***
Сукуна выходил из бани, лениво потягиваясь по пути в гардеробную. Вода его разморило, что спать потянуло, но он прекрасно знал, что спать не стоит, ведь иначе он проснется неожиданно от своего сумасшествия и позабудет все, что может натворить в сонном бреду. Натянув на голое тело домашнее кимоно, направляется в комнату, уже чувствуя ее. Запах. Запах сладкого молока с медом. — Мой любимый господин… Мой Великий Король… Я рада оказаться сегодня с вами, — сладкий голосок послышался с его постели. — … Она прекрасна. Как проклятие и как человек. Хрупкая на вид, статная и высокая, как выжженная на солнце глина, сохранившая свою форму на века, девушка перед ним была удивительной неземной красоты. Кожа ее, как фарфор, белоснежная, безволосая, без изъяна, с потрясающим блеском красоты, как кукла. Глаза ее, как золотые монеты, смотрящие с томлением и желанием, обведенные черными густыми и изогнутыми на концах длинными ресницами. Волосы — воронье крыло, длинные и прямые, блестящие, как шелк, переливающие даже в легком полумраке его комнаты. А губы, как спелая клубничка, пухлые и манящие, с живым блеском, чего не скажешь о коже лица, не имеющий даже румянца, словно точно кукла перед ним без теплой крови. Сукуна, ранее остановившийся посреди комнаты, всматривается в темноту, видя очертания ее изящного и идеального тела. Отгоняя все мысли, поддается своим желаниям, более уверенно подходя к кровати, где ожидала ОНА, к раскрытым объятиям которой он нырнул, как в водоем, обнимая за тонкую талию и носом толкаясь в пышную объемную грудь. Казалось, что он мог ее сломать, но ее хрупкость обманчива, как, если бы незнающий человек взял бы в руки маленькую черную вдову, чьи размеры меньше одной пуговицы. Сукуна льнет к теплу женского тела, способный его не бояться, широкими ладонями проводя по ровной и красивой спинке, а другой ладонью грубо и даже в диком голоде хватаясь за пышную грудь. Девушка перед ним слабо улыбается, позволяя ему быть собой, тоненькими ручками держась за его сильные плечи и порой поглаживая за вьерошенные волосы, пока сам Двуликий посасывал объемный, как виноградинка, сосок, словно дитя. — Мой Король… Кажется, ты голоден? И против природы мира сего, из соска начинает течь молоко, к которому впивается зубами Сукуна, словно голодный ребенок. А девушка перед ним лишь нежно улыбалась, обнимая и щебеча колыбельную.***
Сакура сдувала угольки до их красноты, чтобы разогреть печку и пустит жар по дому, пока Урауме раскладывал футоны по полу, так как собачий холод даже сквозь носки до костей пробирало. Когда куноичи наконец-то справляется со своей задачей, бежит к футону и садится рядом с монахом, укрываясь своим одеялом. Холодно. Очень холодно. Урауме сидел опустив голову, задумавшись о чем-то своем, поддавшись страхам и сомнениям, что не невозможно было скрыть с глаз, отчего Сакура легонько толкает в бок, слабо улыбаясь и привлекая его внимание. — Хочешь приготовлю тебе рамен? — Солянку для бедняков? — Ага. Сходишь на рынок? Делать было нечего. Заняться было нечем. У них есть несколько дней, точнее два, для самих себя, которых можно использовать либо с пользой и на веселе, либо отсиживаясь в четырех стенах. Сакура отмывала старую кастрюлю, пока ее сосед по комнате ушел за продуктами. Хотя они и расположились очень далеко, все же есть небольшие участки с продуктами. Не сказать, что за всю прошлую жизнь она отлично готовила, но все же несколько детей выкормила блюдами из своих рук. Ее любимая еда, и любимая еда дочери — Сарады, что собиралась она готовить, могла согреть даже в самый лютый мороз. Через два часа уже варилось мясо в купленном готовом бульоне и овощи, пока Сакура раскатывала тесто всем, что под руку попадалось. Урауме бурчал взглядом, но вслух ничего не говорил, иногда лишь фыркая и цокая. И когда на их полу появилась порция лапши с ароматным бульоном, мясом и овощами, Сакура положила кусками ранее купленный сыр. — Пробуем, — гордо произносит куноичи. — С Богом. Сакура ощетинилась на его заявление, но дождалась пока Урауме попробует. Отпивает бульон, смакует. Пробует лапшу, молчит. Откусывает мясо и переводит взгляд на девушку напротив, которая ждала его вердикта. — Не то, чтобы плохо, но… — Монах осекся, увидев злое выражение лица девушки, после чего прокашлился. — Приемлимо. Необычно. Вкусно… в какой-то мере… для голодных. Да. Сакура заулыбалась и села кушать свою порцию. Монах лишь тихо усмехнулся, неспеша поедая лапшу, ощущая некое… тепло. Что-то очень давнее и позабытое. Что-то близкое и домашнее. Что-то, что уже давно не принадлежит таким, как он. — Что будем делать? — Спрашивает Сакура. — Какие планы на вечер? — На вечер? Я останусь здесь и буду с нетерпением ждать вестей от господина, чтобы вернуться к нему. — А я пойду гулять, есть сладкий лед с сиропом и пить горячий фруктовый чай, — с предвкушением говорит куноичи. — Сегодня