Чучело
16 июня 2024 г. в 20:37
К вечеру Лютик управился с делами. Выгодно продал жеребцов, как ни жаль было расставаться с чистокровными нильфгаардскими скакунами, но ещё меньше хотелось быть при них конюшим. Их забрал распорядитель королевской курьерской службы, скупердяй и хам, на цене жадничал, но проторговался и заплатил по сто марок серебром за каждого вместо ожидаемых поэтом восьмидесяти.
После растопил жаровню и запёк на углях двух карпов, купленных утром на рынке, на большее его кулинарных познаний не хватило. Порхая по кухне, напевал беззаботные песенки, вытеснявшие тяжёлые думы. Воображение подсовывало кошмарные картины мчащейся вереницы в снежной пурге под завывания ветра, и обессиленного, обледеневшего ведьмака с ощеренным ртом, будто пасть у волка на его медальоне, скрюченными пальцами вцепившегося в белые кости несущегося во весь опор конского скелета.
По крайней мере, ведьмак жив. И Йеннифер жива.
Он так тосковал по ним…
После того, как обвалянные в муке карпы покрылись хрустящей корочкой, источая слюновыделительный аромат, у него осталось немного времени для музицирования.
Устроившись на балкончике третьего этажа, Лютик созерцал закат и медленно перебирал струны. Розовая дымка окутывала черепичные крыши, золотом сияла на шпилях, предвещая на завтра жаркую погоду. Из-под пальцев лилась тихая мелодия, чувства сплетались в новую балладу.
Дикие травы венчали нас,
В полдень, что солнцем слепил,
Мятным запахом, лиловым вереском
Лес нас с тобой осенил.
Вечер кидал нам на плечи
Тонкую страсти вуаль,
С тихими вздохами уста твои нежные
Я, не таясь, целовал…
Багряный шар медленно погружался за неровную гряду особняков, неумолимо темнело, в окнах, точно светлячки, вспыхивали огни. Прогуливающиеся по площади горожане, из-за магического барьера не замечавшие погружённого в меланхолию музыканта на резном балконе, отправлялись по домам, чтобы не стать жертвами ночных разбойничьих банд. Со своей наблюдательной точки Лютик уже видел подозрительные тени, затаившиеся за узлами зданий и деревьями, в ожидании припозднившихся простофиль. Если бы он посидел на балконе дольше, наверняка бы стал свидетелем отбора кошельков и драгоценностей у пары-тройки честных граждан, но жульё его мало интересовало.
Он забрал лютню и спустился на кухню. Зажёг свечи и, отыскав в шкафах серебряные тарелки и вилки, сервировал стол, поставил вино, хлеб, сладости.
— Кисонька! Пожалуй отведать моей стряпни! Кисонька, всей работы не переделаешь, время отдыха и телесных наслаждений. Карпы просят, чтобы их съели…
Йеннифер не откликалась на призыв, сделанный, впрочем, чтобы разбавить звенящую пустоту огромного дома, и Лютик пошёл за ней.
В библиотеке теперь левитировали десятка три фолиантов, не только кружили над столом, но и висели в разных частях комнаты, выше и ниже, покачиваясь, будто на волнах. Между ними блуждали огоньки размером с крупные жемчужины, старательно избегая зоны вблизи мегаскопа, в ней основной свет давали четыре встроенных лампы, лучи от которых направленно падали на зеркала. Ровное голубоватое сияние излучали кристаллы. Над устройством, точно призрачная простыня, колыхалась иллюзия карты, рябила, вспыхивала искрами, тускнела и расцветала. Йеннифер с толстенной книгой в руках всматривалась в движущиеся картинки.
— Золотце, уже вечер, — заявил Лютик, вторгаясь в её пространство.
— Уже? — переспросила чародейка и повернула голову в сторону окон, будто не она наколдовала фланирующие огоньки, когда стемнело. — Холера, так рано? Мне нужно продолжать. Возвращайся через пару часов.
— Нет. Я не свихнулся с ума, чтобы позволять тебе работать дальше.
— Два часа! И не смей мною командовать, поэт!
— Тебе нужно поесть. — Он не сделал ни шагу назад. — Если не поешь, свалишься в обморок, и исследования придётся отложить. Ты по-прежнему слаба, кожа как пергамент.
— Не плети ерунды. — Она всё же заглянула в закреплённое на подставке зеркало мегаскопа, тронула щёку. — Вот чёрт… Ладно, пусть будет по-твоему.
Иллюзия исчезла, едва Йеннифер выпрямилась, погасли голубоватые кристаллы, книга из её рук взмыла к потолку и там повисла в ореоле помигивающих огоньков.
Лютик сделал вид, что магические фокусы его не удивляют и не сильно заботят затрачиваемые на них силы, словно из чистой галантности подставил локоть.
— Позволь поухаживать за тобой, кисонька… Как успехи? Обнаружила колебания Хаоса?
