***
— Что значит вы их потеряли? — срывается на крик Майкл Эванс, едва не бросив трубку обратно на рычаг. — Оба? Но агент Веласкес лишь холодно сообщает, что операция проводилась по регламенту, просто девчонка здорово постаралась. Девчонка! Аманде Гласс всего четырнадцать лет, по данным центрального медицинского центра Лос-Анджелеса, она не в себе и живет в фантазиях, но представить ее подельницей опасного серийного убийцы Майкл не может. Разве что ее он тоже обвел вокруг пальца. Точно как играл с ними в течение нескольких лет, как притворялся белым и пушистым перед жертвами и дурил голову окружающим. Художник — человек не с двумя, а с десятком самых разных лиц. Быть может, один из талантливейших актеров, каких Майкл встречал за те двадцать пять лет, что проработал в Бюро. Куда он мог увезти Эвелин Гласс, да еще и вместе с дочерью? Где он расправляется с жертвами, прежде чем выставить их тела на всеобщее обозрение на многолюдном бульваре или в парке? Квартира Роудса на Никлаус-Драйв чиста, и сейчас там точно никого нет — его ребята проверили все и опросили соседей, хотя сестры Мосс сначала уверяли, что Лоуренс дома. Он всегда там ночует, и они виделись всего минут пятнадцать назад, — такой была их версия. Совершенно нежизнеспособная, учитывая полученный ордер на обыск. Сестрицы теперь сидят и ждут своей участи в центральном полицейском участке, потому что кто знает, не покрывали ли они Роудса, если все это — его рук дело. Умный, изворотливый и уверенный в себе, он уже который год мог прикрываться друзьями, знакомыми и соседями: семь лет назад, когда его мать нашли мертвой, Лоуренс Роудс уверял, что приехал домой только утром, а все остальное время провел в кампусе при колледже. И ведь его однокурсники это подтвердили. Трое студентов заявили полиции штата, что видели Роудса на территории кампуса. Как змей-искуситель, он умеет притворяться не просто хорошим человеком — замечательным. Люди, все как один, верят ему. Майкл и сам до сих пор не знает, виновен он или все это предвзятость и попытка выдать желаемое за действительное. Чертов Джейк Болдер тоже как сквозь землю провалился — с тех пор, как Веласкес занялась исчезновением Эвелин Гласс, его дом стоял без присмотра. А сейчас Болдера нет ни на работе, ни дома. Все, мать его, пошло не по плану. Только Джейк Болдер все равно куда более реальный и живой, чем Лоуренс Роудс — психолог, консультант по ментальному здоровью с идеальным послужным списком. Прилежный студент, добропорядочный гражданин, любитель театральных постановок и художественных выставок. Отличный парень, даром что может оказаться серийным убийцей с каменным сердцем. В его кабинете в медицинском центре тоже нашлись кое-какие доказательства. Косвенные, конечно, — всего лишь рисунки на полях рядом с записями о некоторых пациентах. Лилии, количество цветов или бутонов всегда кратно четырем. Но черт бы с этими цветами, на них никто и внимания бы не обратил, но Эвелин Гласс — ее исчезновение стало последней каплей. Каплей странной и нетипичной. Удивительной. И если Роудс — убийца, то что-то подтолкнуло его изменить почерк. Действовать опрометчиво, наверняка подозревая, что за ним наблюдают. Эвелин Гласс не вписывается в портрет типичной жертвы Художника — ей уже сорок пять, а убийца никогда не замахивался на женщин сильно старше тридцати. Но все бывает впервые, правда? Майкл до последнего верил, что Роудс заглотит наживку и положит глаз на Лесли Страйк — идеальную жертву, которая сама приплыла к нему в руки. Ставка не сыграла. Художник и тут их обставил. К тому моменту, когда женщина по