Метафизика

— Блять! С красноречивого хрипа под аккомпанемент писка будильника началось это утро. Не было поющих за окном птичек (разве что синицы требовали сала где-то на ветвях тощей березы во дворе), давление било мощной ультой в голову, а холод в комнате заставлял ватные после сна конечности и вовсе неметь. Но Сергей Татищев-младший мужественно ступил кончиками пальцев на ледяной пол и дошел до стола, заваленного вещами. Парень даже почти гордился собой, запрыгивая на стул и спешно поджимая ноги под себя. Сегодня поводом жить была физика. Он конечно мысленно оправдывался, мол не задрот он, домой бежит потому что проносит после кофе с сигаретами, а не из-за оставшейся домашки по этому прекрасному предмету и приготовленных книг по аналитической механике на вечер. Не только же катки по ночам гонять, верно? Но, к слову о сигаретах. Надо было бы быстрее перехватить что-нибудь на кухне и выйти в февральский пиздец, чтобы хоть немного меньше вонять табаком перед школой. «Дельные мысли всегда приходят в умную голову» — похвалил себя Татищев и, накинув поверх футболки, в которой спал, черный худак, вышел из комнаты. За кухонным столом уже сидела Катя (вернее, на нем, свесив худые и вечно холодные ноги). «Наверно, она бы тоже поместилась в эту безразмерную толстовку» — прикинул своим натренированным глазомером Сережа. Девочка пила из большой папиной кружки с полустершейся надписью «с 23 февраля!» кофейную бурду. — Батя увидит — по шее надает, — заметил Татищев, сухим кашлем обращая на себя внимание сестры. — Ты мелкая еще! — Пошел ты, тебе уж точно достанется, еще и за сигареты в ящике, — она сморщила нос и спрыгнула с края столешницы, обтянутой клеенкой. — Сколько ложек? — 5, — ответил парень, усаживаясь на табуретку. Это растворимое нечто они все поглощали в невероятных количествах. Папин друг, а для них — дядя Костя, пытался приносить хотя бы что-то более вкусное и качественное, но его благополучно пили по праздникам, в будние дни столовыми ложками потребляя что-то за двести рублей. — Сходи умойся хотя бы, — нахмурилась Катя, ставя перед братом кружку с танками, доставшуюся на Новый Год. Сережа только оскалился, но ничего не сказал. Он почти залпом выпил горяченный кофе и побрел в ванную. Из-за зеленой плитки на стенах и тусклого света его лицо выглядело каким-то желто-серым (это он так себя успокаивал). Сполоснув лицо холодной водой и запихнув в рот зубную щетку, он снова лениво уставился на свое отражение. Септум и штанга поблескивали, даря чуточку настроения, кофе кипятком растекалось по желудку и венам, а на сушилке ждали потрепанные джинсы. Вчера, после потасовок в снегу с Денисом, они были абсолютно мокрыми и немного ледяными. Проколы до сих пор были его личной гордостью — нос он сам успешно продырявил в какой-то подворотне собственноручно, а бровь — с некоторой помощью, уже в другом месте. Заживление проходило плюс-минус нормально, хотя сам Сережа думал, что ему в этот самый нос и бровь достанется от отца. Но тот все же никогда не поднимал на него руку (подзатыльники не в счет) Надев джинсы, какие-то вроде одинаковые (нет) носки и закинув в рюкзак тетрадку с ручкой и пачку сигарет, завернутую в несколько слоев пакетов, чтобы не воняло так сильно, Сережа натянул ботинки, куртку и выскользнул в душный подъезд. Он выудил из кармана наушники и заткнул ими уши, прикрытые капюшоном худи — чтобы не отвалились, конечно, их еще ждет пирсинг. Через какое-то время парень пристроился у хорошо знакомого подъезда и, закинув в рот сигарету, взял в слегка коченеющие руки зажигалку. Гребаное колесико — это какая-то рулетка, никогда не знаешь, вышибет она огонек, тщетно защищаемый от фантомного ветра, с первого раза или же придется стереть пальцы обеих рук, чтобы добиться искры, которую