Медиум: за завесой

Денька расталкивает меня, когда солнце уже прячется за тяжёлые грозовые тучи на западе, окрашивая их кромки в мягкий золотисто-лиловый цвет. — Мишка, — ведёт подушечками пальцев вдоль позвоночника, щекочет дыханием под линией роста волос и, в целом, кажется, находится так близко, что я чувствую кожей его жар, — поднимайся. Нам ехать к Арчику, я обещал. — Не хочу, — бубню, глубже зарываясь мордой в подушку и ощущая, как тяжёлая усталость крайних дней, растекаясь по телу, отзывается одинокими вспышками ноющей тянущей боли то в руке, то в ноге. — А чего хочешь? — шепчет Денька на ухо, судя по интонации, улыбаясь, нависая надо мной. — Ничего не хочу, — выдыхаю чуть слышно. — Хочу зарыться в простыню, взять чего-то сладкого, улечься виском к тебе на плечо и смотреть мультики. И чтобы только мы. Никаких Вась, Арчиков, Лиль, Дим, ревизоров, вампиров, нулевых, домовых, призраков — чтобы вообще никого. Только ты и я. И гроза за окнами. — Поздравляю, это энергоистощение, — с коротким смешком констатирует Власов. — Эта штука работает в обе стороны. Ты вчера перехватил чужой энергии, за это у тебя отхлебнули крови. Энергетический фон не восстановился и не обогатился, а только сильнее иссяк. — И что нужно, чтобы восстановить его? — нехотя поворачиваясь, спрашиваю негромко. Состояние омерзительное. Подушка влажная, затылок влажный, простыня гадостно липнет к влажной груди. Жарко и холодно одновременно. Что-то болит, а что именно — непонятно. Просто выкручивает все мышцы и суставы, размазывая какой-то неясный слабостью, словно после сильного жара. — Я, — улыбаясь, пожимает плечами Денис, — выключенный телефон, шоколадное и фисташковое мороженое, стратегический запас лимонада и «Секретные материалы». — А разве тебе до того? — усмехаясь, переворачиваюсь и растираю ладонями помятую рожу. — У тебя «заезды», друзья, СТОшка, разные внезапно нарисовавшиеся дяди… — Ну, для тебя, уж наверное, местечко в своем плотном графике я найду, — подмигивает Власов, направляясь из спальни. — Сегодня, например. После Арчика и ревизоров. Заезжаем за мороженым, отключаем телефоны, включаем сериал, и я буду гладить тебя, пока ты не уснешь. Честно говоря, мне во все это верится крайне слабо, но деваться некуда — иду собираться. Не хочется мне никуда ехать настолько, что впору завыть, и даже не в том дело, что ломит, что лень, что устал — просто не хочется, хоть ты тресни. Денька курит у окна в кухне, наблюдая, как весенние сумерки медленно окутывают двор. Осторожно подбираюсь к нему со спины, будучи уже полностью одетым, собранным и готовым выдвигаться, и всё-таки решаю попытать счастья — обнимаю, утыкаюсь носом в волосы на затылке, вдыхаю поглубже знакомый цитрусовый аромат и шепчу: — Власов, а может, нахуй это все, м? Давай не поедем. — Я обещал, — Деня легко хлопает ладонью по кисти и выворачивается из моих рук. — Выдвигаемся. Город в весенних сумерках оживает к вечеру. Сигналят машины и трамваи, где-то смеются дети и лают собаки, народ спешит домой с работы. Улицы пахнут весной — расцветающей сиренью и черёмухой, свежестью, каштанами, скошенной травой и приближающейся грозой. Прислоняюсь виском к прохладному стеклу и прикрываю глаза, пока мы стоим в пробке на проспекте. Деня курит. Из динамиков орёт Джон про Томми и Джину. Тяжело. Так тяжело, будто гранитная плита давит на грудь. Надгробная. Не вдохнуть. — Эй, — Власов косится на меня и стряхивает пепел за окно, — что с тобой, Миш? — Очень плохо кому-то, — выдыхаю, снова прикрывая глаза. — Тяжело. Кровью и сырой землёй тащит. Не могу понять, что это, чьё ухватил. В соседней машине девочка лет восьми рисует на стекле сердечки. — Зорин, — Денька