— Лучше не спрашивай, — буркнула Йеннифер. Опираясь на его руку, она устало перебирала ногами, покидая библиотеку. Впереди плыл светящийся шар — Мой дерьмовый мегаскоп не способен обнаружить и солнце на небе в ясный полдень. Настройка на нужный диапазон заняла полдня, а ничего даже близко напоминающего эманации Aen Elle, пересекающих границу миров, зафиксировать не удалось. Ни на территории Цинтры, ни в горах, ни южнее до самого Переплюта! Ни единого чёртова возмущения в тонкой энергии пространства.
— Дьявол… В теории, конечно, шпион мог присочинить к болтовне ведьмаков несуществующие детали, я всегда так делал, когда Дийкстра заставлял меня докладывать о делах и местонахождении Геральта. Я сознательно направлял шпиков по ложному пути, но у темерского агента нет резона уподобляться мне. Да и Роше ему доверял. А я доверял бы Роше. Некая интуиция, если хочешь.
— Твоя интуиция подсказывает тебе правду. Шпиону действительно нет нужды водить разведку за нос, мои неудачи могут проистекать из совсем иных причин. Наиболее вероятная из них лежит на поверхности и до простоты банальна: нельзя засечь то, чего не было. В последние несколько месяцев Дикий Гон не появлялся в нашем мире. В распоряжении этих ублюдков десятки других измерений или у них могли возникнуть проблемы в собственном умирающем мире. Насколько я знаю, недавно у их народа произошла смена власти, и не все довольны новым лидером Эредином. Это не провал, Лютик, мне лишь надо копнуть глубже во времени, более досконально просканировать каждую пядь неба и земли.
— У тебя всё получится, моя дорогая, — сказал, заводя в столовую, трубадур. — Ты величайшая магичка из мне известных и самая волнующая, восхитительная. Накормлю тебя, уложу спать, а завтра вернёшься к своему непонятному мне мегаскопу. Мы вернём его, Йенни.
Йеннифер вскинула тонкую чернёную карандашиком бровь, но увидела аппетитно поданную в кольцах поджаренного лука и базилике рыбу, и её живот громко заурчал, перебивая рациональные мысли вырвавшимся из-под контроля голодом.
— Ты не только поэт, но и повар? — вырвалось у неё.
— Как я говорил, у меня много талантов. — Лютик отодвинул стул, помогая возлюбленной удобно сесть. — В готовке я невероятный мастак. Больше других мне удаются рыбные блюда. Однажды я сварю для тебя свою уху, кисонька, такой вкусной ухи ты не ела никогда. Праздник чревоугодия! К слову, в тот счастливый день, когда мы с тобой познакомились в Ринде, я как раз собирался приготовить этот шедевр поварского искусства и накормить им до отвала своего приятеля ведьмака, за крючок вместо сома зацепился кувшин!
— Джинн! — рассмеялась Йеннифер, уже принявшись за карпа, и не вилкой его отщипывая аристократично, а разделывая руками. — Зловредный гений, которого Геральт изгнал заморским экзорцизмом, как ему казалось.
— Эта глупая скотина чуть не лишила меня возможности петь! — Лютик наливал вино в серебряные кубки. — Что заставило нас искать лекаря или чародея и наткнуться на тебя. Ты слышала эту историю целиком?
— Слышала, но разве рассказ поэта сравнится с рассказом буки ведьмака? Послушаю твою версию, ибо Геральт был скуп на слова и эмоции.
В помещении горели десятки свечей, но, повинуясь жесту хозяйки дома, остались лишь те, что были в канделябре на столе. Комната погрузилась в уютный полумрак.
До спальни добрались, когда на улице перестали подавать голоса даже собаки, лишь ночная стража иногда проходила, чеканя шаг. Через открытое окно поступала освежающая прохлада, высоко над крышами обкусанным ясным серпом серебрился месяц.
Они не занимались любовью, хотя Лютику этого не хватало. Он не пытался добиться взаимности ласками, жалея утомлённую возлюбленную, приникшую к нему в зыбкой дрёме, бережно обнимал, нежно поглаживал по обнажённой спине и шёлковым волосам. Глядя на кусочек чёрного неба в перекрестье рамы, думал, что когда-то в этой постели спал Геральт и что однажды придётся перед ним отвечать за то, что сейчас спит он.
Через полгода. После Мидинваэрне.
Каким ведьмак вернётся из нескончаемой призрачной гонки? Вспомнит ли его, свою чародейку и эту постель? Не растеряет ли человечность? Что будет для него важным?
Лютик проснулся в темноте, когда не было даже серебряного лунного света. Один в пустой огромной кровати. Всё случившееся вдруг показалось тревожным сном — и ожившая чародейка, и путешествие, надежда и любовь.
Он поднялся на локте, щупая тонкие простыни и пышные подушки, расслабляясь.
Это была постель Йеннифер. Это была спальня Йеннифер. Особняк Йеннифер. Венгерберг.
Бельё пахло ею, удивительным, ни с чем не сравнимым сочетанием сладкой сирени и терпкого крыжовника. Ароматом, который кружит голову, как афродизиак.
Лютик встал, накинул рубаху и вышел из спальни. Он знал, где Йеннифер.
