***
Жизненный опыт Доминику не давался, он часто впадал в депрессию и становился раздражительным и придирчивым, пытаясь найти оправдание для самого себя. Некоторым детям из его окружения удавалось найти приемные семьи, а он верил, что застрял в этой дыре, и отвергал всех, кто пробовал ему помочь. Уроки он упрямо прогуливал, часто отказывался от еды и мечтал поскорее умереть, потому что загробной жизни он совершенно точно не боялся. Очередным безрадостным утром, когда он лежал без сил, мучимый безысходностью, дверь отворилась, вошел обеспокоенный Снегирь и остановился у его кровати. Доминик сверлил тупым взглядом потрескавшуюся темно-зеленую краску на стене, никак не реагируя на чужое присутствие. Мужчина с карими глазами и густой темной шевелюрой присел на край кровати и потряс его за плечо. Сперва мальчик вообще не понял, чего от него хотят, да и не собирался ничего делать. У него уже не осталось слез: он их успешно выплакал в первые недели своей новой жизни. — Доминик, доброе утро. Как ты себя чувствуешь? У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня? — осторожно поинтересовался Снегирь, мягко погладив мальчика по волосам. Каждое утро он задавал эти два вопроса, явно надеясь, что рано или поздно Доминик ответит. Однако ответа не следовало. Мальчик чувствовал, как он поглаживает его по голове, в попытке утешить, видел перед собой озабоченное лицо, встревоженные глаза, полные сочувствия и понимания… и продолжал молчать. Выждав несколько минут, Снегирь аккуратно просунул руку ему под спину и заставил сесть. Тот выдавил из себя слабое протестующее мычание, по-прежнему не поднимая головы. — Доминик, посмотри на меня. Знаешь, кое-кто хочет с тобой познакомиться. Пойдем? — ласково спросил воспитатель, чуть повысив голос. Идти куда-либо у Доминика не было ни малейшего желания, никто его не интересовал, а хотелось остаться одному, свернуться в клубочек и умереть. Но он промолчал и позволил Снегирю поставить себя на ноги и увести из комнаты. Скользя безучастным взглядом по деревянному полу, доски которого скрипят так жалобно, словно вторят его мыслям, мальчик покорно плелся за воспитателем, изредка шмыгая носом. То, что люди называли хорошим настроением, было ему незнакомо, о человеческих радостях он имел крайне смутное представление. Наверное, подробности подобного состояния можно было бы узнать у Снегиря: он вечно что-то бормотал про «положительные эмоции и правильную мотивацию», а Доминик всегда пропускал мимо ушей его рассуждения про всякую там «мораль». Вместе с ним он поднялся в кабинет, где раньше еще не бывал и где за письменным столом сидел незнакомый человек, с любопытством оглядывая его. Доминик растерянно замер на входе и вздрогнул, когда его легонько подтолкнули в спину, вынуждая переступить через порог. Он поднял голову и встретился с цепким взглядом незнакомца, разглядывающего его с таким вниманием, что мальчика прошиб холодный пот. Незнакомец чуть прищурился и поднял брови. — Привет, Доминик. Садись, не стесняйся. От его голоса мальчику резко стало не по себе, он отступил на шаг и попытался спрятать лицо в руках Снегиря, цепляясь за его пиджак онемевшими пальцами. Воспитатель был заметно удивлен таким неожиданным порывом и в легкой растерянности погладил его дрожащие плечи, успокаивая. — Чего ты, не бойся… Тебя никто не обидит. Это наш коллега-психолог, расскажи ему о своих проблемах, он тебя выслушает. Доминик сильнее вжался в спасительную фигуру Снегиря, зажмурился и тихо всхлипнул. Ему страшно не хотелось разговаривать с посторонним человеком, особенно с психологом. Его бесила необходимость всем все объяснять, выслушивать чужие