еще и нужно успеть поймать. В этот раз Вселенная была благосклонна — уже через пару секунд Татищев хорошенько затянулся, пропуская горький дым по легким. На душе, или что там под ребрами, стало полегче, поспокойнее. Череда хороших затяжек, и можно было идти, докуривая бычок и поглядывая по сторонам. День был не таким ужасным. Он неплохо погулял, успокоил несчастный желудок шаурмой, не чувствуя ее вкуса прокуренным языком, и пришел в типичную, всем знакомую мбоу сош. Правда, она была лучшей в городе, но на этом ее особенности заканчивались. Побесил русичку, посидел с кентами в столовке и дожил до физики. В честь этого можно было сгонять в туалет (он же абсолютно безопасная курилка, где только наркотой не барыжат, хотя почему нет) подышать. В основном он разделял это время с Никитой — с виду зашуганным и невинным мямлей, но в тихом омуте черти водятся. — Некит, ты как такую попсовую хрень куришь? — поморщился парень, скаля по привычке зубы. — Серег, на вкус и цвет, — пожал плечами парень. У Енисейского были чудно покрашенные в багровый волосы с переходом в черный, но назвать его пидором ни у кого не поворачивался язык — в курилке он совершенно преображался, словно вся его стеснительность была напускной, и оказывалось, что он неплохо вызывает носокровь отнюдь не внешним видом и с абсолютно безразличным лицом тушит бычки об чью-то наглую ладонь. Словом, хороший был пацан, только курил какую-то девчачью фигню. Но в курилке были не они одни. Вернее, сигареты были почти только у них — у других одноразки, подики и ашки. Кто побогаче — у того покруче. И в этот раз возле кабинок туалета нарисовался самый неприятный и выебистый тип —худощавый блондинчик с невзрачной одноразкой. На его запястье болтались золотые часы, от футболки несло одеколоном и ароматом выдыхаемого слащаво-ягодного пара — весь этот богатенький мальчик совершенно не вписывался в окружающую атмосферу и норовил испортить настроение, улучшенное таким трудом. — Та-атищев, — насмешливо протянул он. «Да как ты меня заебал» — подумал Сережа, раздраженно затягиваясь поглубже и, кривя рот, выдыхая струйку дыма в приоткрытое окно. — Не сиди возле окна, случайно вывалишься и сдохнешь на пару месяцев раньше, чем положено! — с милой улыбкой, лучась заботой, заметил блондин. — Московский, захлопнись пожалуйста, — одернул его Никита, красноречиво стряхнув пепел в ведро с тряпкой для пола. — Бро, ты же знаешь, его папочка очень захочет стребовать с тебя штраф за повреждение нежной кожи своего сыночка, — оскалился Сережа, хлопая друга по плечу. Даня поджал губы, кривя их в едкой усмешке. Его было очень легко задеть — стоило лишь упомянуть о богатом отце и ответной агрессии не избежать. — Не переживай, Татищев, он знает, что с вас, нищебродов, брать нечего, — Московский сменил улыбку на сочувственную мину. — Ах да, я забыл, твоя семейка же еще и помрет вот-вот — совсем невыгодно получается! Прошу прощения, профинансировать похороны не смогу… Енисейский испуганно глянул на друга и напрягся. Слова этого белобрысого были слишком жестоки — скорее всего, он вообще не понимал, что мелет. Семья Татищевых была невероятно сплоченной, они искренне заботились друг о друге, но всем им приходилось очень несладко. Наследственные заболевания — хреновая штука, а когда на твоих глазах тает отец и тенью ходит слабая сестра, становится только тяжелее. Поэтому сейчас Сережа до впившихся в кожу ногтей сжимал кулаки, которыми очень хотелось проехаться по этому смазливому личику напротив, стереть эту наглую рожу и изуродовать так, чтобы он даже посмотреть на него не смел. Никто не заметил, в какой момент Серега схватил его за волосы, вцепляясь в самую макушку. Но, вопреки ожиданиям Никиты, Татищев не приложил лицо Московского к стене, а просто замер. Пряди