Марионетка

Комната Кортни Эванс напоминает поле боя — старые газетные вырезки беспорядочно разбросаны по столу, по полу, даже по кровати. Тут и там виднеются фотографии жертв Художника — девушек и молодых женщин, но никогда — женщин в возрасте. Сколько им в среднем? Лет двадцать пять, с натяжкой — тридцать. И все как одна похожи: изящные, худые, с копной длинных светлых волос и такими же светлыми глазами. Мама сказала бы, что это скандинавские красотки, только ничего скандинавского в них не было. Кортни мерит шагами комнату, переступает через пожелтевшие страницы, но не видит перед собой ровным счетом ничего. Сколько раз она просматривала списки? Сколько раз делала пометки и пыталась составить схему? Десятки, если не сотни. Но она ни разу не придала значения имени самой первой жертвы. Уже не такая и молодая, миссис Роудс была найдена неподалеку от собственного дома — на теле тут и там обнаружены порезы, уже спустя несколько лет эксперты из ФБР заключили, что порезы складывались в узор из десятков лилий. В одной из статей указывалось, что их было двенадцать, в другой — шестнадцать. Но какая разница? Кортни никогда не присматривалась к ее фамилии. Да и не было в ней ничего особенного. Мало ли Роудсов живет в Калифорнии. У миссис Роудс, как писали в выпуске «Лос-Анджелес Таймс» семилетней давности, осталось трое детей — старший сын уже заканчивал колледж, двое младших только перешли в старшую школу. И сейчас, всматриваясь в поблекшие от времени буквы, Кортни не верит собственным глазам. Ее старший сын — Лоуренс. И его фотография есть в местной газете: такой же спокойный, как и сейчас, в строгом костюме. Он уже тогда носил длинные волосы и держался так, будто он по меньшей мере английский лорд. Она замирает и тяжело, шумно выдыхает. Почему он никогда не рассказывал об этом? Упоминал, конечно, что его мать умерла… С другой стороны, Кортни и сама не болтала о смерти Мелиссы с кем попало. И уж тем более не стремилась рассказать всем и каждому, что ее старшая сестра погибла от руки серийного убийцы. Но ведь Лоуренс на нее совсем не похож. Дважды в неделю он выслушивает ее россказни про Художника, понимающе кивает, когда она болтает про расследование, а пару раз даже давал советы. И наверняка она не единственная в медицинском центре, кто восстанавливается после смерти близкого человека. Быть может, кто-то из пациентов тоже пострадал из-за Художника. Неужели Лоуренсу не больно? Не чувствует ли он, как сжимается сердце, заглядывая в глаза Кортни? Даже если и чувствует, то отлично это скрывает. Она потирает запястья. Отпечатки рук Лоуренса постепенно стираются, превращаются в невнятное месиво из темно-фиолетовых и желтых пятен, но все еще ноют. Лоуренс далеко не такой правильный и чопорный, каким она представляла его в первые месяцы. Где-то на глубине его глаз залегла чернота — бездонная, опасная, непонятная. И Кортни видела ее буквально несколько часов назад. Хочется принять душ. Смыть с себя противные, липкие подозрения, поселившиеся в душе еще за ужином у дяди Дэвида и лишь укрепившиеся после встречи с Лоуренсом на пустыре. Лоуренс — не Джейк Болдер, и он никак не может быть убийцей. У него нет ничего общего с Художником, который и по сей день видится Кортни отвратительным мужчиной. Мужчиной, который терпеть не может женщин. Который вымещает на них злость. Как злость на свою мать, да? К горлу подступает тошнота. Кортни опускается, буквально падает на пол и спешно перебирает газеты в поисках фотографий. Ну ведь он был где-то поблизости — снимок матери Лоуренса крупным планом. Ага, вот! Густые светлые волосы спадают на плечи, в глазах — серых — сверкают смешинки, а на губах застыла улыбка. В руках у довольной жизнью миссис Роудс букет темно-красных лилий. Стало быть, тебе было