имени Сандра Моррисон — подруга Эвелин — заявила, что та так и не приехала к ней и не отвечает на телефонные звонки, было уже слишком поздно. И пусть Сандра утверждала, будто во всем виноват муж Эвелин, им удалось отследить передвижения Эвелин и Аманды Гласс до Восток-авеню. И теперь они снова упустили их из виду. В последний раз Эвелин видели в компании дочери, а потом они разделились — тогда агент Веласкес пошла по следам девчонки. Кому рассказать, что опытный агент ФБР не сумела разобраться в знаках, оставленных четырнадцатилетней пигалицей с воображаемым другом на пару — на смех поднимут и будут правы. Майкл стискивает зубы, вспоминая разгромные статьи в «Вашингтон Пост». Ничего удивительного, что до этого дошло. Ничего удивительного, что он не сберег Мелиссу. И точно так же теперь не сберег Эвелин Гласс, хотя на руках у него были все козыри. Обрати они на нее внимание, организуй наблюдение чуть раньше, узнай точно, куда собиралась миссис Гласс на этих выходных, всего этого можно было бы избежать. Вместо этого они уверили себя, будто Роудс — убийца и обязательно заметит Страйк. Или Болдер сделает свой ход, если Роудс чист. Знали ли эти двое, какую игру затеяло с ними Бюро? Скорее всего. Майкл нервно покусывает нижнюю губу, постукивает пальцами по столешнице. Настало время действовать: прямо сейчас нужно поставить все на красное и помолиться, чтобы эта ставка оказалась верной. Джейка Болдера уже ищут ребята из центрального полицейского участка под руководством Дэвида, а его ребята займутся Роудсом. Майкл уверен, что Художник увлеченно ведет собственную игру, не обращая внимания на ходы ФБР. Будто они играют в шахматы на двух разных досках, и Художник неизменно выигрывает свою партию. И нет, вовсе он не змей-искуситель, как считал Майкл. Он даже не Художник, как прозвала его в свое время полиция. Он — противный паук, раскинувший паутину по всему Лос-Анджелесу, и сейчас он с улыбкой тянет за тонкие нити, наблюдая, как жертвы бессильно бьются и лишь приближают свою смерть. Но на каждого паука найдется свой охотник. И Майкл намерен им стать. — Веласкес, — говорит он спокойно после затянувшейся паузы, — ты все еще на связи с городской полицией? — Конечно, шеф. Детектив Брукс скоро мне телефон оборвет. — Пусть оцепят район, где в последний раз видели Эвелин. Я хочу, чтобы его и два соседних прочесали на предмет заброшенных квартир, может быть, подвалов или подозрительных клубов. Вероятно, он снимает там какую-нибудь мастерскую, и расправляется с жертвами под видом настоящего художника. Тогда арендодатель, скорее всего, ничего не знает. Если кто-то сдает мастерские или студии поблизости — проверьте. — На это может уйти пара дней. — Я знаю, Веласкес, — вздыхает Майкл. — Хочешь сказать, у нас теперь есть выбор? Машина Роудса стоит припаркованная у медицинского центра, если он и пользуется какой-то, то явно чужой. А если это Болдер, то он мог и угнать автомобиль, с него бы сталось. Все три автомобиля в семье Гласс зарегистрированы на мужа Эвелин, и они тоже на месте. Сам мистер Гласс вообще повесил трубку и велел его не беспокоить, когда с ним связался Тайлер, потому что его жена уехала на выходные к подруге. — Вот хрен бесчувственный. — Веласкес! — Простите, шеф. Я пойду делом займусь, работы предстоит не на одну ночь, а времени у нас хорошо если пара часов. Когда там обычно находили девчонок? Часов в пять-шесть утра? Майкл бросает короткий взгляд на наручные часы: три часа ночи. Можно пробить адреса ближайших студий, но едва ли им хоть кто-то ответит в такое время. До большинства они даже не дозвонятся, а