в его руках были настолько мягкими, шелковыми и нежными, что парень даже растерялся. Даня змеей шипел, пытаясь оторвать его пальцы, но он не мог даже хорошенько двинуть коленом в живот — не позволяла поза. Татищев тем временем отошел от шока и оттолкнул Московского в угол. — Волосы, сука, не трогай! — процедил Даня, приглаживая пострадавшие прядки. Сережа хмыкнул, самодовольно улыбнувшись — Скажи спасибо, что я не повредил твое милое личико. Неизвестно чем бы их перепалка закончилась, но прозвенел звонок. Никита едва ли не за шкирку уволок парня, чтобы он действительно не нажил себе еще больше проблем, и оставил Даню, смеющегося вслед. — Этот гад испортил физику, — вздохнул Сережа, потирая лоб. Он сидел на кровати, рассказывая о произошедшем Кате. Она, пусть и была младше, казалась уже совсем взрослой — взгляд всегда серьезный, холодный, каменное выражение лица. Только из-за болезненной худобы и небольшого роста она будто бы была еще меньше. Волосы, половина которых была тщательно осветлена и покрашена в белый дядей Костей (чтобы она не дай Бог не решила сделать это сама, как поступил ее брат с пирсингом, и не выжгла себе пол головы), были рассыпаны по плечам. Сестра сидела напротив, на стуле, в его старой футболке с молнией маквин, и внимательно слушала. — Да ну его! Была бы там Вероника, она бы ему все зубы выбила. — Подружка Некита? Да, она бы его прибила, — прыснул от смеха Сережа. — Помню, она и меня когда-то уделала, я думал — помру. — Да тебя даже я уделаю, — отмахнулась Катя. — Но Вероника все равно крутая. Они болтали, переругиваясь иногда, потом Сережа сел играть в танки, а Катя лежала на кровати рядом, наблюдая и периодически ворча, что «а я говорила, как лучше было бы». Однако оба через какое-то время подняли головы и навострили уши. Раздался хлопок двери и громкое «Илюха! Ну здарова!» — Они что, опять пить? — спросила Катя Сережа пожал плечами — Расслабляются. Пойдем, погуляем. Сестра только кивнула и ушла в свою комнату, пока Серега перекладывал сигареты в карман. Скоро девочка заглянула — она была в теплых колготках, штанах, кофте и старом свитере брата. Тепло, как и полагается. Татищеву нужно было только проконтролировать, чтобы она завязала шарф, надела шапку и варежки. Они вышли на темную улицу, сказав Юре, что пошли к Никите. Сережа, уже не смущаясь и не опасаясь никого из редких прохожих, закурил, предусмотрительно выдыхая дым по ветру и шел так, что Катя даже запаха не чувствовала. Он написал Никите еще когда одевал куртку, но тот даже не прочитал, что немного встревожило Татищева — друг всегда отвечал очень быстро, он постоянно слушал музыку и поэтому сразу слышал, когда приходили сообщения. По звонкам он не любил разговаривать, но сейчас выбора не было. Когда же Енисейский и на звонок не ответил, Серега не на шутку перепугался. — Не отвечает? — спросила Катя, следящая за братом. Сережа отрицательно помотал головой и нахмурился. Он прокручивал штангу в брови и активно шевелил мозгами. — Слушай, давай я тебе к Дену отведу и за Никитой сбегаю. Ты же не против? Сестра кивнула, слегка улыбаясь. Она любила сидеть в гостях у Романова. Там было просторно, чисто, красиво, по квартире вальяжно ходила белоснежная кошка, отец всегда готовил вкусную выпечку и тактично уходил в свою спальню, не мешая сыну. Правда, это не меняло того, что мужчина вышел из рехаба и Денису через многое пришлось пройти, а их взаимоотношения в семье уже никогда не восстановить. Все-таки Серега мог быть спокоен относительно сестры. Он довел ее до порога, перебросился парой слов с другом и, тяжело вздохнув, прокашлявшись, побежал дальше по улицам. Несмотря на мороз, от постоянной беготни было жарко, дышать становилось все труднее, приходилось чаще останавливаться, чтобы вдохнуть