накрывает моё колено ладонью, легко сжимает и тянет боль, — твоё это. Надо просто отдохнуть. Мы добираемся до двора Сорокина с заметным опозданием. Старики за столом смеются и играют в домино под фонарем. Меня ощутимо ведёт, стоит только выбраться из салона. На то, чтобы не показывать это Денису, уходят последние силы. Ступеньки старой лестницы плывут перед глазами, подъезд вращается, как картинки в калейдоскопе. В ушах у меня звенит и тошнота подкатывает к горлу. Лилька открывает дверь в тот момент, когда думаю, что сейчас просто упаду. — Моё приветствие силам тьмы, — выплёвывает ангел брезгливо. Я чувствую, как пот катится по вискам и затылку, как холодными ручейками стекает по спине, впитываясь в хлопок рубашки. — Силы тьмы желают, чтобы ты здравствовала, светлая, — не менее брезгливо отзывается Денис, но его голос доносится до меня, как сквозь толщу воды. В ушах звенит. Губы сохнут. Тусклая лампочка в тёмном коридоре мигает и трещит. Ещё и Артур. Паника, беспокойство, предвкушение, жуткая неуверенность, надежда… От коктейля эмоций тяжело дышать. Сердце заходится в грудаке. — Привет! — Сорокин вылетает из дальней комнаты, на ходу накидывая люминесцентно-зеленую фланелевую рубашку поверх салатовой футболки с трискелионом, пожимает руку Денису, сгребает в объятия меня, отпускает и, склоняясь, впихивается в зелёные «конверсы», не развязывая шнурки. — Я полетел! — Метлу не забудь, деточка, — ехидно усмехается Власов. — Пожелайте мне удачи в бою! — белозубо скалится Артур, отпихивает Деньку и вылетает в подъезд. — Арчик! — орёт Лилька, хватая с пола салатовый рюкзак со звездой, с которого свисают божьи коровки, клевер, монетки, радуга, горшочек с золотом и ещё какая-то ирландская хрень, — милый! — подхватывает зелёную папку с тумбы и выскакивает со всем этим в подъезд. — Ты забыл практические! Меня ведёт настолько, что приходится опереться на стену. — Воу, — Деня перехватывает за плечи и встряхивает, — Зорин, — заглядывает в глаза, но его лицо мне кажется размытым пятном, — Миш. Сквозь звон в ушах отчётливо слышится звук разбивающихся о пол капель. Ненатурально. Не по-настоящему. Какой-то блядский трип. Всё вокруг блекнет, выцветая, как на старых снимках. Зато кровь, капающая из носа на линялые облезлые доски пола, кажется люминесцентно-красной. — Миш, — Денис ловит моё лицо в ладони, ерошит волосы за ушами, поглаживает по щекам подушечками больших пальцев, мягко заставляя запрокинуть голову. Пахнет кровью, фреоном, мерзким удушающим парфюмом Артура — розой и корицей — и Лилькиной вишней. Голова кружится. Во рту пересыхает настолько, что, кажется, трескаются губы. По вискам струится пот. — Darling, — не уверен, что это произносит Деня, а не моё больное воображение. Свет в коридоре гаснет под треск лопнувшей лампочки. Колени подгибаются и я падаю, но удара нет. Кажется, Денис матерится. Кажется, Лиля рядом причитает. Кажется, что-то не так, но я не понимаю, что. От тёплого ветра ковыли клонятся к земле. Степь вокруг сиреневая от мышиного горшка. Жарко. Так жарко. Парит. Марево поднимается над лесной дорогой. Одуряюще пахнет луговыми цветами. Небо на западе чёрное от надвигающейся грозы, а степь вокруг на контрасте яркая. Деня босой и в закатанных джинсах. Отросшими волосами и полами распахнутой рубашки играет ветер. Власову лет семнадцать, наверное. Красивый. Господи, он красивый настолько, что сердце сладко замирает в груди. И ничего же такого в нём нет. Просто русый мальчишка. Просто колдовские зелёные глаза и набитые казанки. Просто розовеющие шрамы на локтях и коленях. Просто заживающая царапина на икре после очередного неудачного полёта с байка. Просто он до одури любимый, потому