Черный крест

      Ноги еле шевелились. Слабость окутала весь организм. Главным топливом стало отчаяние. Не совсем то, из-за которого хочется свалиться с ног и рыдать, но то, что вступает в реакцию с гневом, давая еще сил на продолжение пути. Путь был недалекий. Теперь недалекий. Осталось спуститься с третьего этажа до его кабинета. Буквально перевести дух. Снять, наконец, защитную одежду, написать в отчет хотя бы пару слов. А потом к Шнайдеру.       Пожалуйста, еще немного сил.       Кабинет оглушал своей тишиной. В ушах все еще отдавались крики, стоны боли, звон металлических инструментов и тяжелое дыхание всех врачей, что звучало в унисон с его собственным. И все вроде утихало, но не крики. И ведь раньше такого не было. Не в плане внешних факторов, они как раз были прежними. Может быть, в этот раз только масштабы увеличились. Но вот внутренние факторы. Злость на себя самого перебивала местами отчаяние. Забрал на свою душу сострадание, терпи теперь.       Неожиданным было обнаружить себя действительно беспокоящимся за судьбу десятков людей. Паника все еще стынет в жилах. Весь оркестр страха за собственную и чужую жизнь вместе со всей физической болью и грязью вокруг — вот она, песнь, сопровождающая танец Уингфилда с госпожой войной.       И он мирился. Каждый раз, наблюдая подобные картины. Это был далеко не первый опыт, но нынче резало сильнее. Даже не только в переносном смысле. Пока тот вытаскивал людей из-под огня, его самого зацепило. Но просто осколки, пустяки. Он успел быстро обработать и перевязать рану, что как назло была в самом неудобном месте. Сгиб руки, но хотя бы артерии целы. И все гудело.       Опирается на стол, пошатывается, дыша также тяжело. Снимает одежду, снова осматривая рану. Вот и на теле Ксено расцветают гематомы. Ладно, все это терпимо, но… Отчеты потом. Не до них сейчас, вот совсем.       Надеется, что Луна сейчас в порядке. Для нее, поступившей на работу позже Уингфилда, такое пережить еще сложнее. Ген, прошу, помоги ей сейчас.       Отрезает одной рукой бинт, заменяя старый, уже пропитавшийся кровью. Да, с этим работать будет тяжело. Кровь даже застыть не успевает, как вновь набегает новая. Сворачивается совсем плохо.       Ксено почти шипит от боли. Нет, даже просто чересчур противно. Боль маячила на фоне, напоминая ему, что он еще не мертв. До жути неприятен был скрежет бинта по содранной коже, словно скрип металла по оголенным нервам.       Узел завязывает и надевает одежду снова. Его халат уже совсем потрепан, новый комплект должны выдать еще не скоро.       Руками на стол опирается. Сотни бумаг плыли перед глазами, напоминая о вечной цепочке усталости.       Ему нужно что-то живое.       По-настоящему живое.       Среди бумаг находит и ключ, что Асагири предусмотрительно спрятал.       Отпирает дверь руками дрожащими. Надеется, что он все еще тут.       Хотя куда ему деваться-то?       И правда, сидит на своем месте. И смотрит. Даже не на небо, что медленно закатом окрашивается, а на самого Уингфилда. И смотрит с беспокойством.       У Ксено нет сил ни на приветствие, ни на осмотр.       — Все в порядке? — Не таким обеспокоенным, но интересующимся тоном звучит вопрос.       — А по мне не видно? Лучше, сука, некуда. — Сквозь зубы цедит Уингфилд. Не лезь только сейчас. Побереги свои и чужие нервы, Стэнли.       Вздыхает раздраженно.       — Херово все. Людей слишком много. Мы просто уже не успеваем. Некоторых уже даже не вывозим, места просто нету. Ни в машинах, ни в палатах. Знаешь, какой ужас наверху творится?       — Это ж не первый раз. Я думал ты привык. — Было сказано слишком монотонно. Стэнли даже сам сразу не понял, как это прозвучало.       — Конечно, не первый! К такому привыкнешь! — Усталость отошла на второй план, на лице Уингфилда пылала ярость. — Я тебе напомню, я не боец, в отличие от некоторых. — Едко зыркает на Стэнли, подходя ближе на пару шагов. — Я спасаю их, твою мать. И я, в отличие от тебя, знаю, как тяжело жизнь обратно восстановить. Ты-то, конечно, привыкнешь, нажимая на курок. — Подходит к самому краю кровати, тыкая пальцем в грудь Шнайдера.       — Ты даже не задумываешься о таком, наверное. Нужно только знать как целиться и как считать количество своих трофеев.       В ответ молчание. В глазах Стэнли есть гнев, правда, но он не заглушил и беспокойство. Уингфилд реально едет крышей. Тело противится, отпор дать хочется, но Стэнли знает, что станет хуже.       — Хотя что там ты. Вся гуща таких солдат и те, кто ими командуют, особенно. Сборище идиотов. Даже те, которых я спас сегодня. Все до единого твари. Сегодня нашего паренька подстрелили. Совсем молодой был, месяц всего с его первой вылазки прошел! И что? Мы враги по их мнению? Мы враги, мать твою? — Руками на койку опирается, глядя солдату в глаза — Скажи, Стэнли! Он то теперь сможет привыкнуть к тому, что тут происходит?       — Прямо специально? Это точно не был осколочный? — Уже более обеспокоено звучат слова Шнайдера.       — Они целились точно в голову. Целились специально, никакой не осколочный. Вот осколочный, — указывает на пятно вновь поступившей крови, теперь уже через халат. — А он, по их мнению — обуза, не имеющая права ни на что.       — И это все еще реальность, мы это не изменим. Только время и главные лица смогут что-либо сделать.       