утром будет уже поздно. В глубине души Майкл понимает: поздно уже сейчас, но сделать с этим ничего не может. Эвелин Гласс пропала около десяти часов вечера, с тех пор они перевернули вверх дном большую часть района, но безрезультатно. — Я передам в участок всю информацию по студиям, так что будь на связи с Бруксом. — А вас ждать, шеф? — Только к утру, Веласкес. Самолет в пять часов. — Тогда до встречи утром. Я позвоню, если что-то выяснится. За Роудсом наблюдали два агента, и ни один из них не уследил, куда тот запропастился после девяти вечера. Он вышел из медицинского центра в шесть, ездил по городу и будто бы следовал расписанию: заехал на выставку современного искусства, куда купил билеты еще на прошлой неделе, провел там около полутора часов и поехал на другой конец города. Взял такси, потом еще одно и еще, и в этот момент агент Данн от него отстал. Потерял из виду, не уследив, какую именно машину Роудс взял в Сан Вэлли. Веласкес наблюдала за Болдером, а еще пара ребят следили за Страйк — но что толку прикрывать Страйк, когда никто и не планировал ее убивать? Интересно, когда Художник выбрал жертвой Эвелин Гласс? И на что рассчитывал, захватив ту вместе с дочерью? Никогда прежде он не замахивался на двух жертв разом. И все это не дает Майклу покоя. След Аманды Гласс оборвался там же, где и след матери. Черт бы побрал этого ненормального и его план. Подхватив пиджак со спинки стула, Майкл выходит из кабинета. Нужно успеть хотя бы на самолет.***
Химический запах никуда не исчез. Там, где Эвелин приходит в себя, пахнет лекарствами и кровью — так же пахло в операционной, когда ей удаляли аппендикс. Но здесь нет ярких ламп, нет светлых стен и спокойного голоса хирурга. Здесь нет ничего — перед собой Эвелин видит лишь облезлую пыльную стену и ножки чего-то металлического. Может, стола, а может, стеллажа. Где Аманда? Мысль о дочери заставляет подорваться с места, но ничего не происходит. Тело не слушается, даже взгляд перевести получается с трудом. Что с Амандой? Страх накрывает с головой, курсирует по венам вместе с кровью и медленно, но верно оборачивается настоящей паникой. В памяти всплывает небольшой переулок за кирпичной стеной, высокий и тонкий голос дочери и чья-то тень. Во что они, господи, ввязались? Единственный раз, когда Эвелин хотела сделать все правильно, все пошло наперекосяк. Может быть, Аманды уже нет. Может быть, ее похитили или держат в таком же гнусном месте. Или… О смерти дочери не хочется и думать. Все в порядке. Она успела убежать, послушала своего воображаемого друга и рванула куда подальше со всех ног. — Ларри! — раздается поодаль голос Аманды, и у Эвелин душа в пятки уходит. Дочь тоже здесь — в отвратительном, мрачном помещении, где пахнет лекарствами и кровью, а вместе с тем — чернилами и чем-то сладким. Аромат настолько странный, что от него подташнивает. Хочется открыть рот и ответить дочери, крикнуть, что она здесь и никогда ее не бросит, но Эвелин не может. Тело ей больше не принадлежит. Как безвольная марионетка, она может лишь смотреть перед собой до рези в глазах. Наблюдать, как над ней нависает смутно знакомая тень — длинные волосы мужчины собраны в хвост, но он, словно врач, в перчатках. Белый винил скрипит, когда он осторожно, словно опасается сломать, подхватывает Эвелин на руки и умещает на металлическом столе. Как в операционной. На лице его ни следа страха, ни капли злости или разочарования — преступник выглядит заинтересованным и часто оглядывается назад. Наверняка туда, где держит Аманду. — Ларри! — снова кричит дочь. — Помолчи, дорогая, мы еще