для меня красивый всегда. Ослепительно. Потому хочется пройтись подушечками пальцев по всем шрамам и подживающим царапинам. Только потому, что его боль мне больнее собственной, а не потому, что у меня на всё это кинк. Всё кружится и плывет. Денька в ковылях тает, растворяясь в сгущающейся тьме. Где-то звенят цепи. Звук шагов гулким эхом отлетает от стен. Медово-горький аромат донника и хвои растворяется в тяжёлом, вязком, удушающем солоноватом запахе тёплой крови. Страшно. Просто жутко. Сердце в груди заходится. Лампы мигают под потолком, то погружая длинный пустой коридор во тьму, то заливая холодным неоновым светом. Так ощущаются пустые коридоры морга ночью. Так ощущается хоспис. Так ощущается… Бойня. Обречённость. Не знаю, где я. Это не моё воспоминание. Не моё. — Мишка, — будто из ниоткуда, появляются руки, и Власов рвёт меня к себе, прижимая к груди, оглаживая спину, шею и затылок, зарываясь носом в волосы над правым ухом. Трясёт. Меня просто колотит, как в лихорадке. Инстинктивно цепляясь за Дениса, сминаю ткань его рубашки на лопатках, и дышу, дышу цитрусовым парфюмом и табачным дымом с неестественно, не по-человечески тёплой кожи, стараясь уцепиться за реальность. Вот это — правда. Только это. Это есть. А всего того нет. Аромат знакомого парфюма вытесняет горький смрад обречённости и тяжёлый солоноватый запах крови. — Миш, — Денис тычется губами в мокрый от холодного пота висок, стискивает меня в объятиях до хруста, отстраняется, переплетает пальцы с моими, и я чувствую, как ладони его пульсируют и горят, — забери, мне столько не надо. Тяну энергию неосознанно, не контролируя себя. Это как изголодавшемуся, почти иссохшему вампиру к потрескавшимся губам поднести прокушенное запястье. У Дениса сбивается дыхание, зато у меня, напротив, выравнивается, и дымка перед глазами тает. Становится легче и теплее. Голова перестаёт кружиться. Я чувствую, как энергия Власова струится по телу, по венам и капиллярам, как течёт сквозь меня приятным теплом. — Где мы? — осмотревшись, с трудом произношу, слизывая кровь с растрескавшихся губ. — В комнате Кольки, — подаёт голос Лилька из кресла у письменного стола, и только теперь я её замечаю. Осматриваюсь и выдыхаю. Комната как комната. Синие стены, постеры, смешное покрывало в машинках, на котором я сижу посреди узкой кровати. На полу у батареи три рюкзака, ролики в углу, скейт, баскетбольный мяч… — Холодильник на южной окраине, — произношу на выдохе, заставляя себя отпустить Дениса. — Там бойня. Заброшенная вроде. И холодильник. Туши. Кровь и фреон. Безысходность. Я знаю, где Колька с Женей. Оно здесь — в воздухе, в стенах, в щелях меж досками пола — считал на эмоциональном. Они там бывали раньше. Надо съездить. Может, они и сейчас там. — Ревизорам ни слова, — сразу же предупреждает Лилит. — Нам нужно найти Кольку с Женей раньше. Если их арестуют, мы уже ничем не поможем. Суд, трибунал, приговор. Вообще молчи о том, что ты эмпат. — Хуёво, — на выдохе шепчу — и это не о ситуации с Колькой и Женькой, если что — и утыкаюсь лбом в чёрный хлопок рубашки Власова на плече. — Ну, надо же, — тянет Яр, спрыгивая на пол с полки с баскетбольными наградами и прижимая Рафаэлло к груди. — Впервые вижу такое. Он же абсолютно пустой. Ему нужна подзарядка, Деня. — Я пытаюсь, — Власов шипит ядовитой подколодной гадиной, сверкнув на домового злобным взглядом демонических зелёных глаз, и прижимает меня в груди, тычась губами в макушку, поглаживая по плечу. — Хреново пытаешься, — хмыкает Яр со знанием дела; Рафаэлло у него на руках издает одобрительный «Мряув». — Касаний мало. Это просто тёплая водичка с сахаром, которой ты поишь его из чайной ложки, а