немного обжигающего воздуха. Как он ни торопился, до квартиры Енисейских он добрался нескоро. Весь на нервах, он тыкал в домофон, переминаясь с ноги на ногу. Татищев готов был просто по снегу кататься от напряжения, доведенного до предела. Тонкая железная дверь распахнулась, едва не снося Сереже лицо, и на него вывалился запыхавшийся Никита. Тот был в той же одежде, в которой был в школе, но не от лени — парень наоборот любил домашние вещи и чистоту — а, судя по всему, потому что не успел. — Быстрее, кх… пошли отсюда, — выговорил он, задыхаясь. — Опять он?! — возмущенно воскликнул Татищев. Енисейский только устало кивнул и поежился от холода. Сережа внял его предупреждению и, кинув ему свою шапку, повел обратно к Романовым. У Никиты был «интересный» отец — тот появлялся дома достаточно редко, а если и приходил, то в состоянии нестояния, либо его привозил коллега — Дугар. Руслан работал в казино, что не мешало ему накидываться и, кажется, подчистую забывая, что у него есть сын. Так было всегда — в детстве за маленьким мальчиком следила Таня, которая была той самой богатой дальней родственницей, о которой никто ничего не знает. Когда же он стал подрастать, то все больше оказывался предоставлен сам себе. По итогу он жил в одиночку, иногда отхватывая от неадекватного Руслана, решившего объявиться таким прекрасным вечером, как, например, сегодня. Сережа только надеялся, что Никита избежал побоев, но, судя по его состоянию, он был достаточно выведен из себя — взгляд бегающий, явно ничего не соображающий, тело все тряслось от напряжения и холода, парень со свистом вдыхал воздух сквозь плотно стиснутые зубы. В конце концов Татищев настолько перенервничал за него, что снял куртку и надел на друга — слишком невыносимо было смотреть на уже посиневшие от холода губы и слезящиеся глаза. Но Никита даже не заметил, погруженный в свои мысли. Они шли гораздо медленнее, поэтому, когда наконец вернулись, и Катя и Романов были встревожены. — Что произошло? — Почему ты без куртки? Катя и Денис выпалили это почти одновременно, заставляя Серегу поморщиться от шума. — У Никиты проблемы с батей, его успокоить нужно и согреть, — пояснил он максимально спокойно, сдерживая изо всех сил рвущийся кашель. — Я пойду пока руки помою. Он оставил Енисейского на друзей, скинул ботинки и пошел греть руки под потоком горячей воды. В белом свете идеально убранной комнаты он выглядел еще более бледным и болезненным. Плотно прикрыв дверь, он позволил себе наконец вцепиться в края раковины и откашляться, раздирая горло и грудь. В животе пекло от режущей боли, дышать никак не удавалось. Краем уха он услышал: — Кать, не стой там, брат сейчас выйдет, пойдем чай пить! «Она что, под дверью стояла?» — Сережу прошиб холодный пот. Он поспешно вытер лицо полотенцем, сделал пару глубоких вдохов и вышел из ванной. Кажется, сестра уже была на кухне. — Кать… — он окликнул сестру хрипловатым голосом. Она действительно пила чай. — Давай я пойду домой, а ты тут переночуешь? Тебе же здесь нравится? Днем с Невой поиграешь, а потом я тебя заберу, после школы. М? Девочка слегка нахмурилась, кажется, обдумывая это решение. Она прекрасна все понимала — папа вряд ли будет сладко спать в кроватке, раз к нему пришел его друг с пакетом пива. Наконец она спросила — А ты почему не останешься? Серьезный взгляд ее темных глаз словно пригвоздил Сережу к месту. Он нервно почесал затылок — Да ну, вдруг дома что… К тому же у меня манатки школьные дома. Забей, Кать, оставайся. Тебе тут скучно не будет. Он подошел, потрепал сестру по волосам, обнял за плечи, и, махнув друзьям рукой, стал одеваться. По правде говоря, он был не против выпить чаю или даже перекусить — в конце концов, он ничего не ел весь день, но больше всего ему хотелось покурить. Поэтому