Темные воды чужой жизни

Перестроиться после каникул на рабочий режим — всегда проблема. Аня проспала в машине всю дорогу до школы, но это не сильно помогло. Поэтому вид бессовестно бодрой и радостной Загитовой бесил. Камила, впрочем, выглядела менее жизнелюбивой и сладко зевала у крыльца. Девочки обнялись и вместе вошли в школу. Идя по коридору, Ками зевала уже четвертый раз, а Алина, вышагивая модельной походкой, то и дело кого-то приветствовала, махала едва знакомым людям из других классов и неуёмно болтала. — Текстом с ними общаться вообще невозможно. Я ему написала «Такие вещи надо обсуждать…», с многоточием, ну типа я задумчивая. А он сказал, что моё многоточие означает сарказм и я несерьезная. Ну пиздец. — Ты все каникулы в тиндере просидела? — Ками зевнула в пятый раз. — А ты все каникулы крестиком вышивала? — ехидно осведомилась Алина. — Я же вам говорила, что ездила в Ленинку писать доклад. — Если цена доклада - целые каникулы, то надеюсь он потянет минимум на Нобелевскую премию. — Нет, там месиво… — Напрасная жертва тогда, — вздохнула Алина, — Щербакова, надеюсь хотя бы ты занималась чем-то нормальным! — Бисероплетением, - улыбнулась Аня. — Тебя Валиева что ли покусала? Говорите обе как люди, у которых уже есть внуки. Алина открыла двери в туалет, пригласив взглядом подруг. Она вынула из кармана бирюзовую пачку ментоловых сигарет. — Что? — Загитова подошла к окну и приоткрыла форточку. Ками сморщила нос, глядя на то, как Алина подносит зажигалку к кончику длинной сигареты. — Если твой нынешний считает, что _это_ круто, то он придурок, а ты еще большая дура. — Валяха, не душни, — Алина смачно затянулась и выпустила дым в форточку. — И он не мой нынешний. Я же писала в чате, какая у нас ситуация в отношениях. Вы чат вообще открывали?! — она ткнула пальцем Аню в плече. — Ты особенно, Аннушка. Почему ты нас игнорила? Аня прислонилась спиной к кафелю. Она все еще жутко хотела спать и надеялась, что прохлада от стены хоть немного взбодрит. — Неправда, я лайкала ваши кружочки. — Но игнорировала наши вопросы! — Я игнорировала _тупые_ вопросы. Их чат был легендарным, старым, как мир, и содержал тонны кринжа и компромата на всех троих. Последние полгода он назывался «Татарки и Аня», но за историю своего существования менял имя множество раз — от «Тройничка» и «Тирамисучек» до «Девочек налево». После новогоднего бала, вернувшись домой, Аня обнаружила в чате «Татарки и Аня» плюс одиннадцать новых сообщений. Вопросы задавались на разный лад, но по сути сводились к одному — «Что происходит у вас с Трусовой?» Аня приняла решение с достоинством слепнуть каждый раз при виде таких сообщений. — Так че по Трусовой? — теперь, вживую, Алина была настроена получить, наконец, ответы. — Ничего, — сказала Аня максимально невинным голосом, — Мы с Сашей заключили перемирие. Пора взрослеть. — Ах она уже Саша! Сашенька-Сашуля. Когда начнете ебаться? Аня смогла сдержать себя и не измениться в лице. Камила же удивленно вскинула брови. — А ты не выкатывай глаза, — набросилась на неё Загитова. — Ты тоже говорила, что они вели себя как старые супруги. — Я говорила не так. — Она говорила, — Алина сделала очередную затяжку. — Если бы Трусова выпила больше и пошла обнимать фаянсового друга, ты бы, — она показала на Аню, — держала ей волосы! Аня рассмеялась. — Тебе напомнить, как Ками держала _твои_ волосы в прошлом году на Восьмое марта? Насколько я знаю, вы не трахаетесь, а дружите. — Так вы с Трусовой друзья? — Алина пнула Камилу в бок. — Слыхала? Они ДРУЗЬЯ. А мы с тобой теперь так, с помойки. Аня закатила глаза, не понимая, что на это можно ответить. — Ты докурила? Пошли. Алина цокнула языком, открыла ближайшую кабинку и смыла бычок в унитаз. — Ты чо? — вскинулась Камила. — Нельзя! Засорится. — Схераль толстенная труба засорится от одного бычка? Они направлялись к своему кабинету. Ками и Алина продолжали спорить, но Аня мысленно была уже не с ними. Она надеялась, что пока они торчали в туалете, Саша уже пришла в класс, и всего через несколько мгновений Аня увидит среди прочих и такую любимую рыжую макушку. — Сигареты не растворяются