еще ярмарка открыта. Я как раз денег запаслась. — … — Что? Даже не будешь осуждать? — Фыркнула Сакура. — Ты женщина. Тебе свойственна глупая трата денег, так что я не удивлен. Оскорблимент. Урауме может. Пока монах дочитывал и изучал новые свитки, саморазвиваясь, Сакура пыталась навести красоту из всего, что есть под руку. Вычищая кимоно, зашивая цветы на подол, утепляла старым покрывалом. Расчесывая волосы и обводя глаза уголью, остаток свеклы наносила на щеки и губы. Хорошо, что есть, что подчеркнуть. Дожидаясь вечера, Сакура кружилась перед разбитым зеркалом, любуясь своим трудом, когда Урауме укоризненно произносит: — Смотреть в разбитое зеркало — к беде. — У меня слишком хорошее настроение, чтобы в это верить, — отмахивается куноичи. — Зря, — вздыхает Урауме. — Когда живешь под одним небом, когда у Великого Сукуны гон, лучше бы верить во все, что говорят. Сакура, счастливая, что наконец-то никто за ней не будет следить и можно гулять хоть до самого рассвета, строила планы на все два дня вперед, чего не скажешь о монахе. Одеваясь во все красивое и, взяв все свои деньги, выходит с первыми лучами заката, побежав в сторону ярмарки, по пути выпив настойку, которую дал Урауме, чтобы ее запах не смогли учуять. Урауме считал ее ветреной. Глупой порой, очень наивной. Сакура в его глазах жила в своем мирке, смотря на этот мир сквозь розовые очки своей молодости. Ее легкость и непредсказуемая натура кажется даже романтичной, но совершенно глупой. А сама Сакура считала, что он не прав. Жизнь может заставить ее быть серьезной, но не хотала. По крайней мере сейчас. Купив кальмара на палочке, Сакура уплетала за обе щеки, наслаждаясь своей временной свободой. Смотрела на театральные выступления кукол, смеялась от представления акрабатов. Ей словно снова десять. И нет того ужасного прошлого, который сделал ее душу калекой. Возвращаясь глубокой ночью, Сакура замечает знакомую фигуру на узкой тропе, отчего удивлено охает. — Итсуеми-сан? — Сакура. Здравствуй. Наследник клана Камо стоял в своей непринужденной манере, облаченный в традиционную рясу своего клана, собрав подросшие черные волосы в хвостик. Его глаза, как солнце, светло-карие и манящие, как у одичалого волка, смотрела с улыбкой, сканируя девушку напротив. Но весь его вид был слишком уставшим, потрепанным и измотанным до неузнаваемости. Однако даже это не могло скрыть его красоту. — Если ты здесь, то… — Нет, — подходя к куноичи ближе, отвечает Итсуеми. — Междоусобицы внутри клана. Пока что не до Сукуны. Хотел тебя увидеть. Рад, что смог найти в этой толпе людей на ярмарке. Сакура улыбнулась. Какой он всё же… добрый. Безмерно чуткий. Аккуратный в словах. Осторожный. Его взгляд цеплялся за кандзаси на ее волосах, что не могло не радовать мужчину. Женщина, которую он желал, принял его подарок. Разве это не прекрасно? Разве это не предмет гордости? Он был не столь болтлив, как раньше, хотя и отвечал с охотой на ее вопросы и сам так же задавал их. Мужчина неотрывно смотрел на нее, любуясь, ловя ее красоту и изящество в каждом шаге. «Ангел», — думал Итсуеми. — «Ангел, которому нужен Бог, чтобы ее защищал.» Не подозревая, что она сама может стать и Богом, и Дьяволом. Даже увиденное в ту ужасную ночь, когда она противостояла Урауме и одним ударом разгромила дом и пустила по швам толстый слой земли под ногами, не могло его переубедить от своих мыслей. Хотелось знать о ней больше. Хотелось понять, как она совмещает в своей хрупкости силу равную десяти мужчинам. Но боялся спугнуть. Проводя до дома, Итсуеми не смог удержаться от легкого касания кончиков палец по светлой девичьей щеке, неотрывно смотря в ее зеленые глаза. — Слов нет, как ты прекрасна. И Бог тому ли свидетель или Дьявол? — восхищенно выдохнул Камо. — Не могу дождаться момента, когда ты будешь моей. И будешь рядом. — Ты торопишь события, — смущенно улыбается Сакура, убирая его руку. — Ты меня не знаешь ведь. — И я считаю это прекрасным. Я могу узнавать тебя каждый день. Сакура не может устоять от теплоты его слов и опускает взгляд. Ей никто и никогда так горячо не признавались в любви. Он смотрел с обожанием, с трепетом и с той нежностью, о которой она мечтала. Дойдя до самого крайнего дома, Сакура приостанавливается, чтобы их не заметил Урауме. Что-то подсказывало ей, что если монах их увидит вместе, то не одобрит. Будет бурчать и даже кричать, что она делает что-то не так. — Дальше я сама. Спасибо, что проводил, — слегка поклонилась куноичи. — Я пойду. — Завтра хочу тебя снова увидеть. — Завтра? Но разве ты… — Мой брат будет заменять меня. Я хочу отдохнуть, — слабо улыбнулся мужчина. — Хочу быть с тобой. Это сулит свидание. Сакура удивленно смотрит, как мужчина наклоняется к ней, желая поцеловать, но отпрянула, как от огня — не может так, не хочет. И Итсуеми понимает это, слабо коснувшись губами ее тыльную сторону пальцев руки. Он