По кромешной темени коридора до библиотеки был всего один поворот. Из-под двери на толстый ковёр выбивался седой свет летающих огоньков. Слуха достигало раздражённое ворчание:
— Дерьмовая регулировка… Проклятье! Чтоб вы лопнули, сучьи… Давай же… А-а, задницу это всё…
Лютик подозревал, что так и будет. Она не сможет спокойно спать, пока не добьётся цели, не найдёт зацепки, гарантированно ведущие к ведьмаку, будет отказывать себе в столь необходимом отдыхе. Геральт — вся её жизнь.
Он постоял под дверью немного, но так и не открыл, ушёл, вернулся в постель, заснул, вдыхая сладко-терпкий аромат её духов.
Она юркнула под одеяло на рассвете, прильнула, дразня затвердевшими от холода сосками. Чудесные локоны скользнули ему по щеке, защекотали, делая насыщенным тот благословенный аромат, что сопровождал его даже во сне.
— Йенни, любовь моя, — сонно пробормотал он, привлекая к себе её продрогшее совершенное тело, отдавая своё тепло. — Йенни, ответь мне… Ты выбрала бы меня, если бы джинн повредил горло ведьмаку, а я привёз его к тебе лечить?
Йеннифер не ответила. Отодвинулась, но погодя прижалась, будто ласковая кошка, спрятала лицо у него на груди. Тёплое дыхание мерными влажными мазками согревало его кожу.
Лютик не обиделся. Он понимал, что ответа не будет. Не на сегодняшней заре, когда попытки сканирования снова потерпели неудачу. Да и вопрос был дурацким, глупым, несуразным, неуместным, вынырнувшим из глубин сна и страхов, чересчур сентиментальным даже для прошлого его, чересчур тяжелым для них двоих. Некоторые ответы лучше не знать. В конце концов на свете существует множество вещей гораздо более достойных, чтобы портить ими настроение, нежели обсуждение уже свершившихся событий.
— Приятных сновидений, милая. Всё у тебя получится.
Он поцеловал Йеннифер в висок, обнял нежнее и закрыл глаза.
Весь следующий день чародейка пропадала в лаборатории, сотворяла там нечто с использованием корня зарника и белого уксуса. Лютик не совался туда, хотя запрета не было, готовил еду, делал записи в тетрадь с мемуарами, смотрел с балкона на площадь с её непрерывным движением, играл на лютне, перебирая старые минорные мелодии.
Борясь со скукой и тоской, он отправился бродить по особняку. Три обследованные комнаты были как комнаты — с креслами, коврами, комодами, шкафами и кучей всякого изысканного барахла, а в четвёртой он чуть богу душу не отдал, едва толкнул массивную дубовую дверь и ступил внутрь.
Из сумрака на него уставилась огромная зубастая пасть. Настолько огромная, что могла бы без труда проглотить его целиком. Широко раскрытые челюсти имели длину с два локтя, кривые зубы ощетинились как частокол копий, на острых как лезвия желтоватых клыках блестел ещё не померкший уличный свет.
— Холера! — взвизгнул поэт и захлопнул дверь. Отшатнулся, кинулся бежать, ничего не разбирая перед собой, натыкаясь на стулья и цветочные горшки. — Йеннифер! Йеннифер! Чудище! Йеннифер! В дом пробрался монстр! Осторожнее, Йеннифер! Он нас сожрёт!
Его остановила софа, в которую он со всего маха влепился. Она была мягкой, с дюжиной маленьких подушек, поэтому при падении на неё Лютик ничего себе не разбил.
— Йеннифер!
Она не отвечала.
— Йеннифер, где ты?
Он испугался, что зубастое страшилище уже добралось до неё и перемололо своими челюстями будто жерновами, но выбираясь из-под накрывших его подушек, вспомнил, что магичка в лаборатории, за толстыми подвальными стенами, где ей ничто извне не может угрожать.
Вспомнив это, Лютик вспомнил и зачем она там — работать.
После в голову стали приходить и другие рациональные мысли: особняк защищён, ни человеку, ни чудовищу в него не проникнуть. Да и откуда в густонаселённом городе чудовища? Разве что риггеты ползают в вонючей жиже канализации.
Геральта бы сюда, он бы проверил комнату на наличие чудовища, истребил бы скотину, если бы таковая обнаружилась.
Лютик вздохнул, встал, побросал упавшие подушки на софу и поплёлся обратно, по дороге взяв свечу на подсвечнике.
Подойдя к злополучной двери, он прислушался. Внутри была тишина — ни рычания, ни скрежета когтей по деревянному полу, ни клацанья зубов.
Лютик нарочито рассмеялся — и вправду, чего испугался?
Он аккуратно, стараясь не заскрипеть петлями, потянул дверь. В образовавшуюся щель воровато просунул голову и… в ту же секунду содрогнулся, собрал все силы, чтобы не убежать. Вздрогнул, снова, однако.
