интермедия

всё-таки срываться с насиженного кресла по первому гудку – сомнительное решение. каким-то образом сомнительнее, чем понимать об этом, лишь вперив взгляд в пару розоватых туфель, выровненных у стены. высокие ботфорты, рядышком что-то на каблуке, пугающей чистоты белые форсы – ухоженность, лоск и ни грамма человеческого пускают мурашки по коже. антон не знает, куда деться. прозрачные глаза отказываются смилостивиться и спустить с крючка. у незнакомки потрепанный вид и с неоправданной суровостью поджаты губы – квартиру открывает девушка в неплотной футболке и заметно под шофе. заметно, потому что пахнет и шатается, а ещё выглядит, как настоящая дурочка – в руках подколотый телефон и веник, как дюжина нежных цветов. антон проклинает всё, на чем стоит земля – от незнакомки навязчивым шлейфом пасёт пиво. нет, не осуждает, в ней он видит самого себя: на целых тридцать минут без маршруток, переулков, средних школ и девушек, настойчиво требующих сам догадайся чего, счастливее и молодей. завидует. видит себя, замурованного в собственной квартире, себя, уютно попивающего из горла и неторопливо отвечающего на реплики сиськи. думает, а стоило ли оно этого? ответ позорный: антон не научился врать себе. звонок тогда, на тридцать минут ранее, знатно ударил по гордости. почему-то многое, что связано с парнем выше по улице на пару домов, заставляло чувствовать себя глупым. антон не смаковал неприятное послевкусие от мысли – нашлись вещи поважней. тонкий полумрак комнаты ушел на второй план, испарились в сознании и дискорд, и спиртное на столике, даже тело, кажется, сократилось ровно до слуха, потеряв зрение, обоняние, волю к движению и тепло. антон, оказывается, тосковал, далеко не той тоской, которую остро испытывают по весне или от тяжелого недуга. так тоскуют только по владу, с которым и горы, и море до пизды, а вот говорить прямо и смотреть ниже трепетных ресниц – страшно, страшнее, чем с любым другим другом. антон не мог отказать. не было такой опции. он не думал, когда поспешно выбирался из домашних штанов, даже не попрощался с зелей толком, едва откроив время на покурить. сейчас неприятно. сейчас жалеет. сейчас несвоевременно думается, что стоило подключить мозги. или хотя бы головку. всё лучше, чем слабое сердце и его собачья радость, преданность-тире-безвольность. всё лучше, чем немое осуждение в чужих зрачках (почти таких же чистых, как его байкальские воды). ну чё, поманился за знакомым до судорог голосом с едва слышной хрипотцой – теперь расхлёбывать. по уму стоило заподозрить неладное, когда на номер прилетела локация за три версты. антон ни на не секунды не усомнился, в чём заключалась главная ошибка, ведь правда: подсказки лежали под ступнёй. зачем владу заблагорассудилось там оказаться? район красивый, ухоженнее, чем окраины. и там, и там живут люди, хотя друг другу далекие, как полярности на земле. делят разный быт. делят незнакомые другому порядки. антон, если и прячется, но глубоко внутри – плавкий, как пластилин. крути, мни, конструируй, кого хочешь, о ком мечтается в знойных снах, собирай из маленьких деталей, главное – со знанием и через горькое тепло. на улице нещадно печёт солнце и улыбаются девочки по дороге, перекидывая одна другой рюкзак. антону мягко. он ловит себя на том, что очень ожидает – через улицу, уже меньше чем полпешеходки, заветное место назначения и, конечно, сам влад. с ним не виделись больше полторы-две недели. антон боится думать о том, о чём думает, но не может перестать. influence can be pretty scary; под давлением призрачного комка под грудиной, антон ломает ветки с цветущих кустов. сентиментальная слабость такая заразная; коты ползут под ноги – сонный фиолетовый лепестков ласково ложится под ладонь. теперь остается лишь неловко поднимать бедра к груди в попытках разуться и лицом не познакомиться с грязью от ковра. стоит тишина. антон решает, что выглядеть глупо почётнее, чем нечаянно заглянуть под