Народные средства

Утро встретило меня тяжело. Жесткой коркой высохшими губами, болью в груди и сухостью в горле. Как же тяжело дышать, когда вдох не дает облегчения, все так же не хватает воздуха. Я закрыл рот полотенцем в очередном приступе кашля и тут заметил на нем кровь. Не зря я чувствовал горько- солоноватый вкус во рту. Кровь на полотенце. Это очень взволновало меня. Почему-то именно глядя на кровавую слизь на полотенце, я вспомнил про старую много раз стиранную ткань, почти трухлявую, с оранжевыми следами от крови. Оно осталось от отца и служило половой тряпкой. Урал, мой отец, воплощение древней Башкирдии, был очень сильным человеком, но лишенным амбиций. Своего государства он не построил, богатства не собрал. Отец ни о чем не заботился, подрабатывали наемничеством, иногда разбоем. Семьи бы тоже у него не было, если бы с дури не выкрал у Волжской Булгарии его первую жену. И он умер от болезни легких, он выкашлял их. Я иду по такому же сценарию. Может это потому что душа отца живет во мне? Может я и в правду перерождение? Я не могу это представить. Представить себя другим воплощением. Это Айнур все видел во мне отца. Но почему из всего разнообразия болезней я заболел той, которая погубила моего отца. Услышав шаги на коридоре, я заворочался в кровати, перевернул подушку со следами крови. К счастью, было совсем мало, но не хотел бы, чтобы лишние знали об этом. Хотя по этим тяжелым шагам я уже узнал приближающегося. Дверь распахнулась, в комнату вошел Оренбург, довольный, выспавшийся. — Мда, у тебя лицо словно ты приведение увидел. Не боись это я, а не татарин. Слушай, если не хочешь, я могу просто его не пустить. — Пусть приходит. — махнул рукой я. — Гриш, закрой-ка дверь. Оренбург хлопнул дверью: — Что хочешь сказать? — полушепотом произнес он, подсаживаясь к краю кровати. — Я кровь начал выкашливать. — Так, — потянул Оренбург. Я показал ему полотенце, подушку. Губернатор некоторое время молчал, что-то обдумывая. Я повернулся к окну и увидел, как во дворе Марьям тащит ведро. Вероятно, идет кормить козу. Даже во двор я выйти не мог. Меня знобило, температура не отпускала тело, силы еще не возвращались ко мне. — Тебя даже на Кавказ легкие лечить не отправишь, помрешь точно. — произнес, наконец, казак. — Уже неделя почти прошла. Ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь? — Что я должен чувствовать? — Связь с народом? Я мотнул головой: — Наверно, дело в том, что я на границе своих земель? — Да тут вокруг одни башкиры! Этого мало? — Но мне не становиться лучше. Оренбург поднялся, прошелся широкой ладонью по волосам. — Думаешь, стоит поехать в глубь твоих земель? — Не думаю, что здесь мне будет лучше.- внутри затрепетало от мысли, что я поеду на Уральские горы. — Выдержишь поездку? Ты даже во двор не можешь выйти. — Выдержу! Я даже уверен, что мне будет лучше. Дай мне уехать. — Погоди, дай мне все обдумать. — губернатор вышел из комнаты. Я закрыл глаза и подумал о родных горах, о запахе леса, в ушах зажурчала холодная полноводная Агидель. Сам не заметил, как заулыбался. Мне все равно, как пройдет путь. Меня это не заботило. Мысли о милых к сердцу кочевьях затмили все остальные мысли. В коридоре раздались голоса и ко мне чуть ли не с пинком ворвались Айнур и Марьям с подносами, за ними вошел молчаливый Челябинск. — Чай! Мы заварили чудесный чай! — воскликнула типтярка. — Я приготовил учпочмак! Сочные очень! — воскликнул татарин. Машалла, как же они похожи! Запах свежей выпечки заполнил