Безвозвратно

Нужно всего лишь привыкнуть к тому, что было раньше. Может быть, прежний Антон возвращается, только может быть. Глаза тяжело распахиваются от бьющей по ушам мелодии будильника на телефоне, бледная кожа с выпирающими синими венами мгновенно покрывается мурашками из-за знобящего сентябрьского ветра, что витает меж стенами комнаты, виной чему было забытое кем-то окно на ночь. Антон тянется к источнику надоедливого звука и отключает будильник, судорожно выдохнув, он переворачивается на бок, натягивая тонкое одеяло на себя, укрываясь в нём полностью с головой. Сегодня утром, перед парами, он разглядывал в зеркале свои отросшие волосы, держа в руках ножницы, пытаясь их укротить. Дима, отвлёкшись от конспекта по акушерству, поднял взгляд на друга, наблюдая за его выражением лица в отражении, увидел перемену в уголках его кошачьего рта, с которого не сходила мрачность с тех самых пор, как он вернулся из клиники. В глазах плещутся редкие искорки жизни. Он начинает переживать, что Антон опять впал в чёрную дыру обсессии: — Что? — ворчливо спрашивает Антон, когда замечает в отражении друга, задумчиво разглядывающего его. — Извини. Задумался. — Мотает головой Дима и откладывает тетрадь в сторону, сползая с кровати, и подходит к другу. Антон, заметив это, оборачивается, непонимающе смотря на него. — Что-то не так? — Можешь мне пообещать одну вещь? — Вкрадчиво начинает Позов, смотря в глаза друга. — Не упади в эту яму вновь. — Я… Антон запинается, и Дима тянет его к себе, чтобы обнять. Антон прижат бедрами к его боку. Позов кладёт руку ему на пояс и чувствует, как сквозь футболку проступают костяшки позвоночника. — Прости, — говорит Дима, чувствуя, как на душе если не скребут, то точно раздирают острыми когтями дикие кошки. — За что? Ты что-то сделал? — Ничего. — Мотает головой Позов, сильнее сжимая друга в объятиях. И держит его на секунду дольше, чем надо, тогда Антон выпутывается из объятий, и Дима чувствует, что его волосы пахнут летом и сеном. С самого детства Антон хотел стать врачом, как папа и бабушка. У него ген науки. Однажды он стащил у папы из его докторского чемоданчика какие-то специальные ножницы, и когда отец узнал, то весь побагровел и разорался на него: — Я запретил тебе прикасаться к моим вещам — гаркнул он, взмахнув руками, сдвинул брови, что бывало нередко, когда он разговаривал с сыном, и выдернул стетоскоп из его руки. Одиннадцатилетний Антон, съежившимся воробушком, стоял перед разъяренным отцом, низко опустив голову, сверля виноватым взглядом потёртый местами ламинат, он не рискнул поднимать глаза на отца, боясь увидеть там разочарование в сыне, которому строго воспрещалось заходить в кабинет отца без разрешения. Наступил очередной хмурый осенний день. Опавшие листья с деревьев гниют, превращаясь в отвратительную кашу. В одно такое противное утро Антон, отчаянно зевая от недосыпа, плетётся в университет. Причиной такого состояния Шастуна является небольшая кипа конспектов, за поглощением которых он умудрился уснуть. Проснулся парень в неудобной для сна позе от ноющей поясницы и шеи. Он выкидывает окурок, проходя мимо студенческой курилки, поднимаясь по ступенькам университета, не замечая никого и ничего вокруг. Его мысли были забиты материалом для первой пары по анатомии. Его снова колошматит от холода, озноб, кажется, пробравшийся до костей, грозит вот-вот сломать их пополам, сложив парня в три погибели. Подойдя к университету, Арсений заметил своего друга в отдельно огражденной курилке, и тот поманил его рукой. Парень размерными шагами подошел к этой огороженной территории, пожал Серёже руку и достал пачку сигарет, ежась от редких порывов сентябрьского ветра: — Ну что, как свои выходные провёл? — интересуется Арсений у своего друга. — А сам-то как думаешь? — Хмыкает Серёжа, выдыхая очередной клуб дыма в сторону. — Я вроде все свои выходные провожу одинаково. — Ну, да, ты же из-за этого и приходишь с огромными синяками под глазами и мёртвым лицом. — Матвиенко недовольно фыркает на фразу Попова, кидая на того взгляд. — Серёж, я конечно тоже не святой, но ты прекращай это дело, — даёт совет парень, переживая за своего друга. — Сеня, харе нянчиться со мной. Я взрослый человек и сам все решу, разбирайся лучше со своей жизнью, — бросил своему другу Матвиенко и потушил окурок носочком кроссовка. На дурацкое и нелепое сокращение своего имени Арсений тут же куксится, его друг знает, на что давить. После этого он накинул рюкзак с нужными книгами на плечо и поплелся к главному входу. Для этих двух это было нормой так переругиваться между собой время от времени, а после вести себя как лучшие друзья. За всё время обучения, Арсений так толком и не познакомился со своей группой, чтобы стать с ними друзьями. Нет, у парня не было проблем с общением с другими людьми, он даже не враждовал ни с кем. Была простая причина - ему не было интересно это. Ему вполне хватало Серёжи, чтобы не быть белой вороной в коллективе. Он спокойно общается с одногруппниками касаемо учёбного процесса, может поддержать разговор на любые темы, но сближаться с кем-либо он не желал. Антон носит оверсайз — как некую данность и необходимость прятать своё тело от чужих косых взглядов вокруг, жадно цепляющихся за его почти невесомую фигуру. На переменах он прячется по углам университета, скрываясь от жалостливых взоров других студентов, искренне жалеющих его. Находит скромный уголок и погружается в очередной конспект, наблюдая боковым зрением за незнакомцами, проходящих мимо ссутуленной фигуры на скрипучей деревянной скамье. Он снова ограничивает себя в еде, боясь набрать лишние граммы, предательски увеличивающиеся на весах при каждом его взвешивании. Он пытается убедить себя в том, что это просто литры воды, выпитые накануне, но эти оправдания выглядят жалкими на фоне истерично верещавшего голоса внутри черепной коробки, упрекающей парня, что он окончательно запустил себя.