желал большего, но этого Сакура дать не могла. Только не еще раз. Не хотелось бы торопиться создавать семью, когда есть возможность побыть собой. Зайдя в дом, Сакура тут же была встречена шокированными глазами цвета сирени. Урауме, оскорбленный и обиженный, смотрел на нее не веря, будто она совершило нечто ужасное. — Что? — Ты не можешь так себя вести! — Отсек тут же монах. — Ты служишь Сукуне-сама. На тебе не должен остаться запах чужого мужчины и женщины! Ты служительница его храма. — Я не служу в его храме. Если ты не забыл, то это ты меня приволок сюда, — фыркнула Сакура, скрестив руки на груди. — Я не его женщина, чтобы быть верной ему. — Нет. Ты не понимаешь, — с нажимом говорит монах. — Сукуна-сама ревностен ко всему, что его окружает. Его — это личное и неприкосновенное. Даже если ты не его женщина. Ты принадлежишь ему. — … — Только не говори, что вы целовались. — Нет! Сакура не поняла, но… Растроилась. И была рада, и очень раздосадована. Ей нравился Итсуеми, хотя и понимала, что это влечение слишком быстро развивается в нечто непонятное. Но она не давала ему себя… целовать. Касаться, как мужчина. Хотя хотелось и внимания, и ласки. Любви. Что-то не давало ей сделать этот шаг. И если Сукуна считал, что ее поведение… Если Сукуна считал, что она верна ему, то это радует ее, хотя непонятно почему, ведь кроме болезненных слов он не говорил ничего хорошо. — Не играй с огнем, Сакура, — предупреждает Урауме. — Сукуна-сама проявляет великое терпение и великодушие к тебе. Не разочаруй его доверие. Будь ему верна. — В противном случае он меня убьет, верно? — Фыркнула куноичи. — Он меня отвергнул. Унизил, как женщину. А я должна быть верна ему и не могу даже поцелуй получить от своего ухоржора? — Сакура… — С пониманием выдохнул Урауме. — Рано или поздно господин даст тебе свободу. Ты ему интересна. Не каждому так везет. — «Интересна», — повторяет Сакура. — Как игрушка. Остаток ночи оба не решались вернуться к этому разговору. Читали, рассказывали случаи из жизни, пили чай. Впервые Сакура делила трапезу с кем-то за столь долгое время. Аманай, царствие ей небесное, была первой, с кем она обедала в этом мире. В этом… мире? Надо же, сколько прошло времени. Урауме казался спокойным, хотя иногда переводил встревоженный взгляд к окну, после чего снова возвращался к своему теплому напитку. Хотелось безумно знать о их совместном прошлом, но Сакура понимала, что юноша перед ней не скажет ничего. Не хочет и не может. Возможно, что он дал обет молчания и поклялся, но даже если так… Его верность поражает.***
Почувствовав шевеление рядом, Сукуна резко просыпается и инстинктивно нападает на фигуру рядом, сжав за плечо. В темноте и после сна взор мутнеет, но все равно ловит очертания светло-золотистых карих глаз. И снова укладывается на бок. Но потом ощущает запах. Осмотрелся по сторонам. Окно открыто. Долго смотрит в ночную темень и поднимается с кровати. — Мой господин?.. Сукуна подходит к окну и присматривается, чтобы понять, откуда идет этот запах. Не с улицы. Ветер нес чистый морозный воздух, свойственный зиме, но запах… И взгляд цепляется за локон розовых волос на слегка облупившейся раме окна. Взяв между пальцев, поднес к носу и вдыхает. Это она. Сладкая вишня, отдающая кислинкой. Связав волосок в узел, Сукуна берет в руку и подходит к своей накидке, где в нагрудном кармане был платок. Раскрыв его, видит еще один розовый волос, к которому и положил найденный локон. И все это под заинтересованный взгляд Дзерогумо. Когда Сукуна возвращается на кровать, то девушка ластилась к его боку, обнимая за торс и проводя ручками по прессу. Четыре руки вокруг него лежали тряпичной куклой, словно он уже успел уснуть, а глаза прикрыты. Объемная грудная клетка равномерно подымалась и снова опускалась, а широкий рот на животе периодически делал глубокие вдохи, помогая поддерживать тепло в теле. — Мой Король, — обращается женщина. — Вы сегодня пассивны, чем раньше. Все ли хорошо у вас? Сукуна нахмурился, но ничего не сказал. Голова болит. Опять. Дзерогумо было так много сейчас. Он словно попал в ее паучью сеть и не может выбраться из ее запаха. Запаха. Отвернувшись к ней спиной, Сукуна прячет голову под подушкой, убирая ее руки с тела. На что его пассия удивленно смотрит на его широкую спину и, поджав губы, ложится рядом, не касаясь его. Медленно и аккуратно встав с кровати, подходит к его накидке и достает завернутый платок. Приподнесла к острому носику и вдохнула. Улыбнулась. Взгляд светло-карих глаз переводится на спящего мужчину. Как интересно. Его тело реагирует на этот запах, но он сам даже не подозревает, что носительница розовых волос влечет его. Взяв платок, Дзерогумо подходит к кровати, укладывается рядом и, подсовывает под подушку, ближе к лицу Сукуне. Мужчина заворчал и зашевелился, после чего потянулся руками к платку и в полусонном бреду плотнее прижимает кусок ткани с локонами внутри к носу, вдыхая столь приятный ему аромат кисло-сладкой вишни. И продолжает спать, пытаясь унять головную боль.***