комнату, увел от тяжелых мыслей. Я с удовольствием впился в еще горячий учпочмак и почувствовал бульон внутри. Как это прекрасно! Невероятно! Увидев мое довольное лицо, Айнур обрадовался: — Мне нет равных в готовке, ну согласись! Я не соглашусь, но промолчу, ибо не хотелось портить аппетит. Мое молчаливое жевание Айнур принял за согласие. Так приятно, когда готовят для меня. Вскоре Айнур завалил посудой Марьям и отослал ее, чтобы мы снова остались наедине. По правде я не настроен был говорить. Утро у меня не задалось. Тяжелые мысли об ухудшении здоровья, перекрывались с мыслями о доме. Я не смогу прогуляться по лесам, но так хотелось. Мне хотелось домой. Я не должен был здесь задерживаться. Я так долго ждал, так долго ждал возвращения. Теперь моя Родина совсем близка, но недосягаемая. И я так еле сдерживал желание встать и уползти домой. Просто уйти и увидеть, все равно что будет дальше. Просто увидеть, почувствовать ее запах. Запах тмина, полыни степей, еловый запах лесов. Хочу просто увидеть, хочу упасть на нары и поднять глаза на шанырак своей юрты. Я устал. Григорий не пускает меня домой. Чертов императорский приказ, который посадил меня на цепь в этом гребанном городе! Может я смогу его уговорить? — Почему ты сегодня какой-то очужденный? «Ох, я не настроен говорить! Тем более с тобой.» Я злился на Айнура, он не вовремя пришел говорить по душам. Но разве скажешь ему про это? Как объяснишь? — Айнур, я правда похож на отца? — прямо спросил я, прекрасное зная, что татарин всегда тяжело воспринимал вспоминания об Урале. Однако, мне было важно узнать насколько я близок с отцом. Насколько вероятно, что я повторю его судьбу. Татарин нахмурился, задумчиво потер подбородок. Наверно, было слишком жестоко об этом его спрашивать, но он отреагировал спокойно. — Я принимаю тебя даже если ты и перерождение. Переболел я уже горе детских лет. — Айнур воспринял мой вопрос по своему. — Извини, зря я спросил — я догадывался, что не получу ответа. — Наверно, глаза или даже взгляд. Привычка не смотреть в глаза. Мне отец рассказывал, что Урал избегал взглядов и не переносил их. Прости, но агрессивность, нежелание и неумение вести хозяйство, безалаберность, привычка сперва делать, а потом думать это от отца. Я сжал губы. " Разве я сборник недостатков своих родителей? Явно есть и хорошее.» — Зато стреляю метко, как мать. Айнур задумался и тут неожиданно для меня улыбнулся. — Ничего себе! Почему я не задумался об этом. — взбудоражился Айнур. — Ты знаешь, что мать в тот день чуть не застрелила Урала. — Ты мне рассказывал. Я мельком помню, как мама учила меня стрелять. Говорят, она могла попасть в голову летящей птице. — Да, она была необыкновенной! Знаешь, сейчас ты побледнел очень, как полотно. Айнур наклонился ближе. — И стали видны родинки на лице, почти незаметные. А у матери они были яркие, я помню даже их расположение, потому что целовал ее родинки. Он внезапно чмокнул меня по щеке: — Ай! — перепугался я. -Ты то видишь во мне отца, то мать! — Ну раз ты их сын! — засмеялся Айнур — все же дети очень похожи на своих родителей. Я, наверно, характером похож на отца. Волжская Булгария был говорлив. У меня глаза от него. А чертами лица мы похожи. Очень похожи. Посветли тебе глаза и волосы, явно тебя спутают со мной. Тем более не сильно мы отличаемся языками и одеждой тоже. Знаешь, а ведь действительно мы слишком похожи. Жаль нет большого зеркала! — Айнур повертелся — сравнили бы. Вот же прелесть. Ты с возрастом все же похорошел! В