свободный крой футболки – у незнакомки ноги длиннее, чем хочет знать антон, а вид, пожалуй, ни в коем разе не слаще и не милей, чем у обиженной судьбой преподавательницы. аллилуйя, он спасён! наконец ботинки сброшены и бедным родственником примостены у двери, девушка невпечатленно кривит брови. руки дёргает странной щекоткой – антон предлагает ей новый веник, едва управляясь с интонациями и не послав её на свой толстый и большой. *** старания награждаются. вселенная очистилась, услышала мольбы. она проводит его в крайнюю левую по коридору, не кинув ни привета, ни ответа, но сирень забрала на руки, оставив веник под каблуком. узнавание моментальное; крупная фигура тучно опиралась на стол, вглядываясь в поцарапанный экран телефона. она смешно горбилась и теснилась в комнатушке пять на шесть. взъерошенные волосы, хрипотца, нашептывающая мелодию под трогательно вздернутый нос, теснота помещения натолкнули на мысли о дивных птицах за железом решеток. насколько бы сконфуженным и в раздражении не был антон, его губ безотказно касается карикатура на улыбку – влад привычный (и привычно красивый, но этого можно и не произносить. как-никак – безоговорочная константа). влад на кухне, значит пахнет горелым. горелое дублирует запах с истоков, за пузатыми телевизорами и громким распадом великой страны. пахнет детством. влад парится на кухне и пыхтит над сковородой, лепечет через плечо почти неуместно весело: «оооо, привет, чё как дошёл. помнишь таньку?» танька, как нашла импровизированную вазу в лице глубокогодонного стекла, повисла на владиковом рукаве. лишь бы не выдать, как играют желваки. таньку антон, не кривя душой, не вспоминает. от ее лица и тела несёт чужбиной, а влад – половина отрочества. ему бы было, наверно, даже похуй, ведь их, женщин влада, запомнить тяжелее, чем пытаться понять. с другой стороны, женщин, которые позволяли себе быть с владом публично, через касания и невысказанное знание, что они вдвоем, абрамов мог пересчитать по пальцам. очень настораживает – влад ее не послал. успокаивает, как он отказывается замечать мелкие бутоны под дрожащими кистями. красные ногти царапают линию под тату. (антон помнит, как ждал на табурете, пока влад старательно делал вид, что не корчится под иглой.) – может, формально познакомишь. ну... таню со мной? имя встает поперек глотки. антон ищет, чем грамотнее развлекаться: под глаза попадается сковорода. организм его предает: на периферии взгляда отражается крупный оскал влада и его крепкая рука, закинутая к предплечью незнакомки. – ну че, знакомьтесь: моя новая тёлка, татьяна палвна, мой старый мужчина, антон. руки жать будете или это уже слишком формально? – красавица, да? только ты к ней не подкатывай, мы монополизировали наши венерические заболевания, иначе уебу – да, тань? антон думал, что его пресное лицо станет показательной реакцией, но прогадал. по затылку влада звонко треснула оплеуха – вполне себе заслуженная, впервые одобряет девушку абрамов. – ...ахуела- – это ты не прихуел часом? сестра я его, взрослых уважать нужно, хотя бы притворись, засранец. гляди, совсем распоясался, как уехал от отца. шестеренки с новым усердием закатались в сознании. по кухне грохочет владиковский смех. пара махинаций, и становится ясно: парень с девушкой похожи, как отражения кривых зеркал. верхняя губа бантом, глубокое веко-полумесяц, идентичные тональности и хрипотца. женская рука, почти такая же крепкая и тяжелая, как у влада, держит под мышкой не собственнически, а вторя мнимому покровительству. с сердца мгновенно отлегло. – бля-я, тань... я не могу, ты его лицо видела? что, так сильно не понравилась краля? – молчи или тебе тоже прилетит. антон поражается тому, насколько трезво звучит калюка старшая, и на всякий случай по-мужски следует ее приказу. близь сахарницы, прямо у плиты, – полторашка белого медведя. – следи за леденцами, влад, я не хочу лечиться углём. антон только сильнее путается в мозаике происходящего. ***