наставления, ходить под чьим-то контролем, но бежать было некуда. Снегирь мягко отстранил его от себя и усадил на надлежащее место, покачав головой. — Ну-ну, успокойся, он здесь, чтобы тебе помочь, все будет хорошо. Я оставлю вас, чтобы не мешать, хорошо? — Он заглянул мальчику в глаза и ободряюще улыбнулся, давая понять, насколько ему не безразлично, во что тот себя превращает. Когда дверь за ним закрылась, Доминик прерывисто выдохнул и еще раз нервно всхлипнул, вцепившись ногтями в колени. Психолог внимательно смотрел на него, пугающе постукивая по столу кончиком ручки, которую держал в руке. Его новый пациент изо всех сил старался не шевелиться в острой надежде, что так его не заметят. — Итак, Доминик, — заговорил психолог, откладывая ручку и сцепляя руки в замок. — Говорят, ты страдаешь от одиночества? Расскажи, пожалуйста, мне о себе. Тишина послужила ему ответом. Доминику не хотелось изливать душу этому совершенно незнакомому человеку, предпочитая, чтоб его оставили в покое. Вместо участия в разговоре он угрюмо уставился в пол. — Хорошо, если не хочешь говорить о себе, давай поговорим о чем-нибудь другом. О чем ты хочешь? Доминик молчал. Наверное, собеседнику было непонятно, слышит он его вообще или нет. Но Доминик слышал, слышал его приглушенное дыхание, шорох ручки, слегка царапающей по бумаге, и неровный стук собственного сердца. Прошла минута, другая, третья. В стенах этого ненавистного места было так тихо, будто вся жизнь куда-то испарилась. Впрочем, это было неудивительно: другие дети разошлись на занятия, пока упрямец-Доминик никак себя не проявлял. — Послушай, если ты не расскажешь, что тебя беспокоит, я не буду знать, как тебе помочь, понимаешь? — продолжал мужчина, пытаясь наклонить голову так, чтобы заглянуть в пустые глаза. — И не надо, — со всхлипом выдавил из себя мальчик, сцепляя руки на груди. — Пойми, Доминик, твое подавленное состояние… вредит тебе. С этим нужно что-то делать. Вместе мы обязательно найдем выход. Но ты должен довериться мне, слышишь? Доминик недовольно дернулся, показал ему кончик языка и обиженно поджал губы. Психолог только вздохнул, а мальчик уставился в окно за его спиной, где покачивались на ветру огненно-желтые листья осины. Выждав немного, мужчина снова попробовал разговорить его: — Почему ты считаешь, что тебе не нужна помощь? — Я не хочу… — уперся Доминик. — Я могу сам. Мне и так хорошо. — Ты такой худой… Ты хорошо питаешься? Или голодом себя моришь? Ответь, пожалуйста. Доминик нахмурился и промолчал. Психолог терпеливо смотрел на него, ожидая, пока тот соблаговолит заговорить. Спустя несколько томительных минут его терпение было вознаграждено: Доминик потер ладонью лоб, словно у него болела голова, и нехотя признался: — Когда как. Вчера ел немного. — Послушай, голод — это серьезное испытание для организма. Не надо себя так мучить. Договорились? — мягко спросил мужчина. Мальчик с легким презрением скривился, но ничего не ответил. — Ты можешь назвать причину, по которой ты ощущаешь себя таким несчастным? — М-м, — неопределенно промычал тот, как бы раздумывая. — Не могу. Оставь меня. — Доминик… — Нет! — взвизгнул мальчик, вскакивая с места, и случайным движением руки опрокинул на пол папку психолога с какими-то бумагами. Мужчине пришлось подхватить ее и вернуть на стол, однако остановить убежавшего пациента он не успел.***
