Далеко не уйти, близко не остаться

Цинсюань очнулся на пороге какого-то храма. Голову раскалывала пульсирующая боль, мысли путались, метались. Он попытался подняться — получилось не сразу. Цинсюань сделал неуверенный шаг, еще один. Казалось, под ногами не твердая почва, а шаткая палуба корабля в сильную бурю. Утреннее солнце слепило глаза, вызывая слезы, размывая окружающее пространство в нечёткие контуры. Сквозь мутную пелену мир виделся дурным сном после крепкого вина. Цинсюань попытался протереть глаза и стёртые в кровь запястья засаднили. Эта боль вернула бывшему Повелителю Ветров ясность сознания. Город перед ним обрёл четкие очертания королевской столицы — излюбленного места отдыха, увеселений и праздных прогулок. Прежде Цинсюань плавал тут, как рыба в воде, но сегодня не понимал даже в какой он части города. Почему стоит на этой, залитой светом улице, а не остывает на холодном полу, рядом с обезглавленным телом старшего брата? Воспоминания опустились на плечи колючим, разрывающим внутренности покровом, сдавили легкие, вышибая воздух. Его жизнь, его мир, его самые близкие, родные люди. Его старшего брата больше не было среди живых, а лучшего друга, как оказалось, никогда не существовало. Всей его счастливой, овеянной божественным сиянием жизни не существовало тоже. Она была украдена, вырвана с кровавым следом у другого человека. Того, кто принял на себя все страдания человеческого мира и после даже в смерти не знающим покоя. Цинсюань зажал рот ладонями, сдерживая подступающие рыдания. Он не понимал, кого именно или что сейчас оплакивал. Смертное сердце бешено трепыхалось — его заполошный ритм хотелось остановить. Сдавить сильнее в руках и, может быть, если вытащить из груди, боль станет хоть чуточку меньше. Провалиться бы в какую-то бездну, где Цинсюаню, скорее всего, самое место, после всех, причиненных во имя его благополучия, страданий. Смерть бывает не такой страшной, как правда. Сколько же грехов теперь на его плечах? Сколько на руках крови и невинных жизней? Сколько раз умереть в агонии, чтобы искупить хоть малую их часть? Так почему он тут, на этой улице перед храмом, а не принимает свое заслуженное наказание? Разве демон Черных Вод не желал возмездия? Разве убивая гэ у Цинсюаня на глазах и лишая его шанса отправиться следом, Хэ Сюань не собирался подвергнуть его мукам в разы сильнее? Так почему? Ответов не было, как и возможности их получить. Хэ Сюань... Это имя оставляло кровавый след в душе, лишало воли и желания жить. Безжалостный демон с глазами самого дорогого человека. Смотрел ли он прежде на Цинсюаня с такой же ненавистью? Насколько невыносимо было ему находиться рядом все это время? Слушать беззаботный, бестолковый треп Повелителя Ветров, терпеть бесконечные приставания и бездумные выходки. Как же сильна была его ненависть, позволившая вынести всё это? Цинсюань не мог даже представить, как омерзительно это должно было быть. Слезы чертили мутные дорожки на забрызганном кровью и грязью лице. Цинсюань не пытался их стереть, его тело била крупная дрожь, руки и ноги слушались плохо. Он осел на землю, где стоял, и съежился в пыли. Лежал так, не замечая времени, не замечая ни тепла, ни холода, пока болезненный тычок в бок не привел его в чувство. Случайный посетитель храма, зазевавшись, не заметил скрюченное под ногами тело. — Эй, попрошайка, проваливай отсюда! — зло выкрикнул мужчина, — Развелось вас, проходу нет. — Прост... — Цинсюань зашёлся кашлем, сорванное накануне горло немилосердно саднило. — Давай-давай, катись, — пробурчал другой недовольный прохожий. Цинсюань с трудом поднялся и побрел вдоль улицы. Легкий ветерок гладил его по взъерошенным волосам, трепал грязные, порванные одежды, но больше не отзывался бывшему Повелителю. Цинсюань и не звал. Он бездумно шагал вперед, не разбирая дороги, не понимая, куда теперь должен отправиться и что делать со своей, непонятно зачем сохранённой, жизнью. Город шумел, город полнился людьми, но все они казались Цинсюаню серыми тенями в беспросветной пустоте. Мельтешение незнакомых лиц, гул чужих голосов заставляли чувствовать себя потерянным, совершенно одиноким в целом мире. Желудок сводило от голода, но Цинсюань совершенно не представлял, где взять еду. При себе у него не было даже жалкого медяка и никаких мало-мальски ценных вещей, которые можно было бы продать или обменять. Потому он только сильнее прижимал руки к животу, словно силясь заглушить болезненное урчание. После обеда небо с севера затянуло грозовыми тучами, ветер принес сырую прохладу. Цинсюань содрогнулся, когда первые капли упали на голову, он запрокинул лицо и долго рассматривал клубящиеся над городом тучи. Было в этом природном буйстве что-то незыблемое, неподвластное человеку, но надежное, как скалы. Он смотрел и смотрел, пока редкие капли частели, набирая силу ливня, укрывая улицы шумной пеленой. Ветер заиграл в макушках деревьев свистящую мелодию, срывая листья, ломая тонкие, сухие ветки, и успевший насквозь промокнуть Цинсюань ощутил его ледяные когти. Укрыться было негде. Цинсюань попытал счастье под навесом одного магазинчика, но сварливая хозяйка, высунув за дверь голову, с бранью прогнала бродягу. Он плелся сквозь ливень, обхватив себя за плечи, чувствуя, как растекается по телу, заползает внутрь сводящий зубы холод. Цинсюань забился под раскидистую крону дерева, что немного сдерживала дождь, но не спасала от ветра, провалился спиной к шершавому стволу и сполз по нему на мокрую землю. Ему ли теперь бояться грязи? Дождь все шел и шел, и казалось конца ему не будет. Тучи превратили послеобеденный час в густые сумерки. Губы Цинсюаня посинели, а зубы отбивали отчётливую дробь, он съеживался, пытаясь удержать крохи тепла, но те утекали вместе с льющейся с неба водой. Цинсюань слушал ее тихое журчание вдоль дороги и выдыхал согретый лёгкими воздух в озябшие ладони. Он слушал, смотрел, дышал и тихо, почти незаметно в непрекращающемся ливне, смывал свою боль солёной влагой из покрасневших глаз. К вечеру дождь почти прекратился: тучи рассеяли почти всю свою благодать, и только легкая морось висела в полумраке. Цинсюань больше не чувствовал ни рук, ни ног, он едва уговорил себя распрямиться из тугого кокона, в который за это время превратился. Все тело показывало и ныло, в голове слегка туманилось, а дыхание ощущалось странно горячим, горло саднило. Цинсюань снова шел, больше не задаваясь вопросом "куда". Просто принял решение идти, пока не будет готов рухнуть на месте. Незаметно отступил голод и холод перестал ощущаться так остро. Ноги сделались непослушными, норовили зацепиться за что-нибудь или просто друг за друга. Когда силы иссякли, Цинсюань всё-таки упал на мокрую землю и задумался, стоит ли вставать, если идти дальше все равно некуда. Он немного повозился в грязи и кое-как принял сидячее положение. Совсем рядом оказалось темное, полуразрушенное здание. Неверяще рассматривая его, Цинсюань понял, что это бывший храм Воды и Ветра. Как же быстро он пришел в упадок? Или кто-то этому поспособствовал? Двери храма были открыты настежь, внутри гулял сквозняк, статуи божеств оказались разбиты, а убранство разграблено. Что бы тут не произошло, нашлись желающие нажиться прибрать остатки к рукам. Цинсюань осмотрелся, медленно бредя по залу, подволакивая ушибленную при падении ногу. Внутри было темно и неуютно, но это какая-никакая, а крыша над головой. Алтарь возле разрушенного постамента оказался опрокинут, но сил его поднять у Цинсюаня не хватило. Да и надо ли? Он забился в дальний угол, скрючившись прямо на земле, и смотрел на пустые стены. Когда-то это был процветающий столичный храм. Верующие возжигали тут благовония и приносили подношения двум божествам. Как мало надо людям, чтобы отвернуться от святыни. Цинсюань их не осуждал. Их божество, одно из двух, было нелепым недоразумением. Ошибкой, совершенной в приступе отчаяния и братской любви. Но ошибка устранена, а самозванец низвергнут с небес. Суровое, справедливое воздаяние. Цинсюань перевел взгляд на алтарь, где еще угадывались в обломках очертания статуи Повелителя Воды. Как хотелось сейчас поговорить с братом. Какую невыносимую боль причиняли мысли, что его больше нет ни в одном из трех миров. Души богов не возвращаются в круг перерождения и Ши Уду не просто умер — он исчез даже из небытия. Невозможность хоть что-то исправить, сжигала изнутри. Вот оно, настоящее наказание Цинсюаня — жить, понимая, что уже слишком поздно для сожалений, что нет пути для искупления. Его удел — беспомощная скорбь. "Прости меня, гэ. Прости, что стал причиной всех твоих поступков. Прости, что не понимал, как тяжело тебе тащить меня за собою. Прости, что жил так беспечно, что слепо радовался, пока ты брал на себя всю ответственность за мое благополучие. Прости..." Цинсюань уже не чувствовал бегущие по щекам слезы. Все его тело словно обернулось деревянным изваянием. В голове мутнело от подступающей лихорадки, но он не знал, не понимал, что происходит. Только глаза влажно блестели в темноте пустого зала. "Мне так жаль, что я был бесполезен. Что позволил тебе одному нести эту ношу. Если бы мне только хватило духу самому о себе заботиться, самому справляться с трудностями. Тебе не пришлось бы творить эти ужасные вещи. Почему смерть не забрала меня вместе с родителями? Почему судьба взвалила на тебя такое ничтожество, как я? Без меня ты бы достиг небывалых высот и сохранил свои руки незапятнанными кровью невинных. Прости, гэ, что пришлось всё это совершить ради меня. Если бы я только мог забрать твою вину себе. Прости..." В темных углах храма Цинсюаню мерещились неясные тени, словно души, жаждущие вырваться на волю, метались в агонии. Его душа тоже желала вырваться из дрожащего, измученного тела, но какая-то неведомая сила все еще держала ее зачем-то. Цинсюаню казалось, что он произносит слова вслух, но губы его двигались беззвучно. В памяти всплывали сотни моментов, когда он бездумно вынуждал старшего брата огорчаться, злиться, стыдиться его поступков. Тогда это казалось беспечной игрой, тогда он не знал, какая страшная цена уплачена за его божественность. Хоть раз, хотя бы один единственный раз задумался ли он, чем заслужил свой высокий статус? Что такого особенного совершил, чтобы достичь небес? Никогда он не был достоин этого места и было оно предназначено судьбой совсем другому. Черные одежды и хмурый взгляд на родном лице. Все тот же взгляд, но наполненный совсем другими эмоциями и принадлежит тому, кого Цинсюань, как оказалось, никогда не знал по-настоящему. Все тот же до боли знакомый голос, но в тот день он звучал иначе. Словно никогда прежде они не были знакомы, словно не ему было открыто все эти годы сердце Цинсюаня. И в нем была злость, и было раздражение, и было презрение, но не было чего-то еще, чего-то важного, что Цинсюань силился, но никак не мог уловить. Он звучал и звучал в ушах и не желал покидать измученное сознание. Цинсюань спрашивал себя, что чувствует теперь к этому человеку, этому демону, под личиной лучшего друга? Ему было стыдно и было жаль, что стал причиной его страданий, было больно и обидно, было просто до тошноты одиноко без него. Но даже после всего, Цинсюань не мог его ненавидеть. Ненависть... В охваченном лихорадкой сознании, болезненно пульсирует это слово, и Цинсюань понимает — во взгляде демона Черных Вод, обращенном к нему, было многое, но не было ненависти и не было жажды убить. Мысли путаются и растворяются в подступающем горячечном забытьи и Цинсюань после не вспомнит свое откровение. "Прости..." — тихим шёпотом срывается с губ, прежде, чем сон милостиво дарит Цинсюаню забвение. На улице дождь опять набирает силу, в храме холодно и сыро, но этот самый первый день на осколках его разрушенной жизни, наконец, растворяется в ночи.