нужна капельница с глюкозой. — Какие мы все умные, блядь, — выплёвывает мой демон злобно, рвёт манжету правого рукава, и чёрные пуговицы со звоном скачут по полу, — двое срало, третий набивал… — выдыхает и, судя по звуку, вгрызается в запястье. — На, — суёт под нос, и пока я заторможенно смотрю, как рубиновые капли проступают на ранке, не выдерживает, за затылок притягивая и утыкая меня губами в прокушенную кожу. — Советчики, сука… Осторожно накрываю отметину губами, прикрываю глаза и делаю глоток. Кровь тёплая, пряная и солоновато-вязкая. Ощущение пульсации кружит голову. От каждого ровного удара сердца Власова меня ведёт. Ощущения странные. Это похоже на цветение пустыни по весне, на дождь в саванне, на бурный поток горной реки, сносящий плотины и возвращающийся в прежнее русло. Это — как первый вдох полной грудью после воспаления лёгких, как глоток ледяной воды в жару. Я чувствую, как каждая исстрадавшаяся клетка наполняется жизнью, как жар течёт по венам — и это восхитительно настолько, что пугает. Отпускаю запястье Дениса, выдыхаю, облизываю окровавленные губы и с ужасом смотрю на Власова, пока ранка на его руке затягивается. — Я теперь упырь? — неверяще спрашиваю, переводя взгляд с него на Лильку, на Яра и обратно. — Придурок ты, Зорин, — фыркает Денька и, мазнув языком по запястью, слизывает капельку крови с кожи. — Экстренная помощь, когда энергия на нуле и срочно нужна дозаправка. Так просто быстрее усваивается. — Но раньше… — начинаю я, и в этот момент в дверь звонят. — Ревизоры, — морщится Лилька, направляясь в коридор. — Слезьте с кровати хоть. — Лёгко, — бросает Власов ей вслед, ловит моё лицо в ладони, поглаживает подушечками пальцев по щекам и, заставляя запрокинуть голову, заглядывает в глаза. — Darling, ты как, получше? — Как бухой с температурой за сорок, — честно признаюсь, накрывая его кисть ладонью. — Тело не ломит больше — просто не чувствую его, потому так легко. И мозг не соображает. Красота, короче. — Красота, — Денис склоняется ниже, прижимаясь губами к моему лбу, и касание кажется непривычно долгим; в коридоре щёлкает замком входная дверь, слышатся голоса, но слов не разобрать. — Глаза закрой, — он обнимает меня, прижимая к груди крепче, и происходит что-то странное. Это как вакуум. Всего секунда без звуков и воздуха, и мы оказываемся в другой комнате с анимешными плакатами на стенах, лавовыми лампами на тумбах, ушастыми обручами на зеркале и забытыми наушниками на столе. На покрывале какая-то анимешная одноглазая девчонка с синим каре, вокруг разноцветные подушки в форме кошачьих морд — сразу заметно: обитель Сорокина. — Ты сфернул нас? — до меня доходит не сразу. Денис улыбается, пожимая плечами. — Полежи, — просит, легко надавливая на плечи, заставляя меня вытянуться на кровати, мажет ладонью по виску, по затылку и шее. — Сейчас полегчает. Я пока к Лиле схожу. — Душно, — на выдохе делюсь наблюдениями, облизывая пересохшие губы и прикрывая глаза. — Сиренью пахнет. Аж башка кружится. — Я знаю, — судя по голосу, Власов улыбается, расстёгивает верхние четыре пуговицы моей рубашки, встаёт с кровати и распахивает окно, впуская в спальню прохладный весенний воздух. — Полежи, станет лучше, — накидывает на меня край покрывала и уже отстраняется, но я ловлю его за запястье и… Не знаю, зачем. Не знаю, что хочу сказать. Или сделать. Мы просто смотрим в глаза друг другу — и мгновение, кажется, превращается в вечность. — Что, darling? — непривычно мягко спрашивает Денис, и на секунду становится похожим на себя прежнего. — Что, если я хочу поцеловать тебя? — шепчу, скользнув подушечкой пальца по его запястью, по линиям на ладони, по шраму. — Ты потом пожалеешь, — усмехается он горько. — Шучу я, Власов, — выдыхаю тяжело, отпуская его руку, облизываю сохнущие губы, прикрываю глаза и с невеселой улыбкой приземляюсь затылком на подушку. — Не воспринимай серьëзно. Дверь за Денисом хлопает, а потом, через секунду, хлопает ещё раз. Я даже глаза открываю. — Да к Дьяволу, блядь! — Власов влетает, как вихрь, сгребает меня за воротник рубашки, рывком поднимает над покрывалом и сминает губы под губами. Поцелуем это назвать сложно. Слишком быстро, слишком мало. Деня не целует — жалит зло и горько, прикусывая, оставляя на губах вкус пепла и крови. — Ненавижу тебя, — выдыхает, скользнув ладонью по плечу, по шее, зарывается пальцами в волосы на затылке и прижимается лбом ко лбу. — Ненавижу, — притирается, прикрывая глаза, а я вдыхаю его сбитые выдохи. — Кто из нас ещё манипулятор, сука ты? — отстраняется так же быстро, и ураганным ветром вылетает из спальни, глухо ёбнув дверью о косяк так, что венок из бессмертника и чертополоха, висевший над дверью, падает на пол с печальным шелестом. — Разговор не окончен, Власов, — тихо смеюсь, падая на покрывало, и знаю, что эта зараза крылатая слышит каждое моё слово. — Нет, блядь, окончен! — шипит он у меня в башке. И это внезапно весело. Есть в этом какой-то поистине садистский кайф. Разводить Дениса на эмоции бесценно, потому я продолжаю безо всяких зазрений совести: — Хочу зарыться пальцами в пух у основания твоих крыльев, — да, совесть много лет назад отвалилась, как атавизм; нет, я не думаю о том, что будет после — сгорел сарай, гори и хата. — Сука! — Деня бесится; я улыбаюсь. — Хер ты ещё когда-нибудь получишь хоть глоток моей крови! — Пройтись пальцами по всем твоим шрамам, — вхожу во вкус, продолжая развлекаться. — Ненавижу! — рычит Власов у меня в башке. — Отъебись! — А потом повторить путь губами, — это не только весело, но ещё и энергетически очень питательно. — Ты отвлекаешь! — злость Деньки на вкус как терпкое красное вино с корицей — и так же согревает. — Изврат! — Ничего личного, — бессовестно лгу, улыбаясь и вытягиваясь на кровати. — Просто кинк. — Ненавижу тебя! — его раздражение кружит голову. — Врёшь, — губы только сильнее растягиваются в улыбке. — Отвяжись! Ты мешаешь! Все демоны врут! — Ты сам продолжаешь говорить со мной, — встаю с кровати, подхожу к окну и, склоняясь, делаю три глубоких вдоха. Становится лучше. Намного лучше. Настолько, что даже можно попытаться выйти к остальным. Баланс восстановлен. Что в квартире поменялся фон, я понимаю, как только шагаю в коридор. Очень странный коктейль из чёрной меланхолии и ненормального, придурковатого какого-то веселья. И всё это, как вишенка на взбитых сливках, венчает бешенство Власова, тщательно задрапированное напускной доброжелательностью. Гости из ревизионного обнаруживаются в комнате Кольки, и я ни грамма не удивляюсь, понимая, что один из них — тот самый щенок из «Зазеркалья». У него разноцветные глаза, не в меру весёлый нрав, и он явно не волк. Хаски. Его зовут Паша. И его напарник, стало быть, Юлиан, постоянно зовёт его по имени, пока этот самый Паша наворачивает круги по спальне, обнюхивает всё и никак не реагирует. Паша меня не напрягает совсем. Он и напоминает щенка, гоняющегося за кленовым листком, и опасностью от него не веет совершенно. Эдакая придурковатая открытость — и только. Заметно весёлый, живой нрав, пухлые губы, веснушки. Весь он — одна здоровенная веснушка, во всяком случае, так ощущается. Зато Юлиан мне не нравится. Холодно. Просто холодно и… Мертво. Он вампир, но на Димку не похож совершенно. Димка — как солнечный августовский день — горячий, яркий, пропитанный эмоциями насквозь. Он немертвый. Юлиан холодный до треска крещенских морозов. У него белые, как снег, волосы, серые, лишенные всяких эмоций, будто выцветшие, как у покойника, глаза, он бледный, тощий, отвратительно каноничный упырь-доходяга. Они с напарником — яркий пример того, как выглядит тандем существ с разных уровней. Это так контрастно, что даже дико. Когда упырю надоедает каждую минуту звать коллегу по имени, он просто рявкает: — Пушок! — и Пашка, встрепенувшись, застывает, прекращая обнюхивать портьеру, а затем медленно поворачивается к Юлику. — Мы можем что-то взять из вещей пропавшего? — вежливо, ровно, совершенно безэмоционально осведомляется вампир, поворачиваясь к Лильке. — Конечно же, — отзывается ангел, наглаживая недовольно гудящего на её руках Рафаэлло. — А чем это поможет вам? — спрашивает Власов негромко, наблюдая, как Юлиан листает конспекты на письменном столе и заглядывает в ящики. — Если его обратили, запах изменился. Ни один оборотень не отыщет. — В целом — да, запах меняется, — почему-то весело соглашается Пашка, склоняя голову набок, — но остаются некоторые общие ноты, пока всё человеческое в обращённом не умирает. Надо просто знать, откуда начинать поиски. — А вы знаете? — хмыкает Яр, скрещивая руки на груди в защитном жесте. — Мы, например, нет. Ник ушёл на работу и не вернулся. — Вот, с работы и начнём, — пожимает плечами Юлиан. — Где работал ваш сосед? — В «Сиянии» на пол-ставки, график плавающий, вечерние смены, — сообщает Лиля негромко. — Но нет совершенно никакой уверенности, что вашего подозреваемого он встретил на работе. Вообще нет уверенности, что он его встретил, и мы не тычем пальцем в небо. — Вам нужно явиться в участок и написать заявление, — начинает Юлик безэмоционально. — Так ваше ведомство ж не занимается пропажей людей, — усмехается Денис, пожимая плечами. Я делаю шаг ближе. От Власова фонит так, что вот-вот начнутся проблемы с электричеством. — Наше ведомство занимается несанкционированными обращениями, — улыбается Пашка, вытаскивая из-под кровати полосатый чёрно-зелёных носок. — Если вы подозреваете, что вашего друга похитил и обратил упырь, вам как раз к нам. — Изложите всё на бумаге — и это во многом упростит ситуацию, — хмыкает Юлик, продолжая скользить по комнате ищущим взглядом. — Как для вас, в случае обнаружения пострадавшего, так и для нас, в случае обнаружения тела. Лампочка, тихо потрескивая, мигает. Я делаю ещё один осторожный шаг к Денису, накрываю его руку ладонью и переплетаю пальцы. Фонить перестает моментально. Юлик делает какие-то пометки в своём планшете, набирая за Лилей, Пашка пакует носок в пакет для улик, Ярик обречённо закатывает нечеловеческие глаза, удерживая на руках воинственно шипящего Рафаэлло. Мне всё похер. Абсолютно всё. Я в поле Дениса. Или он — в моём. Становится легко, спокойно, тепло и правильно. Не вызывают эти ревизоры у меня доверия. Есть подозрение, что от их участия в поисках Кольки вреда будет гораздо больше, чем пользы. Это всё присутствует, но больше фоном. Не лупит по темени, во всяком случае. Денис поглаживает основание ладони и большой палец. Я в ответ очерчиваю шрамы на его казанках. Энергия течёт из ладони в ладонь, не застаиваясь. Мы будто стабилизируем друг друга. Мне это помогает не беситься, и Деньке, видать, тоже. Я понимаю очень хорошо: если найдут, они убьют их обоих. Разница только в том, как именно. Пока я блядствовал с Димкой, эта стайка нечисти во главе с мелким экзорцистом заварила хреновую кашу, а расхлёбывать придётся нам всем. Нужно найти Женьку с Колькой до того, как это сделают ревизоры. От Димы в таких поисках было бы куда больше толку, чем от этой парочки ёбнутых следаков. Если ещё не поздно, надо идти за помощью к нему.