— Во время остановки сердца оно с каждой минутой теряет способность к мышечной деятельности и слабеет. —

Не забывайте дышать.

Антон стоит у входа в больницу, лениво наблюдая за редкими пациентами, бесцельно шатающихся по больничному дворику, и только успевает стрельнуть сигаретку у пациентки после групповой встречи в октябре, как примечает знакомое лицо парня с красивыми глазами цвета Байкала, и повреждённым левым запястьем, туго обмотанным эластичным бинтом, и тёмными чуть кучерявыми волосами. Его взгляд застаёт Шастуна врасплох, отчего у него внутри всё сжимается и начинается забег табуна мурашек. Он шарил по карманам здоровой рукой, ища зажигалку. Когда он, наконец, замечает Антона, эмоции на лице нечитаемы. Он шагнул назад и для равновесия оперся рукой на стену. Его глаза изучающе бегают по Антону, но почему-то Шастуну от этого не стало неудобно или некомфортно, как бывало обычно; его взгляд кажется знакомым, будто они встречались ранее, ещё до той пары после выхода с академа парня. Его взгляд как будто ищет в нем что-то завязанное, и ощущение развязываемого узла было немного болезненным. Тогда до парня доходит: он его знает. Пытаясь вспомнить, где он видел уже эти глаза цвета снега в океане. Он продолжал рассматривать Антона, и тот, будучи не из тех, кто отклоняет вызов, уставился на него в ответ. В конце концов, они простояли минут пять, таращась друг на друга, а вокруг маленькими вихрями кружились почти сгнившие листья, и Шастун поежился в своей лёгкой одежде, а голубоглазый приглаживал свои тёмные кудри. Парни молча бросали вызов друг другу. По-моему, когда незнакомец таки направился к парню, Антон мог бы вздохнуть и от облегчения, и от раздражения. — Не дашь огоньку? — Дам. — Антон предложил ему единственную завалявшуюся зажигалку, пережившую непростые времена. — Спасибо. Ты же Антон, верно? — Ага. — Я слышал, что ты лучший на потоке. А можешь посмотреть моё запястье? Антон задумавшись, нахмурился. Знает ли этот голубоглазый, что они в психбольнице, а не в приёмном отделении? — Я не врач. По-моему, ты перепутал, здесь есть приёмное отделение напротив, на той стороне… прямо… — Антон поворачивается боком, указывая направление незнакомцу. — Я тебя знаю. — Перебивает его голубоглазый, отчего Шастун вздрагивает и поворачивается обратно. — Да? — спросил Антон с невольным любопытством. — Ага. Ты дружил с Идой Галич. — Кивает тот. — Типа того. — А чего перестали? — Характерами по аркану не сошлись, — хмыкает Антон. Шастун обхватывает себя руками и прыгает на месте, чтобы согреться, отрывисто затягиваясь сигаретой. — Ага. Я играл в баскетбол с её братом, то есть с её братьями. У тебя же есть старшая сестра, да? Антон кивнул. — А ты…? — Арсений, — представляется парень, протягивая здоровую руку для рукопожатия. Антон отвечает на рукопожатие, мысленно отмечая, насколько у Арсения крепкая хватка по сравнению с ним. — Не хочешь выпить кофе? — Сразу переходит к делу Арсений, не без интереса разглядывая Шастуна, едва подзависшего от своих мыслей. — А? — Вздрагивает тот, понимая, что держит руку нового знакомого непозволительно долго, и отпускает её. — Кофе? Я не против. — Арсений кивает и, развернувшись через плечо, направляется в сторону ближайшей кофейни, напрочь забыв о своей руке. Они размещаются за одним из свободных столиков у окна в углу заведения, заказывают кофе и пару печений, и болтают о всякой ерунде. Антон живо поддерживает разговор, согревая замерзшие пальцы о пластиковый стаканчик с кофе. Шастун даже не замечает, как за беседой умудряется съесть почти две печеньки, и – о, чудо, не чувствует никакой вины за это. Он нагло залипает на глаза Арсения, такие чистые и прекрасные, даже не скрывая этого, иногда выпадая из разговора. Заметив это, Арсений замолкает ненадолго, слегка улыбаясь, ему приятно такое внимание: — Я слышал, – говорит он во время паузы, допив остаток чёрного эспрессо, — что ты то ли попал в больницу, то ли что-то в этом роде. Улыбка Антона вдруг превращается в посмертную маску. Шум, витавший вокруг этих двоих, резко обрывается. Он скалится так, что зубам становится больно. И вдруг вспышка: его лицо в окне, отраженное в их сторону. Как он мог его забыть? Как он мог забыть, что носит его с собой повсюду? Его лицо будто забинтовано. Глаза закатились, рот застыл в смехе. Пряди волос, похожие на электроды на лакричных ремешках, опасно разлетелись в стороны: они угрожают приклеиться к голове Арсения. Он готовится вонзить в него свои зубы и высосать жидкость из его мозгов. — Что случилось? — спрашивает он, дотрагиваясь до руки побледневшего Шастуна. — Извини, мне что, не надо было об этом заговаривать? — Смотрит виновато, понимая, что затронул, возможно, одну из больных тем нового знакомого. — Да нет, ничего, просто… — Шастун слегка мотает головой и смотрит на Арсения. — Откуда ты узнал? Ну… Что про меня говорят?