не закончили, — произносит мужчина на повышенных тонах. — Разве ты не помнишь, каким был план? Твоя работа — сидеть тихо, иначе никакой шедевр из тебя не получится. — Выпусти меня отсюда, Ларри! Ты же обещал мне, что мама будет в порядке! Ты обещал, что будешь писать картину не из нее! Но он не обращает на крики внимания. Берется за тонкий и длинный нож — или это все-таки скальпель? — и вспарывает блузку Эвелин. В иной ситуации она прикрылась бы, залепила ему пощечину, а то и ударила как следует этим же ножом, и рванула бы отсюда вместе с дочерью. Сейчас же Эвелин лишь смотрит, чувствуя, как все внутри подрагивает от ужаса. Как женщина она ему точно не интересна. Он — убийца, и Эвелин понимает это гораздо раньше, чем он заносит нож над ее бледной кожей. Раньше, чем грудную клетку пронзает жуткая боль, а пыльный потолок и старые балки перед глазами тонут в яркой вспышке. Пожалуйста, не надо. Нет, все не так. Эвелин в первую очередь мать, и только потом женщина, но отчего-то она не может думать об Аманде. Пожалуйста, просто отпусти нас обеих. Пожалуйста, я так много не успела. Пожалуйста, позволь нам сбежать. Убийца не читает ее мыслей, не смотрит в глаза — методично надрезает кожу ножом, прежде чем вновь обернуться на голос Аманды. Она больше не зовет мать, только плачет. Эвелин не замечает, что давно хнычет сама. Протяжно мычит, не открывая рта. Почему именно она? Разве этот Художник, о котором столько писали в газетах, не охотится на молодых девушек? Разве она не старовата для него? Все эти годы она была уверена, что ему просто нравятся молоденькие. Убийства на сексуальной почве, так называли это в новостях. Отчего-то ей казалось, будто Художник — или как там его называли — сходит с ума от удовольствия, издеваясь над девушками. Может, даже насилует их. Но на лице мужчины ни единой эмоции, он напоминает врача-хирурга на очередной операции, и тело Эвелин интересует его совсем в другом ключе. Нет на лице безумной улыбки садиста, не блестят в полумраке глаза. Дыхание — и то ровное и спокойное, будто ему плевать на нее хотелось. Даже убийце нет до нее никакого дела. Она бы горько усмехнулась, будь у нее силы. Не чувствуй она, как ненормальный наживую вскрывает ей грудную клетку. Хватит. Пожалуйста, остановись. — Мама! — кричит Аманда в ответ на мычание Эвелин. Голос ее срывается на хрип, слышно, как она захлебывается слезами. Бедная девочка. Он ведь и до нее доберется, правда? Покончит с Эвелин, а потом возьмется за Аманду. Вот почему он так на нее смотрел. Вот почему пригласил Эвелин на сеанс. Плевать ему хотелось на ее проблемы, он просто нашел очередную жертву. И вовсе не ее — он нашел Аманду, а Эвелин так, под руку попалась. Всего лишь инструмент, чтобы подобраться поближе к дочери. И когда ее не станет, защитить дочь будет уже некому. Отец откажется от нее. Забудет. Выбросит из головы, как неудачный контракт. Какая разница, если ни одна из них не выберется отсюда живой? Последняя попытка вырваться, сбежать из цепких лап слетевшего с катушек преступника, но ничего не выходит. Чем бы он ее ни накачал, действуют препараты отменно — ни одним мускулом Эвелин пошевелить не может. Они обречены. Их жизни оборвутся в этом отвратительном подвале, где горит лишь пара ламп и блестят в их свете металлические ножи. В месте, где надрывный плач Аманды перекликается с хриплым мычанием Эвелин, с хрустом ее костей, когда убийца берется за пилу. Его должны были обозвать Хирургом, а не Художником. До чего же смешная мысль. Только она больше не смеется. Подвал вновь погружается в темноту, едва она ловит до боли