На этом, однако, их встречи не закончились, к великой досаде Доминика. Первое время он держался, отвечал на вопросы кратко и нехотя или не отвечал. После продолжительных, но совершенно безрезультатных бесед его отпускали, и он возвращался к привычному времяпрепровождению. Но когда стало совсем невмоготу, едва Снегирь упомянул, что после завтрака его ждет ненавистный психолог, мальчик тут же закатил истерику: — Не хочу! Нет! Отстань от меня! Мне никто не нужен! Слышишь?! Никто! — завопил он, не обращая внимания на столпившихся вокруг ребят. — Я в порядке! У меня все хорошо! Оставьте меня в покое! Его пытались утихомирить, впрочем, безуспешно. Он брыкался, кусался, дико визжал и перестал сопротивляться, только когда его оттащили в комнату. Долго возились с ним, приводя в чувство и выслушивая его громкие плачи о том, что он в порядке. Через час он затих, забившись в угол, затравленно глядя на окруживших его людей заплаканными и покрасневшими глазами. На его лице отчетливо читалась смесь бессильной злости и страха — раньше такого с Домиником не бывало. Постепенно успокоившись, он согласился выслушать обращенные к нему вопросы и ответил на них, иногда не очень внятно, сбивчиво и невпопад. Доминик и сам себе удивлялся: прежде у него не случалось подобных срывов. Бывало, он обижался на родителей, считая их действия несправедливыми, однако таким резким и неуправляемым ему еще быть не доводилось. Лучше бы он не затевал этот сложный разговор, но сделанного не воротишь. Доминик чувствовал себя так, словно идет по тонкой нити над пропастью — ни за что не ухватиться и не повернуть назад. Но он готов был пойти на любую крайность, лишь бы все было по-другому, только пока не знал, как именно следует исправлять ситуацию. Когда его истерика улеглась, кто-то шепотом обмолвился, что в этой детской душе затаился бес. Вот и надейся после этого выпросить покой. Доминик злился уже сам на себя за свой паршивый нестойкий характер, из-за которого он чуть что — сразу выплескивает эмоции. В итоге все его возражения были решительно пресечены, и ему пришлось согласиться на предложенную программу. В какой-то момент он предположил, что сможет снести издевательства, на которые его обрекали. Всего-то нужно притвориться тихим и нормальным, как он делал в угоду родителям. Доминик был уверен: рано или поздно всем это надоест, и они точно так же бросят его. Однако притворство не дается легко, если то, что ты считаешь нормой, для других является сущим злом. — Расскажи, что это вчера такое было? — взметнул бровь психолог, оставшись наедине с мальчиком в своем кабинете. — Тебе не нравятся наши встречи? Со злобным выражением Доминик отрицательно покачал головой. Он мечтал оказаться где-нибудь в другом месте, хоть в какой угодно канаве. Ему надоело постоянно подчиняться чужой воле, следовать дурацким правилам и изображать из себя нормального ребенка. Почему люди все время на него давят? Даже если он старается изо всех сил им угодить, то все равно не дотягивает до той степени, которой от него требуют. Может быть, его предназначение вовсе не в том, чтобы делать какие-то дурацкие правильные вещи? Может быть… — Доминик, ты меня боишься? Или ты просто не любишь общаться? От этого ты расстроился? — продолжал допытываться мужчина. Немного поразмыслив, мальчик боязливо, но решительно протянул: — Я больше… не хочу с вами работать. — Вот как? И почему же? В его голосе не было ни тени агрессии, которой ожидал Доминик, напротив, в нем звучала неподдельная озабоченность. И тот решил прямо высказать этому надоедливому человеку все, что думает: — Ну, вы меня просто достали. Я не хочу отвечать на вопросы, ясно? Я хочу уйти. Со мной все хорошо, правда! Честно, у меня все нормально! И мне не грустно, не одиноко и вообще… я не болен, — причитал он в надежде убедить психолога, а заодно и самого себя в том, что несет. В какой-то момент он забормотал что-то сбивчивое, слова лились сами, еще до того, как он успевал