в воде! — Я же не блок туда высыпала! Было странно испытывать раздражение из-за спорящих подруг. В целом из-за подруг. Любимых подруг и любимых одноклассников. Потому что они, сами того не зная, конечно, были препятствием. Они отделяли Аню от того, чтобы при встрече сразу стиснуть Сашу в объятиях и уткнуться в её волосы, пахнущие яблочным шампунем. Она скучала, безумно скучала. — Все так думают, а мусор накапливается! — Да ничего не случится, успокойся. Девочки подошли к дверям класса, из которого доносились голоса и смех. — Хорошо-хорошо. Когда мы всем этажом будем плавать в говне, я тебе припомню! Аня вошла первой и тут же остановилась. Саша стояла почти у входа, склонившись над первой партой, и что-то настраивала в проекторе. Она подняла глаза на Аню, поправив сбившиеся на одну сторону волосы. Они даже не успели сказать друг другу невинное «Привет», потому что Алина, прошагав мимо, бросила в их сторону. — Давайте пососитесь еще. Саша глянула на Аню и подняла одну бровь. — Это серьезно? — сказала она своим тихим низким голосом. Аня бы слушала его снова и снова, часами. — Нет. — А жаль, — Саша вернулась к проектору, но довольная ухмылка не сходила с её лица. *** Марк наводил изображение проектора на полотно — цветная карта Европы для урока географии. Саша стояла у экрана вместе с Семененко и что-то увлеченно говорила. Часть картинки с проектора падала ей на лицо и плечи. Воспользовавшись тем, что Алина в спешке доделывала свою контурную карту и ни на кого не обращала внимания, Аня любовалась Сашей. Сегодня она была в узкой короткой джинсовой юбке, туфлях на невысоком каблуке и приталеной рубашке. Необычно, ведь Саша больше предпочитала свободные джинсы, кроссовки, оверсайз рубашки или худи. Аня почувствовала неловкость от мысли, что Саша оделась так из-за неё. В конце концов, она не была центром Вселенной, и мир Саши наверняка не вращался вокруг неё. Но любоваться это не мешало. Аня любила Сашино стройное сильное тело, Сашин ум, Сашины волосы, Сашину лучезарную улыбку. Она любила всё в ней. И её собственное тело чутко реагировало на присутствие Саши рядом, как хорошо настроенная антенна или локатор. Ей нравилось касаться Саши, нравилось её целовать и гладить. Но она настолько изначально не верила в то, что их отношения зайдут дальше дружбы и поцелуев, что даже не представляла, с чем столкнется внутри себя самой. То, что Алина назвала ёмким словом «ебаться», Аня всегда считала явлением, с которым лично ей не придется пересечься, как не пересекаются параллельные прямые. *** Им было по шестнадцать тем летом, и чат тогда назывался «Девочки налево». Загитова укатила в Барселону в международный языковой лагерь. Она много спамила фотографиями и нытьем про какого-то Рони из Антверпена, который, по её словам, был «красив, как греческий бог». Одним утром Алина разбудила подруг в шесть. Zagi: Девки. Девки блин! Zagi: Подъем блять. Zagi: Подъем, говорю! Девкиииии! Anna S: Ты видела время? Zagi: ВЫ ЩА ОХРЕНЕЕТЕ ОТ НОВОСТЕЙ Kamil_ok: Если никто не умер, то я предпочту доспать. Zagi: Дуры! Знаете что случилось???? Zagi: Я… Сегодня… Anna S: Ну что ты уже там натворила? Zagi: В общем. Я теперь женщина! Anna S: … Пользователь Kamil_ok изменил(а) название чата на «Девочки и ЖЕНЩИНА налево» Zagi: Вы издеваетесь? Zagi: Или просто завидуете, сучки? Вот больше ничего вам рассказывать не буду!!! Anna S: Ну всё, всё. Как оно? Жизнь теперь по-другому ощущается? Небо голубее, трава зеленее? Zagi: Нет, дурочки! Но блин, это было… Это была особенная ночь! Kamil_ok: А у него красивый, ну, ты поняла? Zagi: Ками, тебе пять лет? Скажи нормально Kamil_ok: нефритовый жезл:) Anna S: Кто-то пересидел на фикбуке… Zagi: Боже, с кем я связалась Zagi: ну не нефритовый. Но жезл. А когда напряжен… Kamil_ok: ой всё блин перестань, мне не нужны ТАКИЕ подробности Zagi: ОН становится больше и такой… упругий… Пользователь Kamil_ok покинул(а) чат Однако через две недели у Ани в гостях Алина уже не была настолько восторженной. Они сидели — обе в белых кепках — у небольшого фонтана, свесив ноги в воду. — То есть было больно? — с ужасом переспросила