gore

      — Вы уже возвращаетесь на север? — опускает Аякс на ноги, но тотчас подхватывает под локти. Она самая такая же: приподнимается на цыпочки и поправляет рыжие пряди, выбившиеся из-под маски юноши.              Они не виделись всего месяц.              — Увы, — говорит Диана. — Даже если мне не хочется.              — Не то, чтобы у тебя был выбор, — грустно усмехается Чайлд. — Я буду навещать тебя, пока не заметет перевал. Может, так ты наконец-то научишь меня охотиться.              Маленькое, но не пустое обещание; Диана верит, что Аякс действительно приедет. Он еще не обманывал — хотя это, конечно, лишь вопрос времени.              Надежда разгорается в груди, и охотница осторожно кивает, прекрасно зная, что обожжется. Если не самостоятельно, то потому что Доктор заставил наклонится к пламени.              — Спасибо.              Повисает молчание.       Чайлд оглядывает площадь; замечает Дотторе и вежливо кивает, пригибая затылок.       Доктор не реагирует, но Диана замечает, как он сжимает ладони в кулаки под длинными рукавами дубленки.              Дария поседела бы от зависти. Охотница же плохо скрывает дрожь.              — Зачем ты приехала?              — Мы, — поправляет девушка, напоминая про отсутствие у себя какой-либо воли. — Он наносит «дружественный визит».              — Арлекино? — ползут рыжие брови ползут на лоб.              — Он сказал, что она погань, — согласно кивает Диана.              Смех юноши как первая оттепель. Девушка широко улыбается в ответ              — Удивительное доброе описание… — вздыхает Чайлд, потягиваясь.              В нос ударяет неприятный аромат. Но потный, мускусный одеколон — это благоухание жизни: не стерильный запах смерти, который носит Дотторе, как парфюм.              — Она правда такая? “Отец”? — показывает охотница воздушные кавычки.              А небо затягивается темными, снежными тучами, и на поселок опускается леденящий ветер. Чайлд затягивает в закоулок между конюшнями, куда не достает пронзительное завывание зарождающейся метели.              “Позволь мне” одними губами и мужская ладонь тянется, чтобы запахнуть бушлат.              Но был бы толк; холод все равно заползает под кости и Диана все равно слышит, про что поет буря — и кого она зовет вступить в хор.              Охотник… Охотник… О, Охотник…              — Конечно нет, — толкает Тарталья в плечо. — Просто дорогой Дотторе имеет напряженные отношения со всеми предвестниками, кроме Панталоне.              Девушка старательно игнорирует зов.              — И кто же тогда Арлекино? — сосредоточившись, выдыхает Диана вопрос.              Мысли путаются; голос беснуется, громкий и бесконечный, занимающий сознание до последней капли осознанности.       Живот сводит судорога.              — Она… справедливая, но требовательная наставница. Если бы не она, многие дети… — юноша замолкает, явно задумываясь, стоит ли продолжать, — оказывались бы у Дотторе.              И Доктор чувствует, что был назван по имени.              — Диана! — зло и громко раздается мужской крик где-то с площади.              Лишь бы ветер не услышал; лишь бы ветер не подхватил эхо и не унес в лес, прямо витико в когти…              — Хозяин соскучился, — усмехается Аякс. — Еще увидимся, если он не прикует тебя к себе.              — Надеюсь, — вздыхает девушка. Говорить тяжело.              Как и шевелиться — ноги ватные, но она осторожно делает шаг.              — Постой. Диана, только один вопрос, — не дает Чайлд уйти, хватая за рукав.              И охотница надеется, что он спросит, все ли хорошо.       И охотница надеется, что он спросит, все ли хорошо и почему она дрожит.       И охотница надеется, что он спросит, все ли хорошо, почему она дрожит и что происходит, а она расплачется.              И охотница надеется, что он спросит, все ли хорошо, почему она дрожит и что происходит, — а она расплачется, расскажет про охотничье проклятие и попросит о помощи.              Пожалуйста.              Но нет.              — Откуда тебе известно, что это настоящий Дотторе? Я жал руки еще одному; но столица далеко и тебя не было видно, — и еще один страх оживает в груди.              Диана чувствует, как теряет рассудок.              — Я не знаю, — отвечает девушка, не задумываясь. Голова пульсирует; еще чуть-чуть и она опуститься на четвереньки и ринется в лес.              Охотник… Охотник… Охотник…              — И тебя не пугает это?              Кости выкручивает. Каждая мышца подчиняется тому, чему противится рассудок.              Но зов отступает. Так же внезапно, как и начался.       Диана слышит стук собственной крови между висками и борется всеми силами, чтобы не потерять равновесие.              — Как я вообще могу знать, что Дотторе, которого я повстречала в глуши — это… действительно Дотторе? — кипит раздражение в груди. — Рожденный не из пробирки?              — Никак? — предполагает Чайлд и обеспокоенно заглядывает в глаза, но уже поздно; момент упущен, и Диана ощущает только горечь.              — Да, Поэтому я не думаю ни про него, ни про осколки, на которые он себя разделил.              Тарталья вздыхает и неуверенно чешет затылок. Наверное, догадывается, что допустил промах, но не понимает где. Диана не подсказывает.              — Предполагаю, тебе не стоит волноваться, — наконец произносит юноша. — Это нездоровое обожание наверняка часть естества Дотторе.              Некоторые слова охотница не понимает, но кивает.       Злость медленно сходит на нет; Чайлд едва ли виноват, что не прочитал жалкие, позорные мысли, которые Диана прячет так глубоко и отчаянно, что они превращаются в гниль. Слабость — это непозволительный порок, и она никому не покажет, что нуждается в помощи.              Одинокий волк — живой волк, и это еще одно лесное правило, которое девушка хорошо уяснила. Полагайся только на себя.              — Диана!              Крик повторяется. Почти как зов; только если Доктор позовет трижды и не получит ответ, девушка подозревает, что он отрежет ей уши.       «Все равно не пользуешься».              — Ты вообще мало про что размышляешь, верно? — бросает Чайлд уже в затылок.              И короткий вопрос ощущается, как пощечина.              — Это плохо? — дрожит голос.              — Нет. Разве что грустно. Мне кажется, это вынужденная мера. Для безопасности, — предполагает Чайлд. — Прости.              Щеки опаляет стыд. Кажется, Лили говорила так же. Потратила для этого предсмертный стон. Может, она не врала. Мертвая ассистентка Дотторе в действительности была последней, кто интересовался истинными мыслями Ди.              И только лишь успокоившись, девушка опять ощущает тревожность.              Мара рассказывала, что до Лили была Эмили, до Эмили была Рокси, а до Рокси… Еще служанка добавила, что Диана, конечно, лучшая, кого только приводил Дотторе, — и что следующая девушка, которую Доктор привезет в особняк на лето, никак не сравнится.       Когда мужчина услышал про это, завтрак на следующий день подавала не Мара, а Нина.              — Диана! — раздается крик в третий раз.              — Мне пора, — вздыхает девушка.              Объятие, — как на долгое прощание, — и еще один поцелуй в затылок.