знакомый взгляд. Второй раз Эвелин приходит в себя на том же столе. Еле-еле ворочается и пронзительно кричит. Все ее тело — оголенный провод, и каждое движение отзывается жуткой болью, словно ее бьют током. Яркие вспышки заполняют собой подвал, за ними не видно ни потолка, ни стоящих вдоль стен металлических стеллажей. Перевернуться, уползти, спрятаться. Но Эвелин может лишь двинуть рукой — пальцы не слушаются, она их больше не чувствует. Ты знаешь почему? Ты понимаешь? Но она лишь мотает головой. Не может быть, не может. Она бы умерла, если бы этот ненормальный отсек ей пальцы, правда? Она наверняка уже мертва. Сама ведь видела, что творит с жертвами Художник. А с чего ты взяла, что он — Художник? К внутреннему голосу Эвелин не прислушивается. — Ты большая молодец, дорогая, — доносится из дальнего конца помещения голос убийцы, следом за ним — сдавленный кашель Аманды. — Может быть, мне не стоило готовить тебя так рано. Ты же знаешь, что делать? Второго шанса не будет. — Знаю, — хнычет дочь в ответ. — Но ты же обещал… — Искусство требует жертв, дорогая. И ты прекрасно об этом знаешь. Разве ты не рада, что теперь у тебя есть настоящий, живой Ларри? И так будет всегда, если ты как следует постараешься. Он говорит с Амандой! Значит, она жива. Ее дочь все еще жива, и… И наверняка он сотворит с ней что-нибудь столь же кошмарное. Отвратительное. Из последних сил Эвелин тянется вперед и неуклюже перебирается поближе к краю. Скатывается с металлического стола, как мешок сахара, и захлебывается болью. Изуродованная грудная клетка горит огнем, под обнаженными ребрами бьется сердце, и последний хриплый вздох Эвелин Гласс эхом отражается от стен мрачного подвала. Взгляд ее устремлен к потолку — к едва заметным проблескам утреннего солнца. Она так и не сумела стать хорошей матерью.***
Тело Эвелин Гласс обнаружил администратор ресторана «Перш» в Даунтауне. Облаченная в темно-красное платье, словно собиралась посетить этот ресторан на досуге, Эвелин лежала неподалеку — буквально в паре шагов от парка напротив ресторана. И рядом с ней, изуродованной и окровавленной, сидела Аманда. Девочка дрожала от страха, изо всех сил цеплялась за длинное платье и пыталась спрятаться за огромной охапкой алых лилий, разбросанных вокруг. Администратор — Патрик Ригс — утверждал, будто девочка была не просто напугана. Будто она огрызалась и не давала ему подойти к телу, пока на место не прибыла полиция. Но он, как выяснилось, и не собирался. Майкл смотрит на тело, впервые за последние десять лет прикурив сигарету. А ведь он был уверен, что давно бросил. — Где сейчас Аманда? — поворачивается он к Дэвиду. Тот прибыл на место гораздо раньше Майкла и успел переговорить не только с Патриком Ригсом, но и с агентом Веласкес и с шефом полиции Лос-Анджелеса. — В машине, с нашим криминалистом, Гаррисоном. Ты с ним общался уже. — Она что-нибудь говорила? Половину сказанного Майкл пропускает мимо ушей, глядя только на помятые цветы и темные пятна крови на платье, на уродливую композицию из сердца Эвелин Гласс и ее пальцев. Отвратительную. Но что-то в ней все-таки не так. — Да куда там, — качает головой Дэвид. — Молчит как рыба. Ну а чего ты хотел? На такое насмотришься — потом всю жизнь будешь помалкивать. Почему он ее отпустил? Мог ведь прикончить, без свидетелей его закрыть было бы куда сложнее. Почему? Столько усилий коту под хвост: бесконечные алиби, работа не только с доверчивыми жертвами, но и с соседями, со знакомыми и бог знает с кем еще. Убийца блестяще играл роль семь лет кряду, чтобы проколоться и выдать себя в самом конце. Не просто