Разинутая точно капкан на медведя пасть находилась на месте. Света с улицы теперь было чуточку меньше, но в последних золотистых обликах отчётливо различался каждый зуб. За время, что он трясся от страха на софе, пасть не захлопнулась, не изменила положения голова, чудовище, которому пасть принадлежала, не сдвинулось ни на шаг.
Лютик протиснул в щель руку со свечой и осмелился посмотреть дальше пасти. То, что он увидел, отозвалось мурашками на спине, волоски встали дыбом. Там, в темноте, было нечто в две сажени длиной. Походило оно на приплюснутого бескрылого дракона на коротких когтистых лапах. Массивное туловище покрывали роговые щитки бурого, а иногда зеленоватого цвета, переливающиеся от мерцания свечи. На спине выпирали гребнями, собираясь в один, тянувшийся по всему толстому длинному хвосту. Плоская морда с той самой раззявленной пастью заканчивалась тупым рылом. Маленькие для такой махины желтоватые глаза…
Лютик подался вперёд, подвигая свечку.
Выкаченные желтоватые глаза этой твари, расположенные ближе к макушке, были неживыми, словно отлитыми из мутного стекла.
Ничего удивительного, ведь это были глаза неживой гадины, замершей в окостенелой неподвижности, чучела.
Такого же чучела, как единорог в спальне Йеннифер.
Трубадур приосанился и подошёл ближе, убеждаясь в своей правоте. С малого расстояния бестия поражала своей хищной несуразностью. Плотно подогнанные чешуйки казались твёрдым панцирем, не способным гибко изгибаться, тем не менее, форма этого буро-зелёного уродца говорила о его проворности и ловкости. Было в нём что-то отталкивающее и вместе с тем грациозное. Лютик, пересилив себя, протянул руку, чтобы дотронуться до снабжённого бугристыми ноздрями рыла.
— Лютик!
Лютик вздрогнул и отдёрнул руку, спрятал её за спину. Сердце бешено заколотилось, будто этот чешуйчатый чёрт только что клацнул зубами, оттяпав её до локтя. Но это всего лишь вошла Йеннифер. Она остановилась в дверях, озадаченно глядя на него.
— Лютик, ты тут? Я слышала крики. Ты просил о помощи?
— О, нет, кисонька, — Лютик медленно убрал руку из-за спины и опустил, — тебе послышалось. Я просто… просто гулял. Расхаживал тут…
Йеннифер заметила его движение, перевела взгляд с опущенной руки на чучело и вернула к нему.
— То есть ты не испугался моего аллигатора?
На её устах заиграла хитрая улыбка.
— Алега… Кого? Вот этого милого дракончика? — Лютик невинно взмахнул рукой, положил её наконец на задранную к потолку шершавую челюсть чудовища и принял грациозную позу. — Ха-ха! Нет! Это весьма приятная образина. Уверен, в ведьмачьем бестиарии ему выделена лучшая страница.
— У него нет страницы в бестиарии, — Йеннифер не спеша обогнула длинное чучело. — Аллигатор не чудовище, он обычное пресмыкающееся, рептилия, близкий родственник крокодилам, живущим в жарких поясах за Великим морем, практически брат-близнец. О крокодилах ты ведь слышал? Конечно, слышал — в своих побасенках ты употребляешь выражение «крокодильи слёзы».
— Я рад, что ты знаешь мои побасенки, дорогая. — Лютик поводил свечой вдоль туловища аллигатора, особенно возле глаз. — Так вот ты какой, крокодил… Но теперь я запутался, при чём тут лицемерное неискреннее сожаление, фальшивое сострадание?
— У офирцев бытует поверье, что крокодилы плачут, поедая добычу. Учёные чародеи выяснили, что это абсолютнейшая правда, разница лишь в том, что кровожадные хищники не жалеют своих жертв — слезы являются способом выведения излишка солей из организма. Вы, поэты и сказители, вечно приукрашиваете действительность.
— В том и состоит роль искусства, кисонька, — не без тщеславия сказал Лютик, — чтобы сухие факты оборачивать в привлекательную упаковку и тем самым распространять среди масс. Мы, поэты и сказители, способствуем просвещению.
— Да уж, — усмехнулась Йеннифер. — Однако хватит рассаживать перед чучелом, он всё равно не прольёт ни одной слезинки, в моей маленькой коллекции достаточно других примечательных экспонатов.
Под потолком возникли сразу несколько огненных шаров, дающих мерцающий свет как от десятка керосиновых ламп. Лютик обернулся и увидел, что комната под завязку заполнена разного рода диковинами, пугающими и вполне безобидными.
Самыми тривиальными были чучела птиц, сидящих на приколоченных к стенам ветках. Лупоглазый филин, степной орёл с расправленными крыльями, хохлатая пустельга, два обращённых друг к другу сокола и неизвестно как затесавшийся сюда пёстрый тетерев. С потолка на тонкой леске свисала внушительная рыба-молот, пару ей составляла толстая лента пятнистого удава, вьющаяся меж балок.
