gore

Темнота и холод — привычные для Лили вещи. Она выносит и голод, и пытки, которые Дотторе называет экспериментами, но терпение лопается, когда впервые слышит девичий голос. Диана разговаривает короткими фразами и не смеется, как бы Доктор не извращался с шутками. Когда-то это была Лили. Она, правда, смеялась. Может, это и была ошибка, которая привела на операционный стол. … Боль невыносимая; новая микстура разжижает кровь и она, легкая и горящая, быстро разливается венами. Кажется, будто сердце еще миг, и не выдержит, но Лили знает — Доктор не позволит, чтобы она умерла. И это проклятие ровно настолько, насколько и благословение. — Пожалуйста, — собираясь с последними силами, девушка бросается на дверь клетки. — Прошу тебя. Но Дотторе даже не оборачивается, даже когда Лили, несмотря на опасно хрустящие кости, просовывает ладонь между стальными прутьями. Влажный цемент забивается под ногти, медленно превращающиеся в когти. — За что? — плачет, давясь ядовитыми слезами, девушка. Доктор опускается на корточки. — Ты наскучила мне, цветочек. У меня появилось новое развлечение. — Полоумная охотница из людоедской деревни? — взвизгивает Лили. Боль невыносимая; и когда тяжелый ботинок попадает в солнечное сплетение, девушка отключается. … Лили прекрасно помнит миг, когда она и Диана повстречалась глазами. Тогда девушка, впрочем, не имела имени — она была тупая деревенщина, которой повезло застрелить сбежавший эксперимент. Лили же носила норковый полушубок, отделенные драгоценными камнями сапоги и платье, цена которого измерялась тысячами. Любимая помощница Дотторе. Ассистентка. Ученица. Преемница. Любовница. Диана стояла у покосившейся землянки, окруженная детьми с такими же волчьими глазами. Они носились между запряженными лошадьми, играя в догонялки, и казались удивительно… нормальными для кого-то из людоедской деревни. Сытыми. Диана же выглядела дикой, грязной и, откровенно, страшной, с обветренными губами и давно немытыми волосами. Дырявая одежда, старые сапоги и только ружье, висящее за плечами, сияло, отполированное и ухоженное. Карие глаза смотрели равнодушно на деньги, упавшие в снег. Она наклонилась, подняла мешок с монетами и прошептала спасибо. Лили почему-то ожидала, что девушка окажется немой. Но Диана разговаривала; она крикнула матери, что отправится на рынок. Старая женщина, у которой не было правой ладони, заорала, чтобы она купила мясо. В ответ охотница рассмеялась; Лили хорошо помнит, как Доктор вздрогнул, и как вороний лик маски повернулся на окно. — Зачем, ма? У тебя все еще вторая рука! Охотница увернулась от летящего прямо в затылок снежка и подхватила мальчонка, задиравшего лошадь, на руки. Странное, но счастливое семейство. Лили чувствовала собственное превосходство. Остаток пути в поместье она и Доктор провели, по-ребячески целуясь. … Второй раз Диана была… беспощадной. Розовощекой, с двумя тугими косами, и новенькими сапогами. Лили просила о помощи. Диана выстрелила. … В третий раз Диана была красивой. Такой же, как Лили когда-то. Но было одно «но». Доктор показывал подвал. Что где лежит. Откуда кто сбегает. Диана выглядела так, будто еще миг и она зевнет. Скучающая. Равнодушная ко всему, что не несло смерти, и только когда Доктор взял в руки скальпель, она усмехнулась. И этого было достаточно для Дотторе. Он предложил показать, как живьем сдирает плоть. Усмешка превратилась в широкий оскал, и Диана кивнула. — А это Лилия, но вы уже хорошие знакомые, — указал Доктор клетки с экспериментами. — Хороший образец. Нет. Нет. Нет. — Пожалуйста, — задрожала Лили, но замок уже щелкнул. — Только не это. Умоляю. Диана… — Мы вырезали языки, если ужин громко кричал, — отозвалась охотница. — Продемонстрируешь? — протянул Доктор скальпель, и когда Диана перехватила тонкую сталь, он задержал ладонь на один лишний миг. Лили это все знает; только тогда это было перо, а не нож, и не пытки, а письмо. … Лили голубоглазая и светловолосая. Красивая. Умная. Знающая, что и когда говорить. Смешливая. Мертвая. Диана грязная и неправильная, темные глаза и темные растрепанные пряди. Живая. И когда Доктор тянется, чтобы поцеловать, она отворачивается; а когда хватает за подбородок, не давая отвернуться, она сохраняет неподвижность. В