Сакура сидела на крыльце, любуясь первыми лучами солнца в это прекрасное зимнее утро. Ноги были босые, не смотря на лежащий снег во дворе, а из одежды только летние штанишки из тонкой ткани льна и рубаха коричневого увета. Волосы были распущены и развивались на легком морозном ветру, а на щеках красовался здоровый яркий румянец. Хотелось освежиться в кои-то веке. Немного померзнет и сразу оденется тепло. Урауме готовил завтрак, смотря через окно на девушку, чьи волосы уже порядком отросли и почти доходили до земли, не смотря на то, что Сакура сидела на скамейке. Не помешало бы подрезать концы. Но красивый и редкий цвет волос все же внушал жалость в душу Урауме, отчего он даже не предлагал свои мысли о стрижке. — Урауме, а Сукуна любил когда-нибудь кого-то? Вопрос, заданный ею во время завтрака смутил его. Палочки в руках дрогнули, что не скрылось с глаз куноичи. Сакура жевала свой рис, отпивая чаек, когда монах напротив застывает с едой в руках. — Почему спрашиваешь? — Просто интересно. Урауме не решается ответить. Продолжает свою трапезу, но в воздухе витала недосказанность. Сакура не обращала внимания на напряженную тишину, однако монаху становилось неудобно. — Нет, такого не было. — М? — Сукуну-сама никто никогда не любил. Такого, какой он есть настоящий не всякая женщина может полюбить, — договоривает Урауме и опускает взгляд. — Ну кроме тебя, ты же ненормальная. — Ну да, спасибо, — фыркнула Сакура с хмурым видом. — Кстати! А Дзерогумо? Кто это? — Дух паука. Проклятие тысячелетней давности. Дзерогумо-химе обманчиво хрупка, но на деле куда старше самого господина и может быть куда опаснее. Их связывает прошлое, о котором никто не знает. — Вот как… — Неизвестно, что у нее в голове, но улыбаясь тебе в лицо может отрубить голову, — устало произнес Урауме. — Связываться с ней равносильно добровольному подчинению. С одной стороны это логично — Сукуна не терпит слабых и все вокруг должны быть равные ему. Но с другой стороны… Спать с духом паука? Мерзость какая. До наступления вечера Сакура готовилась ко встрече. Хоть и понимала, что не стоит, но женскую вредность никто не поймет. Урауме осуждающе цокал и ворчал, несмотря на то, что Сакура клялась, что они просто погуляют вместе. Никаких объятии и тем более поцелуев! Но как доказать Урауме, для которого обычное рукопожатие мужчины и женщины воспринимается, как интимная близость? Одевшись не броско, завязав волосы и воткнув в них кандзаси, куноичи, вся счастливая и сияющая, стала красоваться перед разбитым зеркалом. А Урауме покачал головой. Эта девчонка с головой не дружит? К вечеру того же дня Сакура выходит на улицу с наступлением темноты, когда загорелись первые уличные ярмарочные фонари. Итсуеми ожидал неподалеку, одетый в традиционные зимние хакама, рубаху в три слоя темных цветов и сверху теплую накидку. Сегодня он выглядел здоровее, то ли от того, что он выспался, то ли эта встреча поднимала ему настроение. Когда мужчина подает руку, Сакура с неловкой улыбкой отказывается. Она обещала Урауме, а значит надо выполнять. Мужчина отнесся к этому с подозрением, но настаивать не стал. Идя под его бок, Сакура смотрела на его профиль и вспоминала свое прошлое — своего мужа. Редко они так гуляли. Даже когда удавалось урвать время, Саске предпочитал отсиживаться дома или тренироваться. Больные люди и их разум. Сакура так и не смогла ему помочь. Гулять вдвоем оказалось очень… затягивающе. Говорить и смеяться в компании, обсуждать всякие мелочи и радоваться вкусной еде вдвоем бесценно. Ей не хватало этого уединения. Слишком много стало ее одиночества и слишком мало друзей. Знакомых. — Словим рыбок? — Предложил наследник Камо, увидев ящики с водой. — Да! Никогда у нее не получалось. Как и сейчас. В холодной воде рыбы были беспокойными и слишком активными, чтобы не замерзнуть, отчего и поймать было трудно. Итусеми смеялся, тихо и негромко, смотря за тем, как девушка хмурилась и злилась, когда тонкая бумажная сеточка рвалась под весом рыбы. Это было случайно. Сакура могла поклясться! Но когда очередная рыбка плюхается в воду с легким брызгом, куноичи от внезапности вздрогнула и отпрянула в сторону, чтобы не испачкаться. В это мгновение цепляется открытой шеей за деревянную шляпку незнакомого мужчины, отчего получает неглубокий парез. Ойкнув, Сакура нащупывает ранку и смотрит на свою ладонь. Крови нет. Обычная царапина. — Ты поранилась, — обеспокоенно произнес Итсуеми и касается открытой шеи. И злобно посмотрел на мужчину в шляпе, который уже успел покинуть это место. Сакура отмахнулась, ведь это ничто по сравнению с тем, что она получала ранее. И собиралась продолжить игру, но была остановлена слабым обхватом за кисть. — Здесь стало тесно. Пойдем. Это