На круглых подиумах стояли пыльные скелеты, один некогда явно принадлежал человеку, а второй гному или низушку. Далее была витрина с пришпиленными к картонке бабочками и жуками. Большинство из них Лютик никогда не видел и в принципе не подозревал, что насекомые могут достигать размера с ладонь. Поставив подсвечник на комод, он перемещался от экспоната к экспонату, чему-то уделяя максимум внимания, на что-то глядя вскользь.
Ядовитых раскрасок бабочки и мохнатые жуки, странные, но красивые, соседствовали с экспозицией заспиртованных гадов. В разнокалиберных банках и пузырях плавала всякая жуть, какую только можно представить, — змеи, пауки, жабы, скорпионы и сколопендры. На других полках в ряды стояли заспиртованные человеческие и нечеловеческие органы — ушные раковины, глазные яблоки, селезёнки, печень, почки, сердца, мозги.
— Брр. — Лютик таращился на коллекцию со смесью любопытства и отвращения, чувствуя, что его начинает подташнивать. — Прямо как в анатомическом театре Оксенфуртской академии. Или в любой мертвецкой… Для чего тебе эта пакость, кисонька?
Йеннифер не успела ответить — он наткнулся взглядом на содержимое следующей банки и согнулся, с великим трудом сдерживая рвотные позывы. Даже дышать стало трудно. В большой банке в мутноватой жидкости вниз деформированной головой, свернувшись, болтался гомункулус или нечто похожее на гомункулуса, искусственно выращенного младенца, впрочем, с тем же успехом это мог быть и настоящий младенец, только кривой и скукоженный, недоразвитый плод, взятый у женщины на последних сроках беременности.
— Дьявол, какая дрянь! Теперь этот уродец мне в кошмарах являться будет!
— Не драматизируй, Лютик. Неужто за свою жизнь ты не повидал достаточно истерзанных тел и размотанных кишок, чтобы блевать от вида безобидных внутренностей?
— Ты сама их… консервировала? — Лютик разогнулся, с презрением глядя серый испещрённый извилинами мозг в бутыли.
— Только часть. Остальное — подарки. У каждого ценящего себя чародея должно быть такое собрание. Однако это, декор для внушительности, не более. Ну, знаешь, чтобы гости и прочие посетители проникались трепетом и уважением. Посмотри-ка лучше вон на тот стеллаж, там по-настоящему занятные вещицы, тебе будет небезынтересно.
Лютику стало любопытно уже от одного загадочного тона Йеннифер. Он обернулся в указанную сторону и, сопровождаемый ею, немедля переместился туда.
От экспонатов, наполнявших стеллаж, у него перехватил дух. Полки наполняли фаллосы. Крупные и мелкие, толстые и тонкие, в основном эрегированные, чаще с мошонками. Они не плавали в банках или были набиты опилками, как чучела, они выглядели совсем живыми, будто их шаловливые обладатели накинули чары невидимости, выставив на обзор единственный важный орган. Казалось, ветвящиеся жилки пульсируют от закачанной в них крови, а из прорези в налитых гладких и шершавых головках вот-вот брызнет белёсый фонтан спермы.
Хотя, откуда знать, что именно белёсый — фаллосы принадлежали разным существам. На подставках, к которым они крепились точно взведённые в небо балисты, значились их, уже бывшие, носители — грифон, крысолак, глумец, катакан, варг…
Под самым завораживающим невероятными размерами была пометка: «Горный тролль». В длину член превышал полтора локтя, а для обхвата потребовалось бы соединить пальцы сразу двух, а то и трёх рук.
— Ого. — Лютик снял сей экземпляр с полки, аккуратно держа за подставку и контролируя, чтобы огромная багровая пупырчатая головка не упёрлась ему в нос. По весу фаллос был довольно тяжелым, как кувшин с вином. — Гигантская елда тролля! Экстравагантно и смело! Чародеи чрезмерно извращённые люди, раз украшают дома подобного рода… декором.
— Такая коллекция есть только у меня, — притворно скромно сказала Йеннифер. — По крайней мере, о наличии подобной у других мне неизвестно.
Лютик предположил причину эксклюзивности. Взмахнул елдой на подставке, указывая на полку:
— Причиндалы добыл Геральт?
— О нет, это тоже презенты и приобретения. Монстров препарирует не только он. Коллекцию я собрала задолго до вашего приключения с джинном. Геральту она… не нравилась.
Понять почему было несложно. Но Лютик имел иной склад мышления.
— Я не такой зануда, кисонька, — сказал он с патетикой. — Каждому в его жизни дозволено пошалить, испробовать новое, экзотическое — я не осуждаю людей в их столь естественных и нисколько не низменных желаниях. Мне нравится твоё стремление к нестандартным удовольствиям. Мне нравится твоя коллекция, вся, до последнего экспоната!
— Я знала, — довольно улыбнулась Йеннифер. — Но я всё-таки предпочитаю более стандартные варианты, и твоя штучка в штанах прельщает меня куда сильнее, чем любой из экспонатов моей коллекции.
Лютик замер, уже приготовив следующую фразу. Посмотрел в фиалковые глаза, читая в них подтверждение тому, что услышал, и отбросив гигантский инструмент тролля, толкнул Йеннифер к стеллажу, прижал всем телом, лишая возможности вздохнуть.