покорности кроется спасение. … Жизнь этюдами пролетает перед глазами. Смерть приближается, и у смерти — волчьи глаза и ружье, которое не промахивается. … Сон хрупкий сосуд, полнящийся тревожности, накопленной за день. Когда кровать скрипит, Лили просыпается и резко садится. Она боится, хотя не понимает чего. Или кого. Доктор сидит на краю кровати, вертя между ладонями лик маски. — Не спится, милый? Пульс колотится в груди так, что кажется, лопнут кости; но Лили отбрасывает глупый страх и обнимает Дотторе за плечи. Поцелуй почему-то не оживляет холодный камень; мужчина не двигается, но и не скидывает с себя руки. — Ну что случилось? — обеспокоено спрашивает Лили. В окно, плотно закрытое шторами, ударяется волчий вой, и девушка испуганно вздрагивает. Где-то вдали доносится оружейный выстрел. Охотники… — Я размышлял про тебя, — наконец-то отвечает Доктор. Горло сжимает призрачная ладонь, но ощущается она так же, как и мужская, играющаяся с застежками маски. Но Лили знает, что это игра. — Стоило просто разбудить меня, — мурчит она Дотторе на ухо. Еще один поцелуй; под губами девушки лениво отзывается медленное сердцебиение. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Лили не дышит, задерживает дыхание. А Доктор сохраняет молчание, и не золотое, а то, которое обращается в приговор. — Я люблю тебя, — собственный голос превращается в жалкий писк. Красные глаза блестят рубинами, когда Дотторе наконец-то оборачивается, скидывая с себя оцепенение. И спальня — уже всего лишь нарядная комната, а не камера, и маска — декорация, а не инструмент. И если бы Лили не молилась между мужскими ногами, она бы поблагодарила небо за милосердие. Не сегодня. Не сегодня, но скоро. Девушка чувствует, как истекает срок у страсти, которая еще недавно казалась вечной. Интересно, если расплакаться, отодвинет ли это или ускорит приговор? Лили боится проверять. … Чай — обязательно сладкий; печенье — немного теплое. Вилка с тремя кончики, — пять, и она вонзится тебе в ладонь. Поднос — серебряный, не железный; салфетки, сложенные прямоугольниками, не квадратами. И улыбка, конечно, широкая и счастливая. Но в зеркало смотрит напуганная, исхудавшая девушка, рот которой кривит только тревога. Под голубыми глазами синяки глубокие до того, что черные; фарфоровая кожа идет розовыми трещинами и черными точками. Где-то между медовыми кудрями прячется седина. Нет. Вдох. Выдох. Это просто паранойя. Но медлить все равно не стоит; она так устала, что не знает, уклонится, если чайник полетит в лицо. Лили годами гнила над учебниками и энциклопедиями, чтобы носить в кабинет Дотторе второй завтрак. Как… замечательно. Девушка старается про это не думать; поправляет платье и заходит в офис, обитый дубовыми панелями. Улыбка, улыбка, улыбка! — Доброе утро! Дотторе не поднимает глаза от чернильной книги; старый, потрепанный том полнится ровными строками и рядами, и Лили понимает — это деревенский реестр. — Что-то интересное? — аккуратно, чтобы не пролить ни капли, девушка разливает чай. Она не помнит, когда ела или пила что-то кроме виски в последний раз. — Охотница, которая застрелила эксперимент номер пятнадцать… Диана. «Дайяна», если говорить точно, но я подозреваю, что никто в поселение не умеет писать, — задумчиво произносит Дотторе. Он показывает, куда смотреть — вжимает ноготь в пергамент так, что бумага рвется. Лили тошнит. У Лили кружится голова, потому что до Лили была Эмили, до Эмили была Рокси, а до Рокси… Нет. Руки дрожат, но голос звучит весело. — Девчонка так заинтересовала тебя? — оттягивая неизбежное, девушка садится Дотторе на колени. Но мужчина даже не улыбается; опускается подбородок Лили на плечо и не отводит взгляд от книги. — Единственная семья, у которой не умирали дети. Глаза болят, но Лили щурится и вчитывается в размытые строки. Все, лишь бы поддержать разговор; лишь бы Доктор говорил про людоедское поселение, а не про новый эксперимент, для которого нужен свежий образец. Лили не дура. Она хорошо понимает намек. — Безрукая мать и мертвый отец — логичная тому причина, — фыркает девушка. Она не понимает, как можно так жить. — Я думала, она старшая. — Нет, третья из восьми. Брат — в Фатуи, кажется, мелкий банкир. Сестра вышла замуж и переехала