продумать то, что говорит, и быстро смешались в невнятную скороговорку. Потом он выправился и продолжил внятнее: — Короче, у меня абсолютно все отлично! Лучше просто быть не может! Да, я не вру, вообще. Я вообще никогда не вру, вот. Просто не люблю вопросы. И вообще не знаю, почему вы на меня так смотрите. — Хорошо, хорошо. Тебе виднее, Доминик, — попытался прервать поток его слов собеседник. После чего помедлил, будто колеблясь, говорить или нет, и добавил: — Прости. Мне казалось, тебе захочется поговорить. Иногда бывает полезно высказать кому-нибудь все то, о чем ты думаешь. — А вам так хочется знать? Я, знаете, не привык, чтобы меня слушали, — с некоторой растерянностью признался Доминик и поубавил пыл. До него вдруг дошло, каким дураком он был, отвергая человека, на которого можно вывалить все свои проблемы и благополучно забыть об этом. Теперь, когда подвернулся подходящий случай, самое время произвести хорошее впечатление. — Мне было бы интересно с тобой поговорить, — осторожно сказал мужчина, явно ожидая какого-либо откровения. — Ладно? Хорошо. Просто, понимаете… обычно мне велели молчать, потому что я слишком э… как мама говорила… э… эмоционален, вот. Да и вам, наверное, меня терпеть не хочется? — Терпеть? — явно изумился собеседник. — Что ты, я ведь сам позвал тебя. — Ну… я не знаю, о чем говорить. Могу рассказать что-нибудь, — внезапно оживившись, предложил Доминик и, получив убедительный кивок, затараторил: — Мне вот нравится, что тут у меня есть кровать. Она не особо удобная и скрипит, но на ней лучше, чем на ковре. На ковре холодно. Знаете, чего мне хочется больше всего? А я сам не знаю. Чего-то такого, что меня бы радовало. Мне нравится чай, тот, который красненький. Он сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и психолог спросил: — Ты что, спал дома на ковре? Что ж ты раньше молчал? — Да мы много чего тогда продали, чтобы купить шторы. Или что там, я уже не помню. У нас рядом магазин, там много всякой фигни. Мама говорила, что я дурной. Вы тоже так думаете, да? Поэтому со мной болтаете? Доминик выжидающе уставился на мужчину. Тот явно растерялся, но мальчик не сомневался, что любое его возражение будет ложным. К счастью, это не послужило поводом для проявления враждебности. Вопреки же мнению Доминика, психолог оставил вопрос без ответа. — Почему она так говорила, не знаешь? — Хм-м, да она часто говорила… что я не как все. Что я, вроде, не такой, какого надо. Хотя я ничего плохого не делал, клянусь. Я же все, как она просила, а она меня… сюда. Я не знаю, что сделал не так. Вы знаете? — Нет. Мне жаль, Доминик. Я тебе сочувствую, — с грустью произнес психолог и протянул мальчику руку, но тот отшатнулся, точно опасаясь обжечься. — Не расстраивайся, уверен, ты все делал правильно. Если тебе что-то нужно, ты всегда можешь обратиться ко мне или своему воспитателю. Мы всегда тебе поможем. Доминик медленно кивнул. Вся жизнь с самого ее начала казалась ему одним отвратительным спектаклем, где его роль была просто издевательством. — Знаю. Я просто… ну… это… — он так и не смог довершить мысль и выдохнул. — Я пойду? Психолог кивнул, отпуская его. Мальчик вышел за дверь, чувствуя себя уже не так сильно расстроенным. «Все-таки приятно, — думал он с кривой ухмылкой, — когда о тебе заботятся». Но в глубине души его все же грыз червячок сомнения. Ведь не вся информация, которую он выложил о себе, была правдой. И собеседник, вполне вероятно, не выкладывал ему подлинного мнения на его счет. Что ж, на текущий момент и так сойдет.***