— Я знал, моя милая.
Фаллос стукнул о пол деревянной подставкой, с полок, кувыркаясь, упали ещё несколько членов, кажется, крысолака, кобольда и кого-то помельче. Лютик обхватил ладонями лицо чародейки и впился страстным поцелуем в губы, вспоминая их божественный вкус.
Она обняла его за шею, ловко задрала ноги, обхватывая ими бёдра, повисая, и он понял, что испытывает счастье. Понял, что именно этого ему недоставало в последние дни — её страсти, её тела, её губ. В нём всё трепетало, просило близости, дрожью отдаваясь в пояснице, «штучка» в штанах распрямилась и затвердела, уступая, конечно, размерами фаллосу горного чудища, но составляя достойную конкуренцию всем остальным.
— Хочу тебя. Боги, как сильно хочу тебя.
— Я чувствую. Не мешкай, или я всё возьму в свои руки.
Лютик не позволил ей доминировать, рванул завязки батистовой блузки и приник к ложбинке между белых грудей, наслаждаясь мягкостью и ароматом женского тела, покрывая поцелуями чудесные, высоко вздымающиеся полукружья. Слова, которые он шептал, все мыслимые комплименты, тонули во вздохах и ускоренном дыхании Йеннифер. Она стягивала с него рубаху, цеплялась за плечи. Шелестела скользившая на пол одежда, колыхался стеллаж, градом на головы сыпались детородные органы. Магические огни погасли, лишь трепыхалось пламя свечи.
— Ты одна такая, Йенни, неповторимая…
— А ты болтун. Но только я готова слушать твою болтовню, продолжай. Назови меня так ещё раз.
— Неповторимая.
— Нет.
— Йенни?
— Да. Назови меня так, Лютик.
— Йенни. Любимая. Йенни.
Они с упоением исследовали друг друга, борясь с неуместной поспешностью и всё равно спешили насладиться. Насладиться обоюдным влечением, нежностью, лаской и раскрепощённостью, не боясь быть легкомысленными и распутными. Они любили друг друга возле стеллажей, на подоконнике, на усыпанном эрегированными фаллосами полу и наконец на чучеле заморской рептилии, почти не замечая впивающихся в мышцы чешуйчатых наростов. Сплетались в ослепляющем, непристойном соитии, жадно срывая поцелуи.
Они наслаждались друг другом долго, но минута вершины неизбежно настала, вспыхнула под веками яркими звёздами, выбила воздух сладкими спазмами, размыкая сомкнутые губы. Это был один на двоих миг истины и дурмана.
Когда реальность вернулась, а застывшее время дрогнуло и снова поползло вперёд, Лютик глянул в окно. За тем кусочком рамы, что он мог видеть с пола, по-прежнему догорал алый закат. Он счёл это поразительным, потому что произошедшее несколько мгновений назад по ощущениям должно было взорвать солнце, и мир бы погрузился во тьму.
Они лежали неподвижно под боком прохладной туши аллигатора, разгорячённые, среди оседающей пыли и угасающего блаженства. По стенам трепетали рыжие отсветы пляшущего лепестка свечи, не было ни звука, кроме мерного дыхания двоих. Лютик обнимал Йеннифер. Не имел телепатических способностей, но догадывался, что ей это нужно. Её голова покоилась у него на груди, она наверняка слышала стук его влюблённого сердца, может, читала мысли.
Он думал о ней. Для неё. Читал стихи. О любви. О неодолимой силе предназначения. О счастье, обретённом через тернистые дебри разлук. Мог бы и вслух, однако ему казалось, что молчание сейчас уместнее. Она, приникнув, как нашалившийся ребёнок, вычерчивала пальцем узоры у него на животе.
В комнате темнело, последние розовые лучики серели, обозримый в окно клочок неба наливался синей тьмой. Йеннифер перестала чертить и просто льнула. Ноги переплетались.
— Твои исследования показали нужный эффект, да? — поглаживая по остреньким лопаткам, прервал молчание Лютик. Вопрос был формальным, утвердительный ответ с самого начала стал очевиден по её улыбкам, расположенности к пустой трате времени. Проваливайся эксперименты с мегаскопом, она бы не пришла на крик, пусть бы даже это был крик преследуемого толпой наёмных убийц.
— Показали, — зевнув, ответила чародейка. — Мне удалось коснуться глубинного слоя и зафиксировать энергетическое возмущение, вызванное проникновением Красных всадников в наш мир.
— Я не сомневался в твоих умениях, кисонька. Зададим перцу этим мерзавцам!
— Не гони лошадей, трубадур, — фыркнула Йеннифер. Глянула на него и снова уютно уместила голову на груди. — Я пока зафиксировала всего один след, одно размытое пятно, зыбкое, как исчезающие круги на воде. И не в Цинтре, предполагаемой по рассказу агента Роше точке входа, а над Ангреном. Я просканировала много квадратов, и только один ничтожный, по сути, результат. Но и он — достижение. Мне предстоит просканировать ещё много-много таких квадратов, бессчётное множество. Работа будет долгой, только в сказках и балладах всё быстро.