он дрожащими — как у солевого, ей богу — руками зашнуровал ботинки, запахнул куртку и вышел на улицу. Сразу, не отходя от подъезда, выудил из пачки сигарету, с силой щелкнул зажигалкой. Первые затяжки судорожными вдохами вызвали кашель, но позже, восстановив дыхание, он почувствовал облегчение. Никотин растекался по телу, выветривал голову, и вот уже со всей ситуации хотелось лишь посмеяться. Татищев шел домой очень медленно, не замечая, как курит первую, вторую, третью. Наконец, он отбросил последний бычок в снег и зашел в свой подъезд, прикрывая глаза и выдыхая из легких последнюю струйку дыма. Настоящий персонаж американского подросткового сериала. Сейчас его не заботило, что он провонял куревом насквозь — все равно взрослые бухие и ничего не почувствуют. Сережа упал на кровать, пустым взглядом уставившись в стену. На него со стола смотрел учебник по физике, однако Татищев вряд ли смог бы сейчас что-то решать. Он устал, как собака, глаза закрывались. Полежав какое-то время, он завернулся в смятое холодное одеяло и, согреваясь, заснул. «Кажется, те сигареты были немного лишними» — подумал Серега. Вспомнилось, что последний раз он ел вчера утром. Весь день его знобило, сейчас же стало безумно жарко и душно, грудь разрывало старательно сдерживаемым кашлем. Татищев стоял на лестнице, вцеплясь дрожащими пальцами в перила и усиленно делая вид, что все нормально. Он весь покрылся испариной, даже пришлось снять худи и остаться в одной футболке. Как назло, сегодня Никиты нет — вроде его забрал коллега старшего Енисейского, и вообще у него дома происходит какая-то хрень. Зато вместо Никиты был Даня. Он сморщился при взгляде на острые плечи и костлявые руки — их, не скрытых мешковатыми рукавами, он практически никогда не видел. — Сходил бы помыться, воняешь, — бросил он, проходя мимо и «случайно» задевая его плечом. Но почему-то жесткое тело не порывисто развернулось к нему, вцепляясь яростным взглядом в лицо, а откинулось на перила. Даня удивленно обернулся. Как в замедленной съемке парень соскользнул вниз, кажется еще пытаясь зацепиться за железные прутья лестницы. Московский успел увидеть его лицо — непривычно красное, влажное от пота. Глаза с темными кругами под ними закатывались, ресницы дрожали, словно парень пытался изо всех сил их открыть, но ничего не получалось. Даня рефлекторно отшатнулся, когда тело ударилось о ступени и мешком повалилось, вниз головой, на лестничную клетку, прямо под ноги школьников. Шум в коридоре затих, натсупила напряженная тишина. Татищев не двигался. До медпункта, который был на другом конце школы, его тащить было некому. Зато буквально напротив была учительская — оттуда выбежала напуганная учительница. Она подбежала к Серёже, повела взглядом по затихнувшей толпе, сразу же заприметила Даню — отличника, красавца и вообще молодца — и подозвала его. С помощью Московского, Татищева довели до комнаты и уложили на старый диван. Только сейчас обратили внимание на разбитую бровь и кровь из носа, а еще на ужасный жар, который охватил все тело Сережи. — Странно, чего это он, — вслух пробормотала учительница. — Совсем мальчишки слабые пошли, какие из них мужчины вырастут! Почему-то сейчас Даня чувствовал неприязнь вовсе не к Татищеву, хотя сейчас тот выглядел максимально беспомощно и жалко, а к этой тетке. С губ само собой сорвалось — Он вообще-то серьезно болен! Женщина удивленно подняла на него глаза и глупо охнула — Как так? Московский повел плечами, отмахиваясь. И чего это он вступился за него? Сам же недавно шутил над этим. Переборщил ли он тогда? Возможно, но Татищев сам нарвался. Даню быстро погнали обратно на уроки, пока та женщина вызванивала отца Сережи, на что парень только фыркнул, представив, как его папочка, которого он всегда видел на всяких