не было вопросом или предложением. Он просто взял ее за руку и повел в сторону, не забыв заплатить хозяину лавки. — Стой. — … — Итсуеми! Моя рука… Наследник клана Камо приостановливается и обернулся. Сакура смотрела на его руку, сжимающая ее кисть, намекая отпустить. И Итсуеми убирает руку, смотря на нее со скрытой печалью. — Я тебе настолько неприятен? Вопрос был наивным и глупым. Не свойственный таким воинам и магам. Но свойственный влюбленному мужчине. Но Сакура понимает его. — Я не хочу, чтобы ты торопил события. Я не успеваю… насладиться моментом, — честно отвечает Сакура. — Ты замечательный. Ты слишком хорош… Мне кажется, что я не достойна тебя. — Не говори так. — Ты не знаешь меня, — снова и снова повторяет Сакура. — Я не такой человек, каким бы ты меня ни представлял у себя в голове… — Позволь помочь, — слегка потянувшись рукой к ее шее, произнес Камо, на что куноичи недоверчиво отошла. — Прошу. Мне больно видеть раны на тебе. Его слова бьют прямо в сердце. Колят насквозь. И она сдается. Позволяет ему — мужчине, который желал ее, который возжелал, тлел от мысли о ней, коснуться ее голой кожи на шее, под которой пульсировала тонкая жилка. Его кончики пальцев мозолистые, но несмотря на это касания нежные. Аккуратные. Заботливые. Одним касанием его собственная кровь выходит из-под пальцев и закрепляется на крохотной ранке, создавая спекшую корочку и снимая воспаление. Но руку Итсуеми сразу не убрал. Пытаясь как можно дольше продлить момент, продолжает касаться ее кожи, любуясь нежностью и бархатом тела. — С-спасибо, — поняв, что мужчина медлит, девушка сама отошла. — Сакура, прошу, — отчаянно произнес мужчина. — Я бессилен пред тобой, не смотря на то, что могу руководить и армией, и противостоять любому проклятию… Не отвергай меня. Я завоюю тебе земли, этот город и дам все, о чем ты можешь только мечтать!.. — Я не могу предать Сукуну. Боже! Она это сказала. И сказанное ею самой кажется фальшью даже для нее. Сакура не верила сказанному. Сказала, даже не подумав. Сказала правду. А Итсуеми зависает на секунду другую, обдумывая сказанное, но после в глазах горит огонь. Ревность. Злость. Непонимание. Отрицание. — У вас с ним пакт, — догадался мужчина. — Но что предложила ты взамен своей жизни? — Я не могу сказать. — Не можешь или не хочешь? — Уточняет Итсуеми, закипая от злости. — Не должна и не обязана. Удивительно, какой она может стать резкой, когда пытаются взять ее под контроль и завязать руки. Итсуеми… восхищается. — Ты сильная, — признался тот. — Раз сам Сукуна оставил тебя в живых и взял тебя в плен. Ты упряма и бесстрашна. Может, и Сукуна видит это? — Итсуеми, я не знаю, что должна сделать в этом мире, чтобы ты меня возненавидел. Но Сукуну предать я не могу. Хотя бы по той причине, что клятву нарушить невозможно. — … — Но он не сделал мне ничего, что заставило бы меня биться в страхе перед ним. Я знаю, какой он, но… Не знаю как сказать, — помотала головой куноичи. — Его сила и мастерство восхищает. Я не могу пойти с тобой. По крайней мере сейчас. — Тогда я тебя заберу у него. — У Сукуны? — Рассмеялась Сакура. — Ты меня тоже не знаешь, мой Ангел, — улыбнулся наследник клана Камо, сияя златом своим глаз. — Не знаешь, сколько магов под моим руководством и какое место занимаю в клане. Я не один. А против всех магов мира даже Сукуна не сможет противостоять. — «Один в поле — воин». Есть такое выражение. — Ты так яро его защищаешь, — улыбнулся Итсуеми. — Не отдала ли ты свою душу ему? Отдала. Но что влекло ее в таком ужасном существе, как Сукуна? Сакура любила те моменты, когда она перегибала палку в выражениях и в своих действиях, а Сукуна просто… смеялся, считая ее попытки вывести из себя нелепыми. Терпение ли это с его стороны? Или высокомерие? — Иногда я в нем чувствую «струну», пение которой не слышал никто, даже он сам, — задумчиво произнесла куноичи, смотря в сторону. — Если он даст мне свободу, то, может, тогда я ее услышу? Итсуеми не понимает. Девушка перед ним была странной. Может, совсем умалишенная? Может, околдована? Либо глупа до невозможности? — Мне пора, — решила закончить этот вечер Сакура, немного склонив голову. — Спасибо за все. — … — Не провожай. Я сама доберусь до дома. Мужчина остался в толпе незнакомых лиц и тел, пока светло-розовая головушка уходила в обратную сторону. Идеально ровная осанка. Элегантные и легкие движения тела. Никакой резкости. Полная уверенность в себе в каждом вдохе. В ней ощущалась сила, даже если она не показывала этого. И Итсуеми знал, что именно эта уверенность в себе влечет его, как и Двуликого. Пусть Сакура и шла по тонкому льду, но ощущение опасности помогает не сойти с дороги, ловко лавируя из стороны в сторону. Она была диковинкой в руках Сукуны и в глазах Итсуеми. Редкий трофей, которым хочется владеть и любоваться. По своему. Если бы она подчинилась Сукуне и стала бы полноценным