***
Даже работать хочется. Процесс идет не через силу, так естественно, словно и не случалось ничего с продуктивностью Хьюстона. Правда, отдых — часть работы. И вновь новыми красками заиграла рутина. Это почти соревнование с самим собой: успеть побывать одновременно в нескольких местах, помочь всем и каждому, устанавливая мысленно галочку около номера очередной палаты. Даже к помощи медсестер прибегать часто не пришлось, контроль в руках ощущался естественно, даруя ощущение надежности. Ксено прямо-таки порхал от одной койки к другой, проводя осмотры, оказывая нужную помощь пациентам. Так невесомо, что и обеденный перерыв подкрался. По плечу мягко постучали. — Ксено, сейчас перерыв… может отдохнешь? Как у тебя прошло, ну… Вчерашнее. Мне Ген рассказывал… — На полуслове Луну прервали. — Да-да, пошли. Знакомый путь от палат к кухне, как обычно, сопровождается диалогом. Благо среди такого шума и прочей возни докторов слова практически не разносятся по коридору, а остаются лишь в пределах этой пары. — …ну, а как услышал, что Ген его обратно завел и ушел — так сразу к нему рванул. Не буду тебе все целиком пересказывать, но Ген, наверное, тебе и так рассказал несколько подробностей. Так вот, отдал он мне жетон свой. Реакцию мою представила? Я на него кричу, понимаешь, а он вот это. Я, естественно, не ожидал, да и перехотел как-то дальше давить на него. — Очень… символично. И что сказал? — С неподдельным интересом смотрит, словно сюжет фильма слушает. Ксено перед ответом усмехается тихо. — Как по сценарию: пафосную речь о том, что именно я спас его жизнь, поэтому и имею право держать его жетон у себя. Хоть это и правда. — На кухне уже собралась толпа медбратьев, что не торопились уходить, лениво разбирая тарелки с чашками. — Хороший знак. О большом доверии говорит, даже завидую. Прямо-таки романтик попался. — И сама посмеивается тихо, по-доброму. Сама приборы берет, обед накладывая. — Да чему завидовать-то? Ладно, проехали. Через пару дней его реабилитировать по-хорошему начну. Не дело уже мариновать его столько. — Не боишься? Тебе бы его как-то отгородить ото всех. Сам понимаешь. Но и с другой стороны, да, уже пора. Надеюсь, все хорошо с ним будет. — Да нечего бояться, сам знаю. Да, повадки могут выдать, но чем черт не шутит. — И себе порцию накладывает, не переставая говорить. — Можешь ему обед занести позже, когда всех кормить начнут? У меня завал в пятнадцатой, могу не успеть к тому времени. — Без проблем. Шарлотта там, кстати, отчет просит к завтрашнему, я тебе позже напишу, как там по моей части будет.***
Это просто сон. Шнайдер продолжает проговаривать эту мантру в своих мыслях, отстреливаясь от группы солдат, обошедших их укрытие. Нескольких врагов сбить они успели. Адреналин кипит в крови, благо руки не трясутся, автомат держит крепко. Прошу, пусть он выберется отсюда живым. Воспоминания оставались в голове странным отголоском. Те самые сны, что, кажется, имели в себе так много реального. Те, сюжет которых хочется прокручивать в голове еще некоторое время после пробуждения для нахождения новых деталей. Но не сейчас, времени на это просто нет. Нужно думать на все четыре стороны, включая и все шесть чувств, дабы еще хоть как-то обезопасить себя. Пару минут назад сослуживец пощечиной смог привести Стэнли в чувство. Как он мог вырубиться посреди битвы — одному черту известно. Серьезное ранение? Пока ещё живой. Кровотечение еле остановили, но такие раны не смертельны. Тогда что все это было? Навязчивые галлюцинации? Как мозг вообще мог такое выдумать? Палаты — понятно, желание покоя — тоже. Но Уингфилд? Передача жетонов? Ген? Луна? Он даже помнит их чертовы имена! Какой же бред. И все-таки… Крик солдата. Вражеского. Оглядывается — его отряд еще жив, все до единого. Нет, разве они не были мертвы? Это тоже было частью сна? Разберись еще тут. Шум не утихает, продолжает играть оркестром шквал выстрелов, что несутся лишь около них, не попадая. Но подождите, все это было так реально, это не может быть просто сном. Этого просто… слишком много. Он помнит, и помнит отчетливо. Каждую деталь, эмоцию, переживания. Режущая боль заполнила голову, взгляд постепенно становился затуманенным, глаза словно вдавливали внутрь черепушки. Подстрелили? В ушах звон, в руках дрожь. Дышать, продолжать дышать. Вздох пронесся новой волной боли по голове. Он жив. И он… все еще в палате. Оглядывается, дышит глубоко, лишь бы за что-то ухватиться, понять, что на этот раз все видимое реально. Руками лицо ощупывает, одеяло, ноги, прикрытые им. И правда, тут он. Прошедший бой все же был сном, а не его нахождение тут. Так лучше. Так спокойнее. Вот оно, окно, пейзаж за ним все тот же, реальный. Сама палата выглядит так же, только лишняя грязная тарелка оставалась на столе, что рядом с кроватью. Он сам не изменился, все такой-же реальный. Обдумывает молча все пару минут. С чего бы его голове такое выдавать? Ужасно болит, лопается, чертовка. На пустом месте с мыслей сбивает, пульсацией заглушая остатки осознанных предложений. Все словно плывет, но не в реальности, а там, на подкорке сознания. На концах пальцев неприятный ток. Он не настолько разнежился, эти ощущения — ничто по сравнению со всеми его ранениями, но весь этот оркестр телесных ощущений был… достаточно неприятен. Концентрируйся, дыши. Ничего такого, правда. Сейчас, вот, пара выдохов — и придет в норму. Мысли пошли четче. Да, так определенно лучше. И будучи в этом состоянии, и в этом госпитале в целом. Вот она, реальность. Да, даже во время войны он может почувствовать спокойствие. Это место — его чистилище. О нем заботятся, помогают, сопровождают, когда надо. Он нуждается во всем этом, как и некоторые нуждаются в нем. На мысли себя ловит: спокойствие тут не только от отсутствия активной битвы. Это, безусловно, тоже, но важен и другой момент. Все, что связано с этим госпиталем, как и с самим Уингфилдом, он терять никак не хочет.