«Все знают. Все знают, какой ты безвольный эгоист»..

— Ничего, Антон, ничего плохого. Ты же знаешь, тут все друг про друга знают. — Начинает тараторить Арсений, пытаясь скрыть волнение. — Я услышал от брата Иды. Правда, мне очень жаль, я не хотел тебя расстраивать. — Он выглядит виноватым, отчего Антону становится больно внутри, он искренне не хочет доставлять боль и дискомфорт другим людям, окружающим его эгоистичное эго. «Покажи ему».

«Нет. Заткнись».

— Здорово, что мы с тобой встретились. — Слабо улыбается Антон, пытаясь вынырнуть из этого отвратительного состояния и перевести разговор в нейтральное русло. Антон встает со стула, вешает на руку куртку, не спуская глаз с его отражения. Если он сбежит достаточно быстро, может, он и не запустит в него свои щупальца. Может, он его не отравит.

«Это все ради твоей же пользы. Я не хочу, чтобы тебя любили, только тогда, когда ты красив».

— А еще я слышал, что ты учишься на хирурга, что ты лучше всех закончил курс, и всё такое, — говорит Арсений, протягивая к нему руку, в его голосе слышится отчаяние. Антон смотрит на его руку, как будто это грязный хвост какого-то зверя, — он на секунду повисает в воздухе между ними, над столом, потом снова падает. Шастун сжимает губы, и чувствуя на них жир из печенья, пытается выдавить свою знаменитую улыбку, из тех, которыми Антон ослеплял Арсения последние два часа. По всей видимости, улыбка выходит хуже некуда. Арсений замечает смятение в глазах Антона и убирает руку: — Антон, прости. — За что? Ты совершенно ни в чем не виноват. Это ты меня прости. Я… «Больно. Его тошнит. Он выйдет из кафе, завернёт за угол в ближайший переулок и его вырвет». Он совершил большую ошибку, подвергшись соблазну и уговорам. Не надо было делать этого, надо было держать себя в узде. А он всего-то съел два печенья, на самом деле даже полтора печенья, ты же видел, это он заставил меня съесть целое. Мне уже лучше. Все нормально. Какое там печенье. Я могу съесть столько печенья, сколько захочу… — Антон истерически кричит внутри, пытаясь заткнуть это чудовище, желающее разрушить всё то, что он пытается вернуть. Отчасти. — Давай обменяемся номерами?