рабом, как собака, прислуживая верой и правдой, то он бы задавил ее своей силой. Раздавил бы и сломал ее. И лишь ее непокорность и упрямство, ее язвительный характер и изредко хамство в те или иные моменты их общения не позволяло пользоваться ею, как рабом. Но так же будь она не гибкой, деревянной и заупрямилась бы до невозможности, то Сукуна не потерпел бы такую наглость. По возвращению в дом, Сакура садится на пол, даже не раздеваясь, что удивляет Урауме, который думал, что та вернется в прекрасном расположении духа. Опечаленная и разбитая этим разговором, Сакура хотела просто… побыть в тишине. — Что-то случилось? — Поинтересовался монах. — Нет. Хочу спать. Завтра в храм, да? — Да, до полудня надо быть в храме. Рада ли она, что возвращается обратно? Да, можно и так сказать. Стабильность, хоть и такая шаткая, но привычная для нее радует. Сукуна не позволял ей расслабиться в свое присутствие, отчего ее навыки ниндзя всегда начеку, что так же не может не радовать. Если бы только он перестал был таким мудаком, то цены бы не было. Порой надо уметь ждать. Надо выжидать. Надо иметь терпение. Но Сакура думала, а не приведет ли ее бездействие к худшему? Она не спала той ночью. Лишь к утру глаза смыкались от усталости, когда Урауме пробуждался с первыми лучами солнца. Увидев, что девушка не спит, монах лег обратно. Притворился, что не выспался, чтобы Сакура еще дольше полежала. Все равно есть время до обеда. Интересно, а Сукуна чем занят? Через час другой оба поднимаются с футона. Привели себя в порядок, оделись, убрались за собой, выпили свои настойки для подавления запаха и пошли в храм. Середина января. Снег лежал толстым слоем на крышах домов, а небольшие пруды заледенели. Каждый шаг сопровождался хрустом под ногами, приятно поскрипывая и оставляя после себя следы. Дойдя до храма, Урауме принюхался. Запах господина еще присутствует. Сильный. Обычно ему хватало двое суток прийти в себя. Может, все же пока не спешить обратно? — Что такое? — Видя сомнение в глазах монаха, спросила Сакура. — Ничего. Оба медленным шагом зашли в ворота, где их встречал двор, не чищенный от снега два дня, с непротоптанными дорогами. Урауме уже представил себе объем работы, который предстояло ему выполнить, но больше заботило состояние Двуликого, чей запах почему-то не стал слабее. Неужели Дзурогумо не могла его удовлетворить? — Не выходи из комнаты без надобности, — советует Урауме. — Господин Сукуна еще… Ну, ты поняла. — Да. Сакура вправду не выходила из своей комнаты. Приятно было вернуться на знакомое место, включить печку, поставить чайник и пожарить овощи. Хотелось сходить в душ, но и провоцировать Двуликого не хотелось. Пришлось довольствоваться лишь увлажненными тряпками, чтобы убрать запах пота с тела. Урауме готовил своему господину обед, хотя сомневался, что сейчас он в состояний что-либо есть. Но от обязанностей не уйти, значит, надо делать. Когда монах нёс поднос с едой, то чувствовал… взгляд. Он даже знает, кому он принадлежит. Неприятно. Постучавшись в дверь, Урауме тихо заходит, всматривается в темноту. Но не видит ничего. Слишком темно, будто эта темнота стала самой комнатой. И лишь наличие проклятой энергии Сукуны позволяет понять, что он не ошибся. — У-ра-у-ме, — пропел женский голосок над ухом, что мурашки табуном прошлись по спинке. — … — Сукуна не голоден, — продолжает тишина. — Ему нужно успокоение. Дзерогумо плавным и невесомым шагом ступает по полу, подходя к застывшему монаху. Она будто была везде. Над головой, внутри и снаружи. Эта женщина… она игралась. — Его мысли… Они путаются, как клубок пряжи. Как мошка, попавшая в паутинку. Как листва, упавшая на ровную гладь воды, нарушая спокойствие, — наклонившись и всматриваясь в без эмоциональное лицо Урауме, говорит Дзерогумо. — Его дурманит запах… Верно? — … — Его голове нужен покой. — Я принесу настойки для снятия головной боли, — произнёс беловолосый монах. — Он грезит о «весне», — шепчет алыми губами девушка. — Слышишь? Урауме переводит взгляд на кровать, где его господин был в глубоком сне. Он не слышал ничего, кроме его сопения и тяжелого дыхания. — Я не подчиняюсь вашим приказом, — отказывает монах, поняв, что она хочет. — Господин не давал указания приводить Сакуру в его покои. — «Сакура», — ахнула Дзерогумо, хищно улыбаясь. — Вот, как ее зовут! Мой Король? Урауме прикусил себя за язык. Видя, как длинноволосая брюнетка подходит к спящему Двуликому, готов был проклясть этот момент. Дзерогумо садилась на него верхом, шепча в его спящее лицо сладкие речи, убаюкивая и опьяняя. Она спрашивала. Задавала вопросы о его желаниях, о его мыслях. Но он не мог думать о чем-либо, кроме как о своей головной боли. — Приведи ее, — охрипшим голосом пробасил Сукуна. — Мой господин, — шепнул Урауме, склонив голову, сжимая рукоятки подноса. — Но вы… — А ты, — обращается Двуликий к девушке рядом. — Вон. Урауме