в Фонтейн, — задумчиво тянет Дотторе. Чай остывает, и Лили нервничает. Она не спрашивает, откуда Доктор столько всего знает. Догадывается, что ответ ранит. Время сочтено. Счет идет не на недели, а на дни. — Я когда-нибудь действительно тебе нравилась? — вырывается неожиданный вопрос. — Или тебе просто было скучно? Дотторе издает звук, похожий на смешок. — Посмотри на себя, усыпанную камнями и укутанную мехами, и подумай, — и горло уже сжимает не иллюзорная, а настоящая рука. В одно движение, Лили оказывается вжатой в стол; она не вырывается, даже не перехватывает мужское запястье ладонями. Все равно бесполезно. — Я… я люблю тебя, — но заклинание уже не срабатывает, и хватка усиливается. Комната наполняется темными мурашками. И Лили думает, что это конец, когда неожиданно близко раздается выстрел. Доктор отвлекается на звук. Девушка сползает на пол, под стол, и блеет жалкое «прости». Скрипит паркет. Дотторе не отзывается. Смотрит в окно, даже немного приподнявшись на носки — черные сапоги это все, что Лили видит. Девушка давится слезами. Целую жизнь Лили стремилась к тому, чтобы работать на Дотторе, под Дотторе и с Дотторе. И все для чего? Сколько всего девушка сделала, чтобы попасть на это место; сколько врала и сколько предавала… сколько не доспала и сколько не доела. Сколько потеряла… что скажет сестра? — Тебе повезло, что я нахожу тебя забавной, — наконец-то выносит приговор мужчина. — Еще хотя бы раз, и мы отправимся в подвал, не как учитель и ученица. Ты поняла, цветочек? — Да, да, да, — бросаясь Дотторе под ноги, девушка думает лишь про одно: она уничтожила себя ни за что. — Спасибо! Спасибо, я… спасибо, спасибо, спасибо! — Ну же, — указывает Доктор на собственные сапоги. — Покажи, что тебе действительно жаль. Кожа горчит под губами, но Дотторе не позволяет выровняться, пока ботинки не блестят и не скрипят. Лили тошнит на ковер; он не обращает внимание, садится обратно за стол и листает деревенский реестр. … Доктор целует в лоб и поправляет одеяло. Уходя, мужчина задувает свечи, и общая спальня погружается в полумрак. «Я скоро приду» звучит так ласково, что Лили мечтает забыть про унижение, которое перенесла. Но уже не получается; она проваливается в болезненный сон, где надеется, что Дотторе погибнет, страшно и мучительно. Мужчина возвращается незадолго до того, как наступает полночь. Лили даже не старается. Лишь задирает подол ночной рубахи и разводит колени. Притворяться уже необязательно. … Волчий вой почему-то звучит, как человеческая речь. Только спустя мгновение Лили понимает, что это Диана. Издевается и подшучивает. — На что ты надеялась? — ветер услужливо разносит звонкий девичий голос между вечнозелеными ветвями. — Это уже третий раз за две недели… Доктор даже дал мне новый приказ. Обычно Диана не разговаривает; говорит короткими фразами или кивками. Лили дрожит. Изрезанный язык превращает любое слово в испытание, но это последний шанс. — Отпусти меня, — жалкая мольба превращается в плач. — Я ничего не сделала. И тебе это известно. На лицо падает тень. Она попалась. Это было неизбежно. Диана действительно хорошая охотница. Особенно, когда отъелась и выспалась. Лили узнает ткань, из которой пошили новый охотничий костюм, и мех, который украшает блестящие сапоги, и не сдерживает смешок. — Мне все равно, — вздыхает Диана. — Сделала, не сделала… Неважно, что я думаю. — Мне интересно. Это, вероятно, будет последний раз, когда тебя кто-то выслушает, — кашель режет горло. Охотница медленно перезаряжает ружье. Меняет обычный патрон на разрывной. — Хорошо. Три вещи; первая — мне грустно, потому что у тебя голубая кровь, и снег не окрасится в красивый цвет, когда я выстрелю. Вторая — у тебя ядовитая плоть, и мне обидно, что я застрелю тебя зря и волки останутся голодными. Лили вопросительно приподнимает бровь; но вспоминает что они давно выпали. — Ты забавная, Диана. — Ты и Доктор думаете одинаково, — пожимает охотница плечами. Щелкает предохранитель. — Не дергайся, и это произойдет быстро и бесполезно. Я знаю, куда стрелять. — Стой. А третья? Третья мысль? — смеется Лили. — Мне интересно, проголодаюсь я или расплачусь, когда сожгу тебя, — скалится Диана. Это действительно происходит быстро. Выстрел, и… пустота.