Аня. — Ну. Как сказать. Не прям сильно, конечно, но да. Несмотря на летний солнечный день, у Ани по спине пробежали мурашки. Это казалось ей неправильным, даже страшным. Разумеется, она была не из тех, кто боялся боли как таковой. Но не в _такой_ же сфере. Не там, где ты с человеком, которому должна по идее доверять. — Да чего ты? — Алина улыбнулась. — Зато знаешь, как мы гуляли и лежали целовались под соснами. Как же классно там пахнут сосны! — Не высоковата ль цена за сосны? — Да ну всем в первый раз больно, надо просто потерпеть. Аня не хотела пугать Алину своей реакцией, поэтому просто пожала плечами. — А ты не могла… сказать ему об этом? — Ты что, зачем? Эт мои проблемы. Да и что он должен был сделать? Прекратить и достать, блин? — Ну да? — Ты не понимаешь мужиков. Может не доросла еще. — Ой ладно, только не строй из себя теперь её мудрейшество, познавшее жизнь. — Аня закатила глаза. — Но ты правда не думала остановиться, когда поняла, что всё немного… не ок? Алина постучала ногами по воде, поднимая брызги. — Да он бы не остановился. — Серьезно? — И мне это не надо, я хотела, чтобы ему понравилось, ясно? — Блин, Заги, это насилие вообще. — Ты дурочка? — Алина рассмеялась. — Не выдумывай, это нормально. Так у всех. Алина дальше беззаботным голосом рассказывала о Рони, их прогулках по Барселоне и поцелуях при луне на берегу Средиземного моря. Но у Ани едва не шевелились волосы на затылке. Почему она от этой истории ощущала почти панику, Аня не знала. Как не знала и того, как работают триггеры. Бессмысленное «потерпеть». Ненужное и необязательное причинение боли. И навязчивое «это нормально, нормально, нормально, так всегда, так у всех». Всё это были триггеры, тянувшиеся, как ниточки, к событиям, которые сама Аня пыталась вытеснить, забыть и оставить в прошлом. Хотя на момент разговора с Алиной это было вовсе не далекое прошлое. За пару месяцев до того, как Заги укатила в Барселону, и за неделю до Аниного шестнадцатого дня рождения. Она не помнила, как попала туда. Вероятно очень срочно, вероятно по скорой. Вероятно это была ближайшая к дому областная больница. И совершенно точно — не самая лучшая. Но ничего этого Аня еще не знала, открыв глаза в реанимации и пытаясь кого-то позвать. Пошевелится было почти невозможно: она была в датчиках, с капельницами и привязана к кровати — больно и неудобно. Подошедший через время врач смотрел на экраны приборов, затем листал медкарту. Аня тихо спросила, что произошло. Тихо — потому что сил почти не было. Но врач проигнорировал и пошел дальше к другим пациентам. В системе они — не совсем люди. Скорее койко-места. Тела, которые должны не умереть — вот и вся задача медицины, скажите спасибо. Врачи и медсестры тоже не совсем люди — рабочие часы, ставки, что угодно. И всё это больше похоже на конвейер, где такой глупости как комфорт нет места. На это нет людей, на это не выделено средств. Никто не нанимался разговаривать с пятнадцатилетним ребенком о том, что с ним случилось, и уж тем более успокаивать. Никто не может следить за ней двадцать четыре на семь — проще привязать. Иногда она снова отключалась, потом приходила в себя и пыталась пошевелить хотя бы руками, но ремешки не давали. Женщина на соседней койке была без сознания. Медсестра выверенным движением подсоединила к трубке в её носу висящий на штативе мешочек с какой-то белой смесью — спецпитание. Но Аня не была без сознания. Когда медсестра подошла к ней и вскрыла стерильную упаковку с таким же зондом, Аня собрала все силы, чтобы сказать. — Не надо, я могу есть сама, не надо. Она могла. Нужно было всего лишь отвязать руки, помочь сесть, возможно что-то еще, но она могла. — С ложечки тебя покормить? А то делать мне нечего. Вас много, а я одна. На Анины почти беззвучные рыдания никто больше не обращал внимания. Движения медсестры были быстрыми, профессиональными и отточенными. Боль от трубки в носу отдавалась даже в ушах, и Аня не могла ничего сделать, совсем ничего. Медсестра тем временем оживленно болтала с кем-то вне поля зрения Ани. Говорила что-то про свадьбу сына и какого-то Егора, которого туда не стоило