оставляет поднос с едой и злобно посмотрел на Дзерогумо. Она не была чем-то опечалена или расстроена. Наоборот — ожидала этого. Ей все игра. Она хочет поиграться, ведь не каждый день увидишь такое, что Великий Сукуна грезит о простой смертной. О женщине. Когда беловолосый монах доходит до комнаты Сакуры, то понимает, что та спит. Аккуратно заходит, без шумно и незаметно, но даже этого было достаточно для слуха ниндзя. Сакура резко поднимает голову и взглядом фиксирует Урауме перед собой. Первые несколько секунд она смотрела на него другими глазами — глазами хищника, чей покой прервали. Но потом расслабляется, убирая перелену сна перед глазами. — Ты чего? Сам сказал ведь, что могу быть в комнате сегодня, — пробубнила девушка. — Он хочет тебя видеть. — … — Тебе надо быть крайне осторожной, — предупреждает Урауме. — Сейчас Великий Сукуна одурманен своей похотью и злостью. Его мучает головная боль. Дзерогумо могла нашептать ему все, что угодно. — … — Будь кроткой. Не зли его. Не выходи против. Не используй силу. Он не сможет остановиться, — крайне серьезно стал предупреждать Урауме. — Он убьет тебя. — А как же пакт? — Смерть по неосторожности тоже смерть. Хоть и не его руками. Так что не сильно надейся на него. Сакура сглотнула слюну. Урауме спаил ей двойную порцию настоя из подавителя запаха, дал ей влажные тряпки, чтобы уменьшить ее собственный запах и сама нажевала мятных листьев. Оставалось надеяться на лучшее. Сакура входит в покои Сукуны осторожно, без шума, но знала, что он почуял ее присутствие. Двуликий сидел на полу, спиной оперевшись об края кровати, с которой «стекали» одеяла. Мужчина сидел оперевшись одной рукой об своего колено, в темноте сияя краснотой своих глаз и смотря прямо. На нее. Куноичи поклонилась. Подождала, пока он слегка кивнет, начала подходить. Демонстрирует свои руки, с ладони которых появляется ее собственная зеленая целебная чакра, немного освещая комнату. Садится слева от Сукуны и медленно прикладывает руки к его вискам, немного тем самым создавая иллюзию объятия. Сукуна тяжело дышал, измученный жаждой своего бессилия перед болью в голове. Он вдыхал запах. Ее. Он чувствовал облегчение. Голоса в голове… Шум проходил незаметно, но быстро. Словно груз тяжести сняли с его плеч и шеи. Но в мгновение. В одно мгновение этот чудный кисло-сладкий запах стал подавляться… запахом чужого пребывания. Сукуна не веря своим догадкам, переводит разгневанные глаза на девушку, что та испуганно вздрагивает и убирает руки. — Я… пойду. Учуяв с ее тела чужой запах. Чужую вонь. Чужое присутствие на ее теле. Кого-то другого!.. Сукуна теряет весь свой здравый смысл. Кто-то чужой… она была с кем-то другим! Предпочла чужого! Схватив за тонкую кисть уходящей Сакуры, Сукуна рывком тянет к себе в плотную, наклоняясь к ее лицу и вдыхая то, чем она пахла. Невероятная вонь — запах чужого мужчины. Другого альфы! Это либо кровь, либо слюна, либо пот. Но точно чужой. Не ее. Смотря на ее непонимающие зеленые глаза, Сукуна готов был разорвать ее здесь и сейчас, выпотрашить! Сжимая все сильнее и сильнее в своей когтистой руке тонкую девичью кисть, Двуликий скалится от злости, пока Сакура с непонимании смотрит на него, пытаясь одернуть руку. — С кем ты была? — Отпусти! — Забыв о сказанном Урауме, крикнула Сакура. — Что ты себе позволяешь?! Встряхнув, как тряпичную куклу, Двуликий хватается за нагрудную ткань розового кимоно, с обезумленными глазами смотря на нее. — Мне больно. Отпусти! — С кем ты была?! — Процедил сквозь зубы мужчина. Сакура перестает ерничать. Смотрит на него с ужасом, впервые чувствуя от него настоящую катастрофическую опасность. Все его четыре глаза, горящие кровавым гневом, были направлены на нее, как на лесную пойманную дичь. Все его зубы сомкнулись в ровный ряд, оголяя десны, отчего вся мимика лица заострилась и стала пугающе бледной, как у мертвеца. — Сукуна… — Шепчет Сакура и сглатывает слюну. — Не надо… Я ни с кем не была. И понимает, что ее не слышат. Перехватив ее шею другой рукой, Сукуна со всей своей нечеловеческой силой кидает ее в глубь комнаты, в стену которой Сакура бьется спиной и затылком, отчего болезненно стонет. Непонимающая, что происходит и за что он так с ней, куноичи лишь жалась к стене темного помещения, желая стать, как можно меньше, прячась в собственной тени. А он шел, словно обезумев, разминая свою кисть, готовясь наносить свои следы пребывания на ней. Сакура… была напугана. От страха парализовало все, даже желание выбраться отсюда. Она готова была заплакать, как маленькая девочка. Хотелось бороться, но она понимала, что если будет сражаться, то, как и сказал монах, Сукуна ее убьет. Он был слишком «пьян» злостью, чтобы трезво мыслить. И двери закрываются. Свет меркнет в его владениях. Тьма подкрадывается в сердце, туманя разум и обездвигивая. Это было… страшно. Ужасно. Жестоко по отношению к