детстве копия отца был. Сейчас на маму похож. — Ты оброс. Ты всегда носил короткие волосы. Поэтому и не заметно, что они чуть вьются на кончиках. У матери волосы были волнистые. — Вьются? У меня? — удивился я. — Совсем чуть-чуть. Знаешь, а ведь мама была очень застенчивой женщиной, Урал вообще одичавшим. С такими корнями тебе, наверно, тяжело общаться с окружающими. — Тяжело, но у меня нет выбора. — вздохнул я. Не буду же говорить, что одиночество ужасно меня мучило и мучает. Но близость с Айнуром меня пугает. — Жаль, не могу забрать тебя к себе. Приказ Императора — чуть ли не сплюнул Айнур. «Настоящий брат не смотрел бы на приказ этого белобрысого шайтана. Ты хитер, мог бы придумать причину. А в случаи чего, ты на хорошем счету у него» — уныло подумал я.- «Правда и гостить у тебя я бы не хотел. Не хочу быть тебе обязанным.» — Послушай, мне идти надо. Извини, что так мало поговорили. Скоро увидимся. Мне надо доделать дела некоторые. Не скучай и не болей. Если что пиши письма. — засуетился вдруг Айнур «Не болей…» Почему он ушел? Почувствовал мое настроение? Обиделся на мою неразговорчивость? Не угадаешь. Причина может быть совсем другая. Вот зачем он пришел ко мне навестить и разговаривает так, словно бы с детства закадычные братья? И что мне думать теперь? Разве это не должно пугать? То ненавидит все детство, то любит. Что у него в голове? Что за метаморфозы происходят у него внутри? Что от него еще ждать? Однозначно, Айнур остается непонятным воплощением не только для меня. Но и для многих. Слишком переменчивый, слишком непредсказуемый. в общем, он отбитый на голову. От таких лучше держаться подальше. Больно агрессивное у него дружелюбие. Я пока в кровати, поэтому убежать никуда не могу. Я слаб, поэтому и сопротивляться тоже не могу. Ничего- ничего. Поправлюсь уеду подальше от всех. В горах меня не смогут найти. Я упал на подушки. Хочу домой. Хочу увидеть горы, степь. А вдруг я так и помру здесь? Я ведь еще не увидел свой родной дом, пусть и здесь моя земля, но истинное обиталище башкирской души там, на севере где река Агидель, грощные горы. Я закрыл глаза. Даже моя лошадь меня не навещает. Моя милая кобылка, сейчас ходит где-то щиплет траву и не знает, что я тут умираю. Умираю?! Я уже себя хороню?! Да как можно подумать об этом?! Я буду бороться до последнего. Нельзя позволять мыслям ослабить дух. Я все еще воплощение народа! Я хранитель культуры, языка и силы древнего башкирского народа! Но… Я думал, что будет проще. Я думал, что справлюсь. Но я до сих пор в кровати. И судя по всему мне стало хуже. Что мне делать, чтобы выжить? Оренбург не заходил ко мне весь оставшийся день. Я даже просил Челябинск позвать его. Но без толку. Видимо этот гребанный губернатор решил мне отказать. Утром он пришел ко мне. Долго же он думал! Я поприветствовал его. Не терпелось броситься на него с уговорами. Я старался выглядеть спокойным, но руки непроизвольно сжимали край одеяла. Целый день репетировал убедительную речь, поэтому готовился использовать максимум своих дипломатических способностей. Дипломат из меня, как и торговец плохой. Я чувствовал, что придется этого шакала поуговаривать. — Толя приедет тебя проведать. Вечером будет тут. — объявил губернатор. — Толеген? — обрадовался я. Скучал я по казахскому воплощению из Младшего Жуза. Веселый и добрый Толеген, он много мне помогал. Может сейчас поможет. — Надя вместе с ним приедет. Они последнее время все вместе и вместе. — губернатор направился к выходу. Так