школьных мероприятиях, приедет за своим несчастным сыном. Однако, вопреки ожиданиям, по окончанию уроков он увидел Татищева, спускающегося в раздевалку. Он был ужасно бледен и держался за стену, немного пошатываясь. Кажется, он вообще нифига не соображал, учитывая, что на Московского он не обратил ровно ноль внимания, даже когда тот снова попытался его подколоть. Даня только раздраженно выгнул бровь и решил немного проследить за ним, прежде чем его заберет убер — вдруг будет с чего посмеяться. У школьных ворот Татищев стоял, прикрыв глаза, но никуда не уходя. Пару раз он доставал из кармана сигарету, вертел в руках, дергал губами и клал обратно. Спустя некоторое время к нему подошел высокий мужчина и хлопнул по плечу — «Юрий Иванович» — про себя заметил Московский. Рядом с ними стояла маленькая девочка, замотанная в огромный шарф. Из-под пуховика виднелись тонкие ножки, которые Даня сначала чуть ли не принял за прутья забора. Он знал, что у одноклассника была сестра, но никогда ее не видел, а теперь при взгляде на нее у него мурашки пошли по телу. Если худоба Сережи выглядела более-менее естественно, привычно, то истощенность маленькой девочки пугала. Московский подошел поближе, делая вид, что чатится в телефоне, чтобы подслушать разговор. Он сам не знал, зачем это делает — возможно, искал больше информации, болевых точек, а может просто искал чего-то нового в жизни. Чужих проблем, например. — Ты чего так рано? — А ты как с отцом разговариваешь? Ладно, не ссы. С Катькой ходили в поликлинику. — Как обследование? Оба замолчали. — Все как обычно, — раздался тихий серьезный голосок, и Данино сердце сделало кульбит. — Не ври, — нахмурился Сережа. — Да ну тебя, — девочка топнула ногой. — Мне только сказали ингалятор купить и держаться в тепле. Юра вздохнул, шаркая ногами по снегу. Он бережно сжимал руку дочки в своем кармане и поглядывал на нее с затаенной болью, от которой выть хотелось. Перед ним уже из последних сил стоял сын, которого еще нужно было довести домой, поэтому ему пришлось отпустить Катю и заняться им. — Идти сможешь? Покажь. Сережа кивнул, сделал пару шагов и осел на ледяную крошку, прикладывая руку ко рту и кашляя. Подскочившая Катя погладила по спине, стянула с его плеч невесомый рюкзак и повесила его себе на плечо. Когда он немного отдышался, Юра заставил его залезть к себе на спину, перехватил поудобнее и, подбадривая детей, зашагал по тротуару. — Потерпи, Серег, ща придем домой и ка-ак вылечим тебя! И Катю вылечим! Не тяжело тебе? — обратился он к ней с ярким оскалом, ужасно похожим на Сережин. — Да у него в рюкзаке так же пусто, как и в голове, — фыркнула девочка и улыбнулась. Даня проводил их взглядом и наконец запрыгнул в давно ожидающее авто. Он не понимал, к чему эти глупости про выздоровление — как день же ясно, что им ничего хорошего не стоит ждать: у дочери ухудшения, у сына все совсем плохо уже. Они же все равно умрут… Московский припомнил свои же слова, которыми он буквально засыпал Татищева при любой стычке — «твоя семейка вот-вот помрет». Но почему-то сейчас ему совершенно расхотелось представлять такой исход. Та девочка — Катя, кажется? — боролась за жизнь как могла, а отец с братом ее безмерно любили, холили и лелеяли. Всплывшее в воспоминаниях шокированное и разъяренное лицо Сережи уже не казалось таким забавным. И почему он вообще думает об этом? Неужели так впечатлило произошедшее не лестнице? В каком-то смысле он чувствовал себя виноватым — возможно, если бы он не толкнул его, Татищев бы не разбил себе лицо и все бы обошлось. Хотя… вспоминая его состояние — затрудненное неровное дыхание, температуру — верилось в это с трудом. Рано или поздно он бы свалился сам. Уверив себя в этом, Даня закрыл глаза, сделал погромче музыку и расслабился.