ней. Сакура не верила, что он мог такое сделать с ней. Она верила в него. Верила в его здравомыслие, понимая, что его разум давно болен. Отбиваясь от огромного мужчины, крича и впадая в истерику, понимает, чего он хочет. Повалив на спину и, заблокировав ее ноги своими бедрами, Сукуна срывает одним движением ее красивое, нежно-розового цвета кимоно, оголив небольшие груди с розовыми девственно невинными сосочками. Рыча проклятия и придавливая ее голову на пол огромной ладонью и кусая бледную шею, оставляя ужаснешие следы от зубов с кровоподтеками, Сукуна до ужасного треска в тонких костях сжимает чужую кисть. Сломал. И она закричала. От своего бессилия. От своей слабости. Страха. Безвыходности. Она ведь верила ему, каким бы он ни был… Как он мог? — Сукуна-сама! Вы не так поняли!.. — открывается дверь, впуская свет. Голос Урауме у открытой двери кажется единственным спасением, но тот не смел подойти. Его сиреневые глаза были направлены на придавленное хрупкое полуголое тело, не веря, что это сейчас происходит. — Вон! — Но, мой господин!.. — Проваливай, Урауме! И монах с сожалением смотрит на куноичи, после чего склоняет голову в извинений и смиренности приказу, выходя из комнаты и закрывая взор на этот кошмар розововолосой девушки. Кошмар, в котором она сейчас участвовала. Сакура пыталась. Она пыталась взять себя в руки и уверить, что она сильная. Она куноичи. Она сможет. Должна!.. Но не могла. Не смогла. Страх взял вверх. Непонимание заглушил разум. Впервые она сталкивается с тем, что ее мозг не хотел ее защищать. Его руки… Холодные. Острые когти безжалостно проходились по туловищу, оставляя кровавые неглубокие царапины. Его язык, шершавый и мокрый, словно плавил ее кожу, оставляя ужасные следы — ожоги. Тамгу. — Так он тебя целовал?! Или по другому? — Силком потянув волосы и вырвав клок розовых прядей, злился Сукуна. — Чего же ты молчишь? — Нет… — Ты забылась, кому принадлежишь? Ты лишь игрушка — красивая и диковинная, мой трофей, моя собственность. И за два дня ты смела найти себе другого хозяина. — … — И пришла с чужой вонью в мой храм! Парализовывало. Страх. Бесконечное генджицу. Ужас. Война. Война в ней самой. Война внутри него. Его безжалостие. Ее отчаяние. Ее ужас. Его бред. Ее боль… И его ревность. — Я… Он… — Собирая всю волю в одно лишь предложение, плача на взрыд, лепетала Сакура. — Никто меня не целовал!.. Я порезалась. И Итсуеми меня вылечил своей техникой. — … — Я бы никогда тебя не предала… — совсем тихо, почти губами, плача говорит она, зажмурив глаза. — Никогда… Я бы никогда… Я никогда… Сукуна молчит, продолжая смотреть в заплаканные и отекшие глаза, чья зелень сейчас была такой мутной, без былого блеска. Он проверяет ее шею со стороны спины, где вправду был небольшой шрам, от которого и сочилось чужое проклятие. А она… под ним тряслась, как последний осенний лепесток, всеми силами пытаясь укрыться от его глаз, закрывая оголенную грудь, продолжая плакать и смотреть немигающими взором в пустоту. Осознание своего поступка приходит мгновенно, словно ошпарило кипятком. Сукуна привстает, отпуская чужие волосы и выпуская из плена своих рук. Воспользовавшись этой секундой, Сакура собирается в клубочек под ним, сжавшись до позы эмбриона, закрыв грудь руками и горько разрывавшись. Смотрит на свои руки — сквозь пальцы петлятся в узлах ее длинные розовые волосы, так любимые им. Снова, но теперь без лишних движений, наклоняется к ней, оперевшись свободными руками об пол и вдыхая ее запах. Сосредоточивается. Медленно касается губами ее нижнюю челюсть, проверяя на «вкус». Кисло-сладкая, как вишня. И аккуратно заправляет ее локоны розовых волос за ухо, словно этот жест мог что-то изменить или улучшить в ее внешнем виде. — Урауме! — Рявкнул Сукуна, зная, что слуга неподалеку. Дверь тут же открывается, впуская свет из коридора и тень его фигуры. Он не видал его лица, но примерно представлял. — Забери ее. Урауме быстро подходит, не давая господину одуматься, подлетев к девчонке и потянув ее за руку к себе. Обнимая ее разбитую, после чего быстро усаживает на свои руку боком, выводя из комнаты чуть ли не со скоростью звука. Сукуна садится на пол пустой комнаты, спиной прижавшись к стене. Смотря на свои длинные пальцы, меж которых петлились чужие длинные розовые волосы, мужчина снимает их и перекладывает на свою ладонь. — Посмотри, как красиво, — произнёс Сукуна. — Ты видела что-либо столь удивительное? Темнота в ответ улыбается. Темнота оживает, обретая женскую фигуру. Дзерогумо подходит к мужчины вплотную и садится на его колени, обнимая за широкий торс, приложив мраморно ровную щеку к могучей груди. — Согласна с вами, мой Господин. Две пары глаз прикрываются. Руки расслабляются, ладони разжимаются. Злость уходит на нет рядом с Дзерогумо. Но она не лечит болезнь, лишь прячет симптомы в своих сладких речах. Но сейчас даже это ему не будет лишним.