— Сказки и баллады приходится ускорять, милая, иначе слушатели покроются морщинами, покуда сюжет дойдёт до развязки, — заступился за творчество Лютик. — У нас уйма времени. Целых полгода. Маленькими шажками докопаемся до правды, разоблачим этих сукиных сынов и уж тогда точно зададим им перцу!
— Ты оптимист, Лютик.
— А неужто тебе по нраву пессимисты? Жизнь полна чудес! В них надо верить! Как бы иначе мы с тобой не разминулись на лесной развилке? Но я встретил тебя! Живёхонькую, а не морок!
— Значит, ты верил, что встретишь меня живёхонькую? — с ехидцей спросила Йеннифер.
Лютик до боли прикусил губу.
— Нет.
Он не верил. И не знал, что можно верить. На его памяти никто не возвращался из мёртвых. Тогда он не был оптимистом.
— Но теперь верю, — заявил он, снова принимаясь за дурашливый тон. — Верю, собственными очами созерцая доказательство моей ошибочности, весьма прелестное и соблазнительное доказательство, замечу тебе. Посему теперь я верю в чудеса. Верю, что скоро, на Мидинваэрне, обниму своего угрюмого закадычного друга. Верю, и никто не вправе мне помешать.
Йеннифер молчала. Её пальчики снова чертили узоры на покрытой волосками коже.
Тишина, прерываемая редкими порывами ветра, бьющимися в стекло, длилась недолго. На этот раз её прервала Йеннифер.
— А вот сейчас ты понапрасну впадаешь в уныние, — шепнула она, — я занималась с тобой любовью не только поэтому.
— Откуда ты…? — встрепенулся Лютик, а потом мысленно отругал себя за то, что позволил себе думать безотчётно. О том, что она отдалась ему без глубоких чувств, из желания отпраздновать маленькую удачу с настройкой своего магического прибора, снять напряжение, скопившееся за кропотливой работой. Не сомневался, что она счастлива, но склонялся к мнению, что счастье то лишь механического свойства. Напрочь забыл про телепатию.
— Я не использовала тебя в своих интимных целях, дурачок. Мне нравится быть с тобой.
Лютик вздохнул, перебирая её мягкие, чёрные-чёрные в темноте волосы.
— Мне ещё никогда не было ни с кем так хорошо, Йенни. Ты словно первая девушка у меня.
— О, а я как раз собиралась понудеть про твой колоссальный амурный опыт!..
— Не надо, Йенни, прошу, не надо.
— Не буду. Почитай мне ещё стихи.
Она удобнее примостилась у него на груди, как домашняя кошка, и затихла. Лютик выполнил её просьбу. Пламечко свечи колыхалось, в шкафчике монотонно шуршал короед, во фрагменте оконной рамы блестели звёзды.
Лютик читал стихотворения о красоте и таинственности ночи, о вздохах влюблённых. Читал, естественно, не раскрывая рта. Успел прочесть с полдюжины, прежде чем стало холодать и голый дощатый пол стал слишком твёрдым и неудобным для затёкших мышц.
— Что на ужин? — спросила, поднимаясь, Йеннифер, сладко потянулась, являя взору всю необыкновенную привлекательность молодой точёной фигурки. Плясавшие на коже свет и тени обволакивали загадочностью, очерчивая лакомые изгибы.
Лютик бесстыдно приласкал фигурку взглядом. Он бы с удовольствием занялся любовью второй раз.
— Запеканка с форелью, фрукты и вино, — ответил он, пока проявление его закономерного возбуждения не стало тверже пола, на котором он всё ещё лежал, опираясь на локоть.
— Мм, замечательно. — Йеннифер, стоя к нему спиной, запрокинула голову и взмахом двух рук встряхнула волосы, тряхнула ими. Жест вышел очень чувственным, локоны рассыпались по белым плечам и спине чёрным буйным водопадом. У Лютика перехватило дыхание, а закономерное возбуждение затвердело не то что вровень полу, а крепче каменных стен.
Однако Йеннифер уже тянулась за разбросанной по комнате одеждой. Трусики, например, висели на верхней челюсти чучела аллигатора.
— Я проголодалась как дикий зверь, очнувшийся от спячки. Запеканка большая?
— Порядком, — прикинул Лютик, тоже собирая свои вещи. — Можешь съесть её всю.
— Оставлю тебе кусочек.
Одевшись, Йеннифер наколдовала светящийся шар. Вмиг тьма отступила к углам и глазу открылись масштабы учинённого разгрома в виде усевающих пол фаллосов. Больше всего их было под стеллажом, где они прежде стояли, остальные точно искры от костра раскатились по всей комнате. На полках устояли всего два самых коротких и толстых. Лютик не знал, кому они принадлежали.
— Упс, — хохотнул он, — кажется, мы испортили твою коллекцию.
— Ничего с ней не случится. Не впервой.