просчитаться, но оставить в живых свидетеля. Ему ничего не стоило убить Аманду вместе с матерью. Он мог обмануть ее и оставить в городе. Он мог поступить как угодно, но позволил ей выпутаться из липкой паутины. Почему? Первые ростки сомнений дают всходы — Майкл оборачивается, будто сию секунду перед ним должна появиться Веласкес и объявить, что он старый дурак и зря доверился интуиции. Рассказать, будто она видела Джейка Болдера в его саду срезающим лилии, чтобы привезти их в Даунтаун. — Понятия не имею. Я догадывался, что мы не успеем — уже в полночь ставил на то, что его убежище мы не найдем, но чтобы вот так… — На его почерк не похоже. С другой стороны, у девчонки тоже светлые волосы и серые глаза, но она легко отделалась, если так вообще можно сказать. У нее на спине свежие порезы — Гаррисон насчитал двенадцать лилий. Говорит, вырезали, скорее всего, медицинским скальпелем. Точно как на теле матери Роудса семь лет назад. Неужели он, семь лет безжалостно убивающий девушек, оступился из-за сентиментальности? Неужели Аманда Гласс чем-то напоминала ему мать, и он ее пощадил? Глупости. Роудсу, если это он, ничто не помешало прикончить собственную мать — что уж говорить о совершенно незнакомой девчонке. Ты никогда не поймешь их мотивов, так что даже не пытайся. Так сказал однажды Тайлер, когда они работали над другим делом. В тот раз убийца был куда проще, да и поймали его уже после третьего преступления. Убийства для них — что для тебя поход в бар. Они так развлекаются. Чувствуют власть, понимаешь? Воплощают фантазии. Некоторые еще и мстят — миру, родителям, хоть школьной подружке. А потом любуются фотографиями с места преступления в газетах, часто дышат и с трудом держатся, чтобы руку в штаны не запустить. Такие уж это люди. Но человек не сотворил бы такое с матерью, да и с любой другой женщиной — тоже, и Майкл уверен, что человеческого в Художнике осталось мало. И едва ли его сердце могла тронуть Аманда Гласс. Что-то здесь не так, и не дай бог все это окажется частью его плана. Новым витком сумасшествия. Их почерк меняется, развивается, рано или поздно им становится мало. И очень может быть, что следующей жертвой Художника снова станут мать и дочь. Майкл прикрывает глаза на мгновение, тяжело вздыхает. Нет, не станет. И он об этом позаботится. А уж если Аманда Гласс даст показания, то это прямой путь в камеру смертников. Ни один присяжный в здравом уме не проголосует за пожизненное для такого ублюдка. — Брукс, тащи сюда свою задницу, — кричит мужчина лет сорока, — коротко стриженный, в потрепанном пиджаке, поверх которого накинут белый халат, — выглядывая из машины скорой помощи. — Она заговорила. Майкл бросается к машине быстрее, чем Дэвид успевает сделать хотя бы шаг. Взъерошенный и нервный, он встречается глазами с Амандой Гласс — и взгляд у девочки пустой, отрешенный, до чертиков испуганный. Тонкая блузка заляпана кровью и застегнута не на те пуговицы, длинная синяя юбка порвана в районе подола, а пшеничного цвета волосы висят вдоль лица, словно сосульки. Аманда напоминает привидение, да и чувствует себя, скорее всего, не лучше. — Ларри, — произносит она тихо. Когда-то Джейк Болдер называл себя Ларри. Но имя Лоуренса Роудса тоже легко сократить до простого и лаконичного «Ларри». — Роудс? — в тон ей говорит Майкл. — Мой Ларри. Губы Аманды дрожат, она срывается на крик и заливается слезами. Гаррисон обнимает ее за плечи и говорит, что все будет в порядке. Врет, конечно же. Ничего в жизни этой девочки уже не будет в порядке. И Майклу страшно даже представить, что для нее значит «мой Ларри».