бы интереснее в моей компании, если бы я, например, в юности прикончил мать, так ведь сказал ей Лоуренс однажды. Глупо пошутил, и тогда сильнее всего хотелось встать из-за стола и треснуть ему как следует. Фотография выпадает из рук, Кортни дрожит всем телом и неловко обнимает себя руками за плечи. Получается, он не шутил? Нет, этого не может быть. Лоуренс — приличный человек он совсем не похож на Художника. Да и о матери отзывался с любовью. А что, если это неправильная, извращенная любовь? Он любил ее и вместе с тем ненавидел. Она не единожды читала об этом, когда с интересом штудировала статьи по криминальной психологии. Когда пыталась понять убийцу и выяснить, чего добивался Художник. Продемонстрировать другим свои отвратительные «картины» — очевидно, для этого не нужно быть ни криминалистом, ни полицейским, ни агентом ФБР. Но было и что-то другое. Что-то личное, в чем просто так не разберешься. Мог ли Лоуренс так сильно ненавидеть мать? Мог ли поднять на нее руку? В газетах писали, что миссис Роудс нанесли не меньше пяти ножевых ранений, и это не считая вырезанных на коже цветов. Перед глазами Кортни встает темный, затхлый подвал, — точь-в-точь как тот тоннель под Никлаус-Драйв — где Лоуренс нависает над матерью. В очередном костюме с иголочки, с блестящими в свете единственной лампы запонками. Он заносит нож и безжалостно, без единой эмоции на лице убивает ее. Кровь на полу, на его лице, на искаженном ужасом лице матери. Нет. Сдерживать рвотные позывы становится все сложнее, и она на ватных ногах бредет в ванную. С чего она вообще решила, что отец прав? Если бы против Лоуренса была хоть одна улика, даже косвенная, его бы допросили, и не единожды, а то и арестовали. Точно как Джейка Болдера после смерти Мелиссы и Алисии. И раз отпустили его, то на Лоуренса у ФБР точно ничего не было. Стоя над раковиной, Кортни смахивает с лица липкий, холодный пот. Все в порядке. Все хорошо. Никакой он не убийца. Но поселившееся в душе сомнение просто так не угомонить. Он ведь сам признался, что беседовал с кем-то из ФБР буквально вчера. Что, если Кортни ошибается? Что, если отца не подводит чутье? Тогда три месяца она встречалась с тем самым чудовищем, которое так хотела уничтожить. С отвратительным существом, способным только разрушать. Она в него влюбилась. Ее рвет прямо в раковину. Во рту оседает горьковато-кислый привкус желчи, и сколько бы Кортни ни промывала рот — от него не избавиться. Он как навязчивая мысль о Лоуренсе. И ведь она прекрасно знает, что он не такой. Доктор Роудс — чудесный психолог, добрый и отзывчивый, способный понять любого. Он вытащил ее из такой глубокой ямы, из какой ей самой никогда не выбраться. Протянул руку и провел к свету, позволил жить полной жизнью. Позволил забыть, каково это — потерять старшую сестру, с которой они буквально выросли вместе. Самого близкого человека. Да, доктор Роудс просто замечательный. Но разве Кортни не замечала, что между доктором Роудсом и Лоуренсом пролегает невидимая черта? Не удивлялась, насколько разным он кажется где-нибудь в ресторане и в стенах небольшого светлого кабинета в медицинском центре? Горло вновь сводит неприятным спазмом. Это нормально — вести себя с пациентами иначе. Есть же регламент, медицинская этика, в конце концов! Она дышит медленно и глубоко. Пытается успокоиться, но ничего не выходит. Кажется, дрожит каждая клеточка ее тела: от кончиков стиснутых на керамическом бортике раковины пальцев до мокрых от слез и слюны губ. Почему она плачет? Все хорошо, это просто домыслы. Папина месть за то, как она осадила его в прошлый раз. Сердце сжимается от боли. Чувствовал ли он себя так же там, в своем кабинете в Вашингтоне? Дрожал, вспоминая о Мелиссе и представляя, будто мог что-то исправить? Чувствуя, как