Шнайдер пытается смягчить ситуацию, правда. И все же от истинного положения событий не уйти, как не пытайся.       Уингфилда пробивает на истерический смех. Вот она, крайняя точка:       — Точно. И что я ожидал, когда пришел работать сюда? Что я останусь в здравии? И что ждал, когда забрал с поля тебя?       Сука, Уингфилд. Ну что ты несешь.       Неожиданно почувствовал укол то ли совести, то ли простого здравого смысла. Ты молодец, серьезно пострадал сегодня, пережил все это. А теперь орешь на солдата, который сам чудом не помер. Который, к тому же, не транслирует никаких идей, которые бы обесценивали твой труд. И в целом, если ты не заметил, как-никак беспокоился.       Силы ушли вместе с рассудком, судя по всему. Подходит к койке Стэнли, опираясь спиной на стену рядом. И съезжает по ней вниз, Закрывая лицо руками. Глаза болели. Ему бы поспать часов двадцать, может и больше. Просто этого ужаса не видеть.       Хотелось спрятаться, убежать ото всего.       Или как минимум как-нибудь загладить вину.       В кармане халата шарится, находя нужное.       Достает одну сигарету, протягивая прямо к губам Шнайдера, смотря своим остекленевшим взглядом снизу вверх, как будто бы спрашивая.       Глаза Стэнли же в миг прояснились. Молча зажимает между губ эту папиросу, пока к ней подносится маленький огонек. В руках Уингфилда потертая зажигалка Стэнли. Но ее он не возвращает. Кладет в карман халата, опуская руки на колени, подперев подбородок.       И просто наблюдает.       Как тлеет бумага, вместе с мелкими листьями табака, как струйки дыма идут с конца. Как Стэнли, прикрыв глаза, делает первую затяжку, откидывая назад голову. В его выражении никакого напряжения, лишь ресницы слегка дрожат. Кажется, даже во время сна его лицо не такое блаженное. Его рука снова тянется для второй затяжки. И все еще не открывает глаз. Ксено представляет, сколько эйфории сейчас испытал Стэнли, слегка завидуя. В костях бурлило напоминание о тех ощущениях. Все же человек просто не может бросить что-то до конца.       Рука солдата тянет сигарету к самому Уингфилду, но тот отказывается, мотая головой.       В их взглядах нет гнева, даже простой злости. Мягкая усталость и благодарность. И у обоих где-то дальше радужки мелькает отчаяние.       Снова затяжка, пепел мелко осыпается на простыни, пачкая их, но не прожигая. Хьюстон тянется за жестяной тарелкой, что вполне могла бы сойти за пепельницу на первое время. Ставит на край койки, садясь в то же самое положение снова.       И как же все-таки красиво. Дым окутывает комнату. Он еле заметен в этом тусклом свете, но в глаза бросается каждый дымчатый узор.       И пальцы Шнайдера. Он держит сигарету правой рукой, левая же покоится на краю койки. Взгляд на нее переходит.       И вновь усилие, чтобы невольно не начать искать его пульс.       Еще затяжка, и снова, и снова. Каждую деталь интересно было изучать, пока цикл не закончился. Тот тушит окурок о дно тарелки.       — Думаю, к такому никогда нельзя привыкнуть, ты прав. Здесь невозможно найти истину не потому, что это так тяжело, а потому, что ее просто нет. Мы все в этом отчасти замешаны, все человечество. — Произносит Шнайдер, все еще переводя дух.       Теперь очередь Уингфилда молча слушать.       — "С тех пор, как Земля вращается вокруг солнца, пока существует холод и жара, буря и солнечный свет, до тех пор будет существовать и борьба. В том числе среди людей и народов. Если бы люди остались жить в раю, они бы сгнили. Человечество стало тем, что оно есть, благодаря борьбе. Война — естественное и обыденное дело. Война идёт всегда и повсюду. У неё нет начала, нет конца. Война — это сама жизнь. Война — это отправная точка." Я часто слышу эти слова. И во многом это правда, как по мне.       Уингфилд жмурится. Глаза уже слипаются от усталости. Он не успел выпить кофе сегодня, с непривычки организм уже дает сбой.       — Это просто есть в природе народов, что не отменяет идиотизма этой системы. Человек — единственный раб. И единственное животное, обращающее в рабство себе подобных. Он всегда был рабом и всегда властвовал над другими рабами. Ни о каком всеобщем мире и речи быть не может. Да, будут существовать люди, что как вы, будут спасать некоторых людей. Но это не изменит общей картины.       Хотелось бы поспорить, возможно, местами согласиться, просто… Просто было слишком хорошо сидеть вот так. Не двигаясь, не переодевшись толком, засыпая под рассуждения солдата. Пусть он еще что-нибудь расскажет.       — Мне жаль вашего коллегу. Даже несмотря на наши разные стороны и отличие нашей с вами работы, теперь я вижу ситуацию и с вашего угла. Я не перестану от этого быть тем, кто точно так же обрывает чужие жизни. Но я соболезную каждому, кто так же погиб, стараясь помочь кому-то.       Голова медленно падает на край койки, глаза закрываются сами собой.       — Спасибо, доктор Уингфилд.

***

      Глаза наконец открываются. Комнату окутала темнота. Взгляд поднимает: Шнайдер все еще не спит. Смотрит на небо, не двигаясь с места. Луны не было видно, скрылась далеко за окнами, а свет все равно отдавала.       Уснул, сидя прямо на полу, ну что ж такое. До своей койки дойти не мог, что ли?       Хьюстон встает медленно, тело совсем затекло. Потягивается, хрустит шеей, да идет к выходу, отворяя дверь. Оборачивается на секунду, Шнайдер смотрит на него. И не произносит ни слова.       Хьюстон кивает, вновь закрывая дверь.