— Сегодня я предлагаю тебе выполнить несколько несложных упражнений, — нарушил затянувшуюся тишину психолог и пододвинул мальчику листок и банку с цветными карандашами. — Выбери цвет, который тебе нравится. Любишь рисовать? Не зная, как стоит реагировать на неожиданное предложение, после минутного колебания Доминик чуть приподнял голову и недоверчиво уставился на предметы. Ему еще не давали рисовать, поэтому у него возникли некоторые сомнения, сможет ли он изобразить на бумаге хоть что-нибудь. Недолго думая, он осторожно протянул руку к банке, провел пальцем по неостро заточенным карандашам, выбирая цвет, и остановился на красном. — Вот так, молодец. Ты все еще скучаешь по своей семье? Доминик уныло кивнул и склонился над бумагой, получив предложение попробовать нарисовать себя с родителями. Эта задача оказалась совсем не сложной — он быстро придумал, как расположит три фигуры на листе. Взрослых он изобразил рядом, ведь они, по его мнению, всегда были близки. Он попытался добавить к их лицам что-то похожее на улыбки, но вместо этого получилось какое-то недовольное и строгое выражение, какое, в общем-то, он и привык каждый день видеть. Поэтому оставил так. Если честно, рисовать сейчас этих людей ему нравилось все меньше и меньше. Они все так же нагоняли на него тоску. Последним Доминик нарисовал себя скромно стоящим около кривого шкафа в уголке листа с тем самым идиотским выражением на лице, которое он не задумывал, но ему не захотелось исправлять. Рисунок получился грустным, небрежным и до крайности мрачным. В нем преобладали темные тона, красные пятна, и каждая деталь была именно такой, какой хотелось Доминику. Закончив, он пододвинул листок психологу, который, к его удивлению, заинтересованно углубился в изучение. Это выглядело как нечаянный подарок, каким-то чудом оказавшийся у него в руках. — Почему ты в стороне? — спросил он через некоторое время, отрываясь от рисунка. — Так положено, — без тени сомнения объяснил Доминик. В памяти мгновенно всплыл день, когда его наказали за простое предложение прижать дверью надоедливую соседскую шавку, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Еще он вспомнил, с каким чувством стыда и страха всегда подходил к матери, желая о чем-нибудь ее попросить. С ранних лет он постоянно чувствовал себя виноватым, словно делал что-то запретное. Конечно, его быстро отучили потрошить голубей, едва только он был уличен в этом, а в конце концов просто стали запирать в шкафу, где он проводил большую часть времени (поэтому, оказавшись здесь, он нашел себе новый шкаф, где мог чувствовать себя в безопасности). Доминик не сказал бы, что ему хорошо жилось с родителями, однако он был слишком привязчивым и чувствительным, чтобы так легко от них отречься. Он подозревал, что те чего-то боялись — особенно мать, которой, судя по всему, было что-то известно, хоть она никогда о том не рассказывала. И страх этот был связан определенно с ним. Иногда Доминику казалось, будто под его кожей живут два разных человека, и он мог бы стать кем-то другим, лучше того, кем является сейчас. Однако «другой» редко напоминал о себе, просыпаясь, лишь когда в поле зрения Доминика попадал кто-то слабее него, кто-то, на ком можно выместить накопившуюся злобу. Когда такие ощущения приходили, они заставляли его голову идти кругом, рождая пугающие мысли и идеи. Кому из них надлежало взять верх в его душе? Доминик никогда не знал этого наверняка. — С ними ты тоже чувствовал себя одиноким, да? — вырвал его из размышлений тихий голос. Вместо однозначного ответа мальчик лишь пожал плечами и постучал пальцами по краю стола. Психолог какое-то время молча изучал его лицо, потом спросил: — Тебя часто наказывали? — Не знаю, может быть, — пробормотал Доминик, готовый ответить честно, если это будет нужно. — В чем ты провинился, ты знаешь? Не бойся, я не стану тебя ругать. Доминик несколько секунд колебался, постукивал ногтем по столу, затем, решившись, выпалил: — Я… я убил голубей. Мне просто было интересно… что получится… Мне нравится смотреть, красиво это или нет. Их было четыре. Мальчик невинно хлопал круглыми глазами. Кажется, у собеседника перехватило дыхание, во всяком случае, Доминик на секунду испугался, подумав, уж не сболтнул ли он лишнего. Однако мужчина молчал недолго, быстро пригладил волосы и чуть наклонился вперед, и его глаза недобро блеснули. — Что ты чувствовал, когда видел их мертвыми? — В его до этого тихом голосе неожиданно прорезалась жесткая нотка, заставившая мальчика вздрогнуть. — Мне понравилось. — Доминик поднял глаза и слабо улыбнулся. Улыбка вышла жуткой. — Их смерть была красивой… Но маме с папой не понравилось, и они запретили мне выходить на улицу. — И ты не испытывал жалости к тем птицам? Тебя это… развлекало? — Они заслужили, — осмелев, заявил Доминик. — Вот меня они злили. Как будто я им что-то должен. — Понятно, — рассеянно вздохнул его собеседник. Доминик чувствовал, насколько далеко зашел в своем признании, но повернуть время вспять не мог и бессильно наблюдал, как ценную информацию записывают в блокнот. — Что ж, тогда… могу я попросить тебя нарисовать то, что ты любишь? Что любишь? Рука Доминика растерянно замерла над пустым листом, на котором он должен был изобразить нечто, приятное ему самому. На ум ничего не приходило, в его голове мелькали какие-то смутные образы, из которых трудно было что-либо составить. Склонив голову к плечу, мальчик задумчиво разглядывал свои пальцы, стараясь вообразить картину, которая смогла бы наполнить его душу восторженным теплом. Он медленно повел линию, решив, что надо начать хотя бы с чего-то. Потом, вдохновленный первой удачной идеей, углубился в процесс рисования и постепенно создал у себя перед глазами образ некоего человека. У него даже получилось весьма четко изобразить раны на его лице, кровь, стекающую по подбородку, и глаза с мелкими зрачками, глядящие, очевидно, на того, кто с ним это совершил. Доминик прикрывал рисунок ладонью, не желая показывать его раньше времени, и чувствовал, как от полноты чувств на его лице рождается хищная улыбка. Спустя несколько минут он откинул руку, внимательно посмотрел на получившуюся композицию и вдруг ощутил, какой безграничный восторг ему принес этот его второй рисунок. Образ неизвестного, истекающего кровью, безмолвно молящего о помощи, которой не дождется, был безупречен. Сидящий напротив мужчина взял у него листок, чтобы лучше изучить полученный результат, при этом его брови чуть сдвинулись, а лицо сделалось жестким. — Почему ты нарисовал именно это? — спросил он, не отрываясь от рисунка. — Я захотел, — сдавленно пискнул Доминик. — Мне нравится. — Интересно. А кто с ним сделал это? — Я… — на одном дыхании выпалил мальчик. Его вновь начинал охватывать страх, что его сейчас осудят, прогонят, отчитают за подобные мысли, но стоило ему вспомнить свой рисунок, и какое-то незнакомое, греющее душу чувство поднималось в нем. Наконец психолог кивнул и спрятал рисунок в свою папку. По его взгляду стало ясно, до чего его поразила эта картина, созданная только что одним детским воображением. — Я оставлю ее себе, не возражаешь? — (Доминик пожал плечами и перевел грустный взгляд на затянутое морозными узорами окно.) — Может, ты расскажешь еще что-нибудь о себе? Он похлопал ладонью по папке, в которой теперь покоилось жуткое творение мальчика. Без всякого выражения Доминик уставился себе под ноги и некоторое время изучал пол под ногами. Психолог осторожно дотронулся до его руки, лежащей на краю стола. Пальцы ребенка были так холодны, словно он долго держал их на морозе и не мог согреться. — Что? — Доминик резко отдернул руку, тут же спрятав ее между коленями. — Давай… что ты сам хочешь. Ты уже рассказывал мне, что тебе нравится, как ты жил, и это, конечно, важно. Но давай сегодня сосредоточимся на более глубоких темах. Что тебя тревожит? — Тревожит? — переспросил он вяло. — Ничего. Оставьте меня. — Доминик… Я понимаю, говорить о своих проблемах всегда тяжело, но это очень важно. Доверься мне, пожалуйста, без этого я не смогу помочь тебе. — Зачем? Какой в этом смысл? — пробормотал Доминик словно в полусне. Слова звучали так же невыразительно, так безжизненно, просто… как шепот ветра за окном. — Я не хочу. Не лезьте ко мне. Зачем вы меня мучаете? Мужчина немного опешил от такого внезапного отказа, потом нахмурился и чуть слышно вздохнул. — Мучаем? — повторил он с тихим недоумением. Доминик вновь опустил глаза. Вот бы оказаться сейчас в своем укромном уголке в пустом, темном шкафу, где никто не увидит его заплаканного лица. Где нет никого, кроме маленького робкого существа, дрожащего под тяжелой, давящей на него завесой равнодушного мира. Доминику нестерпимо хотелось убежать из-под пытливого взгляда, которым гипнотизировал его психолог. — Хочешь, я покажу тебе картинки, а ты попробуешь угадать, что на них изображено? — предложил вдруг тот. Смотреть картинки… Доминик немного подумал и неопределенно мотнул головой. Они не оставят его в покое, даже если он попросит. Но почему-то ему очень захотелось увидеть эти картинки. Родители редко давали ему хоть что-нибудь, кроме старых газет, и все свободное время он проводил либо перед большим окном, глядя на оживленную улицу и бегущих куда-то людей, либо в шкафу. Психолог выбрал какой-то листок и положил перед мальчиком, привлекая его внимание. Доминик некоторое мгновение смотрел на непонятное пятно, смутно напоминающее то ли сложный узор, то ли просто случайную кляксу. Ни один образ, который мог бы прийти в голову, к этому пятну не подходил, и Доминик задумчиво провел по нему кончиком пальца. — Это?.. — неуверенно протянул он и замолчал, потерявшись в переплетениях линий. — Похоже на какую-то грязь. Может быть. Не знаю. Покосившись на мужчину, Доминик пытался уловить хоть какую-то подсказку о том, что ему надо увидеть. После продолжительного молчания, показавшегося ему невероятно долгим, он умоляюще посмотрел на своего собеседника. — Можно я пойду? — еле различимо прошептал он. — Мне не нравятся эти картинки. С затаенным дыханием Доминик ждал ответа. Он не знал, как отнесется к его просьбе мужчина, но надеялся всем своим маленьким израненным сердцем, что тот не станет его удерживать. Его глаза, круглые, широко раскрытые, глядели с таким отчаянием… — Хорошо, — улыбнулся психолог. Его улыбка была одновременно доброй и вымученной. — У нас еще будет время вернуться к этому разговору. Не дожидаясь, пока он договорит, Доминик слез со стула и вынырнул за дверь, чуть не столкнувшись с кем-то. Неизвестный крикнул ему что-то вдогонку, но он не разобрал слов — он был так взволнован, словно за ним гнались по пятам. Остаток дня прошел в каком-то неясном тумане, и, только почувствовав голод, мальчик выбрался из своего укрытия. Он пришел на ужин вместе с другими ребятами, которые перешептывались, косо поглядывая на него, но никто не решался с ним заговорить. Знали уже, что он может дать в глаз. Решив не испытывать судьбу, все, кому не посчастливилось сидеть рядом с Домиником, молча проглотили ужин и разошлись. Тот долго-долго сидел за столом, пялясь перед собой невидящим взглядом, ковыряя ложкой в тарелке и чувствуя горечь от каждого удара собственного сердца. Детей в зале становилось все меньше, они разбредались по комнатам, оживленно болтая о том о сем, а Доминик все так же сидел на месте, не замечая никого вокруг. И лишь когда столовая опустела, на пороге появился Снегирь. Вид у него был взволнованный. Подсев к Доминику, он положил руку ему на плечо и потрепал по голове. Мальчик не мог для себя определить, радоваться ему или нет в подобные моменты, но потом сомневался, так ли на самом деле важен ему этот жест. — Ну что? Как твои дела? — поинтересовался воспитатель, когда он вынырнул из своих мыслей. — Нормально, — буркнул Доминик, делая вид, что слишком увлечен остывшей кашей, чтобы уделять много внимания болтовне. — Доминик, пожалуйста, не держи в себе свои проблемы. Поверь, мы все… готовы сделать для тебя все возможное. Поешь, ты совсем бледный. Тот нехотя принялся за еду. Мысли его были невеселыми. Снегирь мягко гладил его по плечу, вызывая тем самым еще большее раздражение, потому что все эти прикосновения были Доминику неприятны. Наконец он решительно отодвинул от себя тарелку, вывернулся из-под руки воспитателя и поднялся, после чего направился к выходу. На пути к своему спальному месту Доминик запнулся о порожек и натолкнулся в темноте на чью-то широкую спину. Выругавшись сквозь зубы, он хотел обойти препятствие, но его резко схватили за ворот и не дали уйти. Доминик зашипел со смесью испуга и раздражения. — Смотри, куда прешь! — послышалось из темноты. — Не обязан! — заверещал он, выдираясь. За дверью вдалеке послышались шаги, и рука неизвестного разжалась, отчего Доминик мешком шлепнулся на пол. Все в спешке бросились врассыпную, и он кое-как, наощупь, дополз до своей кровати и взобрался на нее, сунув голову под подушку. Так было гораздо спокойнее. Он прижался спиной к холодной, безжизненной стене и закрыл глаза. Дрожь страха и напряжения не унималась. Он так и заснул, вздрагивая от неопределенной угрозы, исходящей от окружающей темноты, и никак не в силах отделаться от нее. Ему не спрятаться, не сбежать. Вся его жизнь зависит от того, что сейчас происходит в этой проклятой комнате. А что происходит — он не мог понять. Его разум упорно искал какую-то конкретную причину обрушившихся на него несчастий, но не находил ее. Все больше Доминик убеждался в том, что он ни в чем не виноват. Его просто не любят, и он никому не нужен. Существует ли человек, который, увидев Доминика, вдруг проникнется к нему симпатией? Может быть, да, может быть, нет. По крайней мере, Доминик уже ни во что не верил. Он просто лежал в темноте и смотрел на узкую полоску света под дверью. «Ну и ладно, — обиженно подумал он. — Мне тоже никто не нужен». Доминика не в шутку бесило, что его заставляют работать с психологом, который, в свою очередь, наверняка уже давно догадался, что на уме у мальчишки. Эта мысль постоянно крутилась в его голове, прогоняя сон. Некоторые его задания Доминика заинтересовывали, другие просто раздражали, третьи не вызывали никаких эмоций. Но сам процесс работы вызывал у него омерзение и острую неприязнь. «Все эти опыты только для того, чтоб мучить меня, мучить…», — думал он про себя, с ненавистью глядя на стены своей комнаты. Каждое утро он просыпался весь разбитый, ловил на себе издевательские взгляды других детей, слышал данное ему абсолютно дурацкое прозвище и ненавидел весь мир. Но делать было нечего, оставалось только терпеть. И так он смог вытерпеть три года, сам себе поражаясь, как не сломался под тяжестью своих невзгод. До той степени ему все надоело, что в конце концов он просто однажды ночью сбежал.