Смех застрял у Лютика в горле, неприятно царапнула ревность. Неведомая ранее эмоция. Поняв это, он тут же её подавил и, глядя, как повинуясь заклинанию бесстрастной в этот момент чародейки, фаллосы взмывают в воздух и плавно левитируют на прежние места на стеллаже, размышлял, что, насмехавшийся над моногамией, всё чаще начинает требовать моногамии от Йеннифер.
Заранее проигрышная претензия.
Экспонаты разместились на полках, будто и не было фаллосопада. Последним тяжело вместился член горного тролля.
Йеннифер опустила руки.
— Ну вот и всё. Пойдём, а то тебе и кусочка запеканки не достанется.
— Буду налегать на вино! — улыбнулся Лютик. Галантно открыл перед Йеннифер дверь, напоследок обернулся на коллекцию и особенно на выставку фаллосов. Спросил: — Как же они всё-таки сохраняют эрегированную форму? Для этого надо быть живым и возбуждённым, а они, мягко говоря…
— Специальные чары консервации органической материи. Многие ими пользуются. Составлены ради шутки Литтой Нейд.
— Теперь понятно. Та ещё была негодница! Жаль, что погибла. Зато как герой — на Содденском холме. Мне довелось с ней познакомиться. В Кераке. Давно. Давным-давно. В общем, неважно…
— Она затащила тебя в постель, а потом бросила? — усмехнулась Йеннифер.
— Нет, — уклонился Лютик. — Она могла бы меня затащить и, наверно, хотела бы… но рыжие не в моём вкусе. И она была немного занята…
Он не собирался говорить, что занята Литта по прозвищу Коралл была неким Геральтом из Ривии, наемным убийцей чудовищ, затащила его в постель, а потом бросила, да ещё и втянула в неприятную историю. Не собирался говорить и то, что Геральт весьма неплохо себя чувствовал в постели рыжей Литты, а после выкидывания себя из оной долго хмурился и молчал. Не собирался говорить и даже думать о той связи боялся, чтобы Йеннифер не прочла у него в голове. Подобная информация ранит её, которая тоже не придерживалась моногамии, но ждала бы её от ведьмака.
Чародейка сейчас не читала мысли или делала вид, что не читает.
Они в сопровождении светящегося шара уже подходили к кухне.
Время в следующие две недели двигалось медленно. Йеннифер сутками пропадала в библиотеке и лаборатории, выделяя на сон всего пять-шесть часов. В удачные в плане магических поисков дни она заваливалась на кровать и моментально засыпала, в неудачные — прижималась и много о чём-то думала. Первых дней Лютик насчитал восемь, а вторых — пять. Был ещё день, когда он обнаружил её спящей в библиотеке прямо возле мегаскопа на куче попадавших книг.
Питалась Йеннифер там же, не отвлекаясь от исследований, сканирования, усовершенствования чародейского инвентаря. Лютик приносил ей завтрак и ужин. Он был на хозяйстве. Готовил, стирал и даже подметал. Предполагал, что с большинством дел отлично бы справилась магия, и она справилась бы, если бы он указал на такую необходимость Йеннифер и попросил выделить минутку. Но он не указывал и не просил.
Дважды он ходил на рынок за продуктами и всякий раз натыкался на своего поклонника Адриена де Руло, загулявшего в местных кабаках. Бард, именовавший себя теперь не иначе как Ле Папильоном, неизменно рассыпался в похвалах, клянчил советы и звал в бордель, не забывая восхвалять родной солнечный Туссент. Лютик выпивал с ним по кружке пива, заедая колбасками, давал рекомендации, а от посещения блудниц наотрез отказывался, чем крайне расстраивал его протеже.
Остальное время Лютик посвящал искусству и мемуарам.
Отсутствие каких-либо других развлечений его гнело не сильно, он отвык от шумных празднеств после трагедии в Ривии. Больше огорчал дефицит общения с Йеннифер. Порой он приходил в библиотеку, листал фолианты, некоторые из которых были настолько редкие и древние, что стоили бы по сундуку золота каждый, и наблюдал, как работает его черноволосая волшебница. При хорошем настроении она не возражала, при плохом — гнала взашей.
Две недели слились в один рутинный день.
Но в первый день третьей недели Лютик взмолился всем известным богам, чтобы рутина продолжалась.
Событие, заставившее сердце ёкнуть, произошло вечером. Выйдя, как обычно, с лютней на балкон, чтобы исполнить пару душевных баллад и полюбоваться закатом, который был сегодня поразительно прекрасен и ярок, Лютик увидел на площади старика. На старике этом, невзирая на жару, был шерстяной синий плащ, перетянутый поясом с прикреплёнными к нему склянками, внутри которых плескались разноцветные жидкости.
Обращала на себя внимание и тёплая шапка красного цвета, но ещё больше — витой посох, увенчанный фигуркой петушка, какие часто крепят на флюгеры.
Однако главной примечательностью было то, что он стоял прямо напротив особняка и смотрел на него, буравил маленькими прищуренными глазками. Видел сквозь чары!
Вот дьявол…