приглашать. Бессмысленность этого насилия ошеломляла, как и абсолютная беспомощность перед ним. Еще больше потрясала его будничность и нормализованность. Здесь было так положено. Для всех. Нормально, нормально, нормально. — В следующий раз лучше на машине и в нашу клинику, — это первое, что Аня сказала отцу, когда её перевели в обычную палату. — Нюта, у тебя так резко подскочила температура. Ты ничего не соображала, мы испугались и вызвали скорую. Боялись не доехать… — он взял её руку в свою. Ане тут же захотелось разреветься, но она знала, что нельзя. Тогда отец решит, что это просто истерика из-за стресса и не воспримет ее слова всерьез. — Лучше не доехать, чем снова сюда. Время спустя Аня начала понимать, что любой другой родитель после таких слов принял бы меры. Попытался бы выяснить, что произошло. Поговорить с ребенком, поддержать. Но её отец не хотел погружаться. Понял, догадался — он же не был глупым — но не стал спускаться на это зыбкое дно. И никто другой в ее окружении не стал бы спускаться. Поэтому вернувшись домой, Аня читала интернет — какие-то чаты, группы в Фейсбуке, пытаясь понять, найти ответы: неужели это нормально? С ней так можно? А с другими? Тогда ей и попалась та статья. Нашумевшая. Большая. Про психо-неврологические интернаты. Аня начала читать в несколько эгоистичной надежде на то, что ей станет легче от осознания факта, что бывает и хуже. Другие живут в аду годами, а её ад всего лишь задел по касательной. Но нет. Легче не стало. Она проревела над статьей весь вечер в своей комнате — от чёрного бессилия. «Выход из дворика загорожен решеткой, закрыт на замок. Две беседки — одна курящая — и восемь берез. 124 шага по периметру» «Ко мне по одной заходят женщины — звонить своим близким. Им страшно — звонить с чужих телефонов запрещено. Набирают номера с истертых бумажек» «На скамейке моют тех, кто не может мыться сам или кто моется слишком медленно. Их поливают из черного резинового шланга. Обычно это делают сами проживающие — но сегодня тут я, и мыть их заставляют санитарок. Санитарки мокрые и злые. Намывают, как кусок мяса» «Дают полотенце, халат, трусы. Трусы берут из общей кучи. Они застиранные и серые, не подходят по размеру, но женщины безропотно натягивают на себя то, что дали» «На лежачих положено три памперса в день. “Если сильно мокро, меняю, или когда серут, меняю. И один раз вечером, после ужина, меняю”» Лишать человеческого достоинства — нормально. Всё это — нормально. Нормально — если за закрытыми дверьми. Нормально — если это делает кто-то уважаемый и важный. Нормально — если «просто работа такая». Нормально — если так «было всегда» и «так уж устроено». И еще множество «если». Ане в самом деле повезло, она пробыла в той реанимации совсем недолго, по крайней мере в сознании. С энтеральным питанием через трубку было всё же что-то не так, а может стресс сказался. Аню в итоге вырвало — на себя, на простыни, на подушку. Медсестра цокала языком и причитала, будто Аня сделала это нарочно. Но что гораздо хуже — санитарка тоже одна, а больных много, поэтому белье не меняли почти два часа, самые отвратительные и унизительные два часа в жизни. С другой стороны _всего лишь_ два часа, не годы. Говорить об этом было не с кем. Даже если начинать издалека и как бы невзначай — все отмахивались, спешили перевести тему. Кроме Саши, но тогда Аня еще не знала Сашу. Поэтому восстановившись после чуть не убившей её инфекции, она надела свой лучший костюм, самые дорогие туфли и даже подкрутила волосы — чтобы идти снова к красивым людям жить красивую жизнь. Лучшую жизнь, зная при этом её изнанку, но делая вид, что всё по-прежнему. Психика редко прощает такое. Она всегда так или иначе реагирует на травму. Иногда странно, иногда даже слишком странно. *** Класс гурьбой стоял у шведского стола в очереди. Аня только к большой перемене перестала жутко хотеть спать. Первый учебный день давался сложно. Алина и Ками опять спорили. До Ани долетали отдельные фразы Камилы, которая вещала нравоучительным тоном о вреде майонеза. Почему-то хотелось тишины, но столовая лишь пополнялась новыми голосами и звуками. Аня почувствