для него семьёй и кого он в наказание за всё, что совершил, потерял так безвременно. Их Шидо любил без памяти даже сейчас и не на миг не позволял себе усомниться в этом. Не имело значения, сколько пройдёт месяцев или лет. Время лечит многое, но в том, что оно сможет залечить настолько глубокие раны, Шидо был совсем не уверен. Другое дело — полюбить кого-то снова, теперь. Он больше не тот неловкий юноша-подросток, с трудом понимающий, что и в какой момент нужно делать и отчаянно краснеющий от каждого смешка. Теперь он — чудовище. Беспощадный монстр, не заслуживающий ни малейшей жалостью. Разве не правда? Конечно, правда. И этот факт своей ослепляющей очевидностью не позволял выбрать и второй вариант, тот, к которому так тянуло и надеяться на который было бы глупой детской мечтой. Оно и было — просто Шидо, как и любой другой человек, не сразу смог это признать. Что бы он сказал ей, если бы это случилось? Разве он смог бы позволить себе снова прикоснуться к ней — после того, как эти руки своим прикосновением отняли бессчётное количество жизней? Разве она смогла бы взглянуть на него с прежней нежностью, без заслуженного им отвращения — пусть это всё и было ради неё, разве это станет для него оправданием? Разве он ради собственного эгоистичного желания снова заглянуть ей в глаза смог бы обречь её на существование в мире, в котором она, чистая и ни в чём не повинная, потеряла обоих детей и мужа, который стал хуже зверя? Конечно — нет, нет, нет и нет. Всё это не имеет никакого смысла. Всё это сделает ту боль, которой Шидо и так достаточно принёс окружающим, только хуже — и, какой бы ответ Шидо ни выбрал, в любом случае больше всего пострадает тот, кого он любит. Нет, нет, нет. Он этого больше не допустит. Первое — невообразимо. А второе... какой бы отчаянной, острой и жгучей ни была мечта, холодный голос разума всегда отрезвляет. Он бы никогда не совершил такой ошибки, никогда бы не пошёл на это, только чтобы растоптать её покой и потерять снова — на этот раз даже хуже, чем навсегда. Слава богу, что это — Шидо болезненно вздыхает, и на лице чувствуется холодная испарина — всего лишь миф. Фантазия. Мысленный эксперимент, жестокий, но полностью воображаемый. Слава богу, что ничего из этого никогда не случится. *** «Ничего».