быстро? — Гриша, отпусти меня домой. — быстро спросил я. — Ты как это себе представляешь?! — резко развернулся раздраженный Григорий — Я не могу оставить пост! Бросить свои дела. Да и ночевать придется прямо в степях. Хуже тебе станет. Ты-то тут в тепле, окружен заботой. Да и где тебя оставить? Без присмотра в кочевье? Позаботиться о себе ты не сможешь! Есть что будешь? — Но… Я могу умереть, так и не увидев свои земли. Так и не добравшись до Родины. Хоть ненадолго. — Хрен ты помрешь. — Ты не обязан бросать свои дела. Я могу попросить Айнура мне помочь. — Приказ Императора. Мы в одной губернии. Здесь тоже твой дом. — Ты знаешь, что это не так! — начал вскипать я. — Эта шавка императорская специально продумала так, чтобы погубить меня! Чтобы я высох от тоски прям у границы своих земель! — Будешь орать, точно сдохнешь от разрыва легких. Больше лежать у меня не было желания. Я что, должен терпеть унижение? Где моя гордость? Я скинул с себя одеяло. Встал на ноги, голова внезапно закружилась. Сел обратно. «Как жаль, что Айнур успел уехать. Нужно было ему рассказать. Может он бы помог мне. Он боится ослушаться приказа. Но могу припомнить ему прошлые события. Он обязан мне. Я сделал огромное одолжение, что простил его покушение на мою жизнь. Я завернулся в одеяло и снова встал на слабые ноги. Тело ломало от постоянной температуры, тепла хотелось, но одеяло было тяжелым, пришлось ее оставить. Оренбург с шокированным видом проследил за тем, как я плетусь вдоль стены. «Надо сказать Марьям, чтобы она побежала догонять Айнура. Пусть разворачивается и забирает меня отсюда. Мне все равно куда, лишь бы с этого города выехать. Черт! Нельзя, сграбастает мою дочь! Или надо? Потом отвоюю ее.» — Ну и куда ты пошел? — Тебя это не касается. Губернатор расхохотался. — Далеко не уйдешь. — Ты, кажись, забыл с кем имеешь дело. — С идиотом. — фыркнул Оренбург. — Прочь с дороги! — рявкнул я, добравшись до двери. Григорий пропустил меня. В коридоре было еще прохладнее, пол холоднее, неприятно было идти босиком. Уже постаревшие тканевые обои, неприятно шершавые, после них на мокрых ладонях оставалась пыль. Я чуть не взвыл от злости, осознав, что надо еще спускаться по достаточно крутой лестнице. Оренбург благо меня не догонял, что он там делал в комнате? Телә нимә эшляхен. (с баш: пошел он нахрен, пусть делает, что хочет). С лестницы спустился не кубарем, так что можно сказать, этот путь я прошел достойно. Только с одной передышкой посередине пути. Пока спустился весь вымок, слабые руки едва держали меня, ноги подкашивались. Возле прихожей я со вздохом опустился на лавку, раскашлялся, чувствуя, что кислорода мне не хватает. Сердце колотилось у горла, во рту был ржавый привкус крови. Я старался дышать медленно, сдерживать кашель, вдруг реально выкашляю легкие? А мне они были еще нужны. Вот что бывает, когда не лечишь банальную простуду. Сперва насморк, боль в горле, а потом болезнь медленно подкрадывается к легким и поселяется там, не щадя организм. А как мне было лечить? И где? Я жил в холодном бараке, на жестких нарах, накрывался трухлявым покрывалом. Скудная еда, тяжелая работа, холодный балтийский ветер. Ужасный климат в тех краях, как там люди живут?! Мерзко, сыро, холодно! Даже летом бывает ужасно холодно, ветер с моря ужасен! Те кто там живут привыкли такому климату. А я нет. Сломал свое здоровье. Скрипнула дверь, я вздрогнул, вошедший Челябинск и, кажется, тоже перепугался, увидев меня. Но в серых глазах и не прочитаешь эмоции. На лице ни один мускул не дрогнул. Он замер, не зная, как быть. — Может вам помочь? — выдавил из себя Челябинск и присел рядом. Голос у него был тихий, но твердый. Надо же, какой участливый. Неожиданно для немногословного и холодного Сергея, юного казачьего воплощения. Я ответил не сразу, ибо помощь мне была нужна. Но чем может мне помочь мальчишка? — Ты можешь приготовить мне коня? — прохрипел я. — Вы уходите? Разве вам можно? — скосил серые глаза Челябинск, поймав мой взгляд, тут же опустил глаза. — Нужно. Мне нужно уехать. Я умираю вне своих земель. — объяснил я ребенку. Ребенок ли? Он достиг возраста 13 лет. Быстро растет малый. Уже может стать самостоятельным, хотя и неполноценным воплощением. — А дядя? — Пошел к черту твой дядя! Уҙәгемә үткәрҙе! (дословно: дошел до нервного центра, исправьте если надо) — прошипел я и тяжело вздохнул. — Может вам остаться? — Я задержался ужасно, Сергей. Мы воплощения народов должны быть связаны со своими людьми. Меня оторвали на 25 лет. Знаешь какого это, когда ты совсем рядом, но не можешь попасть в родные края? Я всегда общался с юным воплощением, как со взрослым. Он был серьезен не по годам. Кстати, я и не интересовался чей это ребенок. Раньше я еще был малознаком с русскими воплощениями, поэтому, мне было все равно чье это дитя. А сейчас стало любопытно. Я думал что это сын Наталии и Оренбурга, но они оказались братом и сестрой. Кто мать? Не буду же я теперь это спрашивать у ребенка. Внешностью он был каким-то другим. Не чистый русский, в крови намешано, впрочем, как и у многих казаков. Мне показалось или даже что-то тюркское в его скуластом лице с тонким носом. Может не тюркское, может кавказское, может черкесское, не знаю. Темненький он. Как и Надежда, яикская (уральская) казачка. Надя имела ордынские корни, видимо Челябинск тоже из этого теста. В крыльце раздался грохот, послышались ругательства на двух языках. Распахивается дверь и появляется довольное смуглое лицо казаха. — Баа! Байрас! Ты вышел встречать! — Толеген схватил меня в объятия и закружил — Какой легёнький стал, совсем от тебя ничего не осталось. Сперва показалось, что Шурале (леший) сидит. — Толеген! — обрадовался я. — Здравствуйте дорогие гости! — воскликнул Оренбург, резво спускаясь по лестницам. — Меня уже пропустите! — буркнула Надежда, воплощение яикских казаков. В наказание ее переименовали в уральские казаки. Меня поставили на ноги. — Ну, как поживаешь? Мы тебе гостинцев принесли. — Кумыс принес? — тут же спросил я. — А то! Я, наконец, увидел Надю, казачка, которая подстрекла меня присоединиться к восстанию. Молодоя женщина была одета нарядно, что обычно не естественно для нее, аккуратно заплетенная. Яркий сарафан вероятно из узбекских тканей, волосы всегда спрятаны платком-перевязкой, которым она обматывала голову и завязывала сзади. Обниматься она, конечно, не полезет, мы не такие близкие друзья, а боевые товарищи, да и не в ее характере это. Она кивнула мне в знак приветствия, я проделал тоже самое. — Идем уже! Паренек! Иди чай ставь, гости же у вас! — воскликнул Толеген. Воплощение рода Жетыру никак не изменился, такой же голосистый и беззаботный. Такие же ястребиные блестящие карие глаза. Или изменился? Немного в ширь. Когда меня отпустил казах, я сел обратно на лавочку, чем удивил Толегена и Надю. Лучше бы я остался в кровати, хотя бы немного — Извините, сил еще мало. — Барс, скорее всего не осилит застолье. Он целыми днями на кровати. — Вы поешьте, с дороги проголодались явно. — ответил я. — Без тебя? Так к тебе же пришли! В комнате сейчас постелим ковер и там накроем. Нашли проблему. — усмехнулся казах. — Мне нравиться эта идея! — загорелся я. Я был очень счастлив видеть Толегена. Рядом с ним я невольно вспоминаю юность, когда я был возрастом чуть старше Челябинска, когда мы в шутку боролись, пили чай в юрте. Когда мы были все же свободны. Не то что сейчас. Исмаил по сравнению с этими имперскими чиновниками ангел во плоти. Эх, Исмаил… — Ладно, можем снять ковер с гостинной. — легко согласился Оренбург. — Так, я пока занесу гостинцы. Паренек, что сидишь-то, ты младший должен бегать уже чай ставить! — обратился казах Сергею. Тот нехотя последовал на кухню. — Не командовай в моем доме! — буркнул Григорий. — Ты сам сказал, что твой город наш общий дом. Никто не тянул тебя за язык. — парировал Толеген и вышел — Ой! Марьям, сестренка. — послышалось во дворе. Нужно как-то быстро добраться до комнаты и поменять одежду. Толеген благодушно незаметил мокрую рубашку, все равно заобнимал. Ползти страдая при гостях не собираюсь. Вообще бы им не показывать. Я взглянул на Григория: — Поможешь. — Придется уж. — пожал плечами губернатор. — Идем. Он грубо подхватил за предплечье и поднял на ноги: — Дойти помочь? Я помогу, а ты иди снимай ковер. — откликнулась Надя. Я уже понял, что казачка пытается выбить толику времени для личного разговора, что было сложно сделать в логове главного стукача и доносчика. — Давай! — я вырвался с рук Гриши, принимать помощь у женщины я не собирался. Соберу остатки сил, доберусь до кровати. Оренбург пожал плечами: — Как хочешь. — Давно вы узнали, что я пришел? — Меня Толя позвал тебя навестить, он по пути заехал. Ему письмо написал Оренбург. Видимо недавно. Ты давно здесь? — Неделю. — Мне сказали, ты ни с кем на контакт не пошел, когда возвращался домой. — сказала мне Надя, пока мы поднимались по лестнице. Я заваливался на поручни, помогать себе я не дал. Но в мыслях изнывал от тяжести, я раскашлялся и скривился от боли. — И что с того? — Давай быстрее! — потеряла терпение казачка, схватила меня за предплечье и потащила в комнату — Плетешься как улитка. У тебя жар, кажется. Если так плохо, че ходишь то? — Лежать надоело. На улицу хочу. — ответил я, вдаваться в подробности не стал. И не собирался. Эх, поговорить бы в Толегеном. — Что с тобой делали? Ты же вообще никакой вернулся. — Каторга на Прибалтике, оторванность от народа сгубила мое здоровье. — Кто-то говорил, что ты можешь не вернуться. Молодец, выдержал. Если только эта гнида не угробит. — Ты теперь полностью подчиняешься ему? — Никогда не склоню голову! Хоть и на привязи. Как же он раздражает! — У тебя только имя отобрали? — Вместе с именем решили уничтожить мою историю. Вычеркнуть все то, что я сделала ради Империи из-за одного бунта! Помнишь, я чуть не сложила голову в Хивинских Войнах. — Помню. — прохрипел я. — Ты здесь, потому что болен? — Приказом Императора не имею права жить отдельно. — Тебе нельзя домой? — нахмурилась казачка. — Да уж, ты больше всех получил. — Потому что все сдались! А я нет. — Я тоже нет! — Ты женщина, к тому же казачка. А я иноверец, в собственном доме я в гостях. — Ага, думаешь меня жалеют. Если бы. Сколько на каторги отправляются лучшие из моих сыновей. Думаешь один такой страдалец? — Не думаю и не думал. Но довольно терпеливые. — Байрас, я сейчас врежу, ты помрешь. Поругаться потом успеем. — Как остальные поживают? — Помнишь волжского казака? — Помню. — Он теперь не казак. — Знаю! — воскликнул я, перед тем, как меня затащили в комнату. — Он не имеет право носить оружие, все. А Донской отвертелся. Главный восстанник, а отделался легкими потерями. Он всегда был в любимчиках, не понимаю, почему ему все дозволено. Ты как думаешь? Я пожал плечами, еле как поднял крышку своего сундука и вытянул чистые рубашку и штаны. Вообще, я был бы непрочь помыться еще. Но поздно об этом думать, вытрусь полотенцем. — Ты это, можешь выйти. — Я отвернусь. Тебя, кстати, где поймали? думала убежишь в казахские степи. Спорить не стал, убедился, что она не смотрит, ей то незачем и начал переодеваться. Я решил начать штанов. — Чтобы Нурали очередной раз меня сдал? Некуда мне бежать. В пещере я жил. — Все твои тайники уничтожили? — Ты имеешь ввиду кузницы? Распахивается дверь и появляется Оренбург с ковром. — Ничего себе! Чуть вас оставь одних, так уже раздеваетесь. — Дверь закрой! — рявкнул я. — Мы в бане вместе мылись, я уже все видел. Я быстро натянул штаны, протерся полотенцем и натянул шелковую рубашку. До чего же она стала велика. Но я так почувствовал тебя комфортнее. Моя рубашка была противно сырой. Неудобно, как-то перед остальными. Я бухнулся на кровать и осознал, что постель тоже была чистой. Так вот почему Григорий остался в комнате. Знаете, а я ему даже благодарен. Иногда он не урод, а вполне нормальный мужик. Только сейчас я понял, что очень устал. Больше за сегодня не встану. Толеген и Надежда ненадолго отвлекли меня от болезни. Встать было все же неплохой идеей, я чувствовал, как разогналась во мне кровь. Кажется, даже стал живее. Эх, до улицы бы мне дойти! Я раскашлялся с новое полотенце, уже прекрасно зная, что запачкаю ее кровью. — Барс, забирайся под одеяло. Сейчас проветривать будем. Ужин прошел, как в тумане. Но я держался молодцом. Было шумно, было уютно, было хорошо. Так хорошо увидеться с друзьями. Я и сам только сейчас осознал, что скучал по ним. И хотел в гости и в казахскую юрту и в казачью избу. Мне привезли кумыс! Ее кислый запах чудился мне на чужбине. Я тосковал по ядренному вкусу. Я не мог насытиться им. После пил частыми маленькими глотками, чтобы подольше насладиться. Сезон кумыса весной, до середины осени кумыс уже почти допивается. Я успел насладиться им. Гости сидели на коврах и подушках рядом с моей кроватью, рядом была тумба, слушившая мне стулом. Я временами нечаянно проливал чай, кумыс на Толегена. Он сидел прислонившись к кровати. — Да уж, две кадки тебе будет мало. Закваску могу потом привезти, водой разводи и пей. Бедолага, сколько же ты без кумыса жил. Так любой зачахнет. — Толеген сам пил уже десятую чашку чая. — Кумыс помогает от болезней легких. Тебе как раз. Я не смог поговорить с Толегеном наедине. Очень жаль. — Толеген, не хочешь ко мне в гости. Оренбург моментально прочухал мои намерения. — Толя, Барс хочет, чтобы ты увез его в гремучий лес. Соскучался он, видите ли? Тащи, но его жизнь под твою ответственность. А поездку он может не пережить, дела у него еще плохи. Улыбка стерлась с лица казаха. Он не ожидал, что на него упадет тяжелое решение — Братишка, можешь мне помочь добраться до земель? Я на краю земель, поэтому не могу восстановиться. — Добраться только? А как дальше? — Дней пять хотя бы побудем, мое здоровье не помешает. — Ага, не помешает! — воскликнул Оренбург. Толеген взглянул внимательно на Гришу, а потом на меня. Он ответил не сразу. Все томил истезая нас обоих. Одна Надя только с интересом грызла мясо, ожидая продолжения. — Ты хочешь сказать, что не можешь здесь выздороветь? — Да, именно так! — обрадовался я. — Но ты же оправился от ран, тогда от ожогов лечился у нас. Ощущение, что он ударил меня чем-то тяжелым. Я стиснул зубы, едва сдерживая обиду. Толеген встал на сторону Оренбурга. «Толеген, как ты мог.» — Правильно, осень ужо, глупость будет решится поехать. — подвердил довольный Оренбург. — Лучше лежать. У нас ты тоже лежал же. Ничего, поправишься и скоро поедешь к себе. Все хорошо будет. — казаха явно мучала совесть за отказ, вон оправдывается. Снизу он хорошо видел мое лицо, видел мои эмоции. — Я не терял тогда связь с народом. — ответил я и больше не стал спорить. Толку-то. Я терпеливо выждал, когда уйдут гости. Я был благодарен им, но из последних сил держался, чтобы выглядеть бодрым. Я был обижен на Толегена. Да что так все меня бросили?! Ладно, сам справлюсь. Уснул, я не дожидаясь, когда народ перестанет греметь посудой. На удивление спал я крепко. Настолько, что не просыпался от очередного приступа кашля. Даже, кажется, видел сны. Но не запомнил их. Я открыл глаза с четким ощущением, что позабыл что-то важное. Что нельзя забывать. Я тяжело хрипло вздохнул, понимая, что слабое тело никуда не делось. Я так же болен. Так же в кровати. Ох, спасибо за Всевышнему, что я проснулся! Пока жизнь теплиться во мне, я буду бороться. Я не позволю себе отчаяться. Легкие словно утопли в густой массе. Я раскашлялся. Пытался нашарить полотенце, но не нашел, хотя точно помню, она была возле подушки. Я огляделся и только сейчас понял, что на улице вечер. Вечер? Толеген и Надежда уже ушли? Я проспал и не попрощался? — О, проснулся. Как здоровье? — Нормально. А где гости? — Хах, уехали. Не будем же мы тебя будить. Они вчера дождались обеда и решили поехать. — Почему не разбудили. — расстроился я.- Стыдно же. — Ничего страшного. Они понимают, что ты болеешь. Но то, что ты спал, как мертвый, немного напугало Толегена. Попросил написать письмо о твоем здоровье. — Получается мы ужинали позавчера? Уснул на два дня? — Получается так. Давно ты так не спал. Каждую ночь лаял, а тут тишина. Спустился до прихожей и обратно и отсыпался два дня. Ты как в дорогу-то собрался? — усмехнулся Оренбург. Я нашел чистое полотенце на тумбочке. — Что кашель так и мучает? — Лучше не становиться. — Ну значит придется все же отложить нашу поездку. Я скривился, думая, что это очередной подкол от губернатора. — Потому что, я надеялся, что мы успеем до похолодания. Я недоуменно взглянул на Григория. — Не понимаю. — пролепетал я. — Что непонятного? Не ты ли ныл, что домой хочешь? Передумал? — Хочу! Очень хочу! Но как? — Соберемся тогда и поедем. Если, конечно, твое здоровье позволяет? — Позволяет! — Ты только, что говорил, что нет никаких улучшений? — Нет-нет, все хорошо. — Уверен? — Конечно! Только… Почему ты вдруг решился. — Ты меня достал. — А куда? И надолго? — Надолго. — Как? — В Уфу поедем. — Так далеко? А как же приказ Императора. — Ты приказ читал? — Ты сам мне дал его читать. — Ну вот. — улыбнулся Григорий. — Там было написало держать тебя в столице губернии. — Не понимаю — Если столицей нашей губернии станет Уфа. То ты обязан будешь быть там. — Что? — чуть не подпрыгнул я. — моя Уфа столицей губернии? С чего такая честь? — Не думай, что ради тебя. — усмехнулся Оренбург. — тяжело держать связь с начальством через Оренбург, Уфа ближе, так что переезжаем. ~~~~ Из википедии: В 1802 году город Уфа вновь назначен губернским городом, вместо Оренбурга. Вот так-то и переехали.»