вина липкими щупальцами пробирается под кожу, опутывает его с ног до головы? Кривая, печальная усмешка кривит губы Кортни. И чего только раскисла? Она поднимает взгляд на собственное отражение в зеркале — бледное и испуганное лицо, словно восковая маска, небрежно прикрытая взъерошенными темными волосами. Кортни совсем не похожа на миссис Роудс. Ей ничего не угрожает, даже если Лоуренс и впрямь убийца. Да черт бы его побрал! Вытравить мысль об этом из головы не получается. Она возвращается снова и снова, как назойливая песня из рекламы кукурузных хлопьев, услышанная по телевизору еще в детстве. С ним что-то не так. Он может быть убийцей. А может быть просто своеобразным мужчиной. Каждому психологу нужен свой психотерапевт, так ведь? Каждый день разматывая спутанные клубки чужих мыслей, он мог давно запутаться в своих, оттого и все странности. Но она больше этому не верит. Включает ледяную воду, ополаскивает раковину и избегает собственного взгляда в отражении. Ей стыдно заглянуть самой себе в глаза. Прости, Кортни из Зазеркалья, я тебя подвела. Я, быть может, сам шагнула в объятия к серийному убийце. К тому самому, который прикончил Мелиссу. Изуродовал ее тело. Ее сердце. Растоптал ее светлую душу. Мелисса тоже лечилась в медицинском центре, папа говорил, что ходила к доктору Терренсу. Противному, похожему на здоровенную скользкую жабу доктору Терренсу. Не такому понимающему и привлекательному, как доктор Роудс. Не к такому молодому. Тремор рук просто невыносимый, и кран Кортни закрывает с трудом. Все это мог провернуть и доктор Терренс. Кто знает, чем он занимался семь лет назад? Может, Лоуренс просто следит за ним в клинике. Устроился туда работать, потому что подозревал этого Терренса в причастности к убийству своей матери. Какая глупая конспирологическая теория. Нет, не такая Кортни дурочка, чтобы верить в сказки. Если кто и казался ей по-настоящему подозрительным, так это Джейк Болдер — он до сих пор разгуливает на свободе, когда уже две девушки, которым он назначал свидание, погибли. Три, если вспомнить Роуз Смит. Алисия Макмиллан погибла вскоре после того, как ты рассказала о своих подозрениях Лоуренсу. Чего ему стоило отвести от себя подозрения? Только представь, каким сообразительным, хитрым и осторожным он должен быть, чтобы семь лет проворачивать все это под носом у федералов. Чего ему стоило пустить и тебя, и твоего отца по ложному следу? Одного ужина в ресторане. Дыхание перехватывает, очередной вдох костью встает поперек горла, и Кортни на мгновение замирает. Хватит. Еще немного, и все это перерастет в настоящую истерику. Ничего еще не доказано. Ничего не решено. И отец сейчас сидит с матерью на кухне, а не командует операцией ФБР по аресту особо опасного преступника. Все эти глупости только у нее в голове. С трудом, но она выдыхает. Выходит из ванной и спускается на первый этаж. На кухне горит свет, мама придирчиво разглядывает содержимое холодильника и качает головой, а отец медленно потягивает кофе, уткнувшись в свежий выпуск «Лос-Анджелес Таймс». Сегодня там ни слова о Художнике, и первую полосу украшает фотография губернатора Калифорнии и несколько отнюдь не лестных слов. Кортни усмехается про себя — помнит, как Рассел Томпсон писал эту статью, кроя губернатора на чем свет стоит, и редактор был в восторге от нарытого материала. Кортни уверена, что вскоре Рассел получит повышение. Статья на первой полосе — шутки ли? Буря внутри медленно утихает. Дыхание успокаивается. — Милая, ты в порядке? — оборачивается к ней мама, в руках у нее бутылка молока. — На тебе лица нет. Отец лениво отрывает взгляд от газеты, под темной челкой его карие глаза кажутся черными. Прямо как у Лоуренса. Кортни передергивает. — Переживаешь за своего психолога? — хмыкает папа. Будто и не понимает, что своими шуточками делает только хуже, загоняет иголки поглубже в сердце дочери. — Его недавно опрашивали мои ребята. К твоему счастью, у него есть алиби. — Знаешь, в такие моменты хочется тебе кофе в лицо плеснуть, — говорит Кортни честно, но плечи ее расслабленно опускаются, когда она прислоняется к дверному косяку. Значит, Лоуренс все-таки не виновен. Облегчение накрывает с головой и, как волна, смывает нервозность и напряжение. — Так, только не надо мне тут скандалы устраивать, — цокает языком мать. — А то не видать вам никакого кофе. Что вообще произошло? Вы оба как с цепи сорвались, когда от Дэвида вернулись. Джорджия сказала, что вы поссорились. — Да, когда папа назвал моего парня убийцей. — Кортни закатывает глаза. — Я чуть с ума не сошла сегодня, представляя, что месяцами… Господи, отвратительно! — Разве ты не рвалась проводить расследование? Могла бы и сама выяснить, что случилось с его матерью. — А отцу будто и все равно. Сидит, сложив газету перед собой на столешнице, и помешивает кофе ложкой. Наверняка опять кубиков пять сахара туда кинул. — Но синяки… Слушай, ты уверена, что именно такой молодой человек тебе нужен? Каким же неприятным он иногда бывает. Кортни любит родителей и на самом деле никогда не злилась на отца, но его прямолинейность, а временами и откровенная грубость… Как мама сошлась с ним в свое время? А Джоанна, мама Мелиссы? Кортни молча заливает чайный пакетик водой из-под крана и запихивает кружку в микроволновку. — Не твое дело, пап. — Он хотя бы симпатичный, твой парень? Джорджия… — Господи, давайте о чем-нибудь другом поговорим, пожалуйста! Джорджия все равно тебе все разболтала, мам, не надо делать вид, что вы не висели на телефоне полтора часа, если не дольше. — Хорошо-хорошо, только не нервничай. Мама поднимает руки в примирительном жесте и, покачав головой и налив себе стакан молока, выходит из кухни в гостиную. Сейчас наверняка снова позвонит Джорджии или Дори. Несколько минут — или часов, как показалось Кортни, — они с отцом сидят на кухне в тишине. Из гостиной вскоре действительно доносится бодрый голос матери, а еще через пару мгновений пищит микроволновая печь. Чай на вкус просто отвратительный, но приятно обжигает горло. — Я все равно не снимаю с него подозрений, — говорит вдруг отец. Серьезно. Мрачно. — Слишком подходящий профиль. Слишком много совпадений. Завтра мы отправляем к нему на лечение нашего агента, она идеально вписывается в портрет жертвы Художника. Кортни с трудом представляет себе, как можно изобразить пациента, но отбрасывает мысль об этом в сторону. Не ее это дело. Под началом у отца работают профессионалы, да и ничего с агентом не случится. У Лоуренса есть алиби, и этот факт оседает в сознании незыблемой истиной. У него есть алиби. Он не виновен. — Если с ней что-то случится, если она хоть на пару часов исчезнет с радаров после знакомства с Роудсом, мы его арестуем. — Ничего с ней не случится, — говорит Кортни уверенно. Успокаивает саму себя. — Разве что запутается в показаниях, когда будет рассказывать о надуманных проблемах. Но отец ее не понимает. Смотрит хмуро, вскидывает бровь и качает головой, прежде чем уткнуться обратно в газету. Губернатор Калифорнии с первой полосы смотрит на Кортни с осуждением. — Лоуренс не похож на убийцу, пап. Я его знаю. — Хочется верить. Кортни тоже хочется, но недоверие прорастает внутри, как агрессивный сорняк посреди поля. — Слушай, пап… — говорит она, прежде чем выйти из кухни. — Вы когда-нибудь проверяли заброшенную станцию на Никлаус-Драйв? Не желая видеть, как в глазах отца загорится новый огонек подозрения, Кортни поспешно поднимается обратно к себе в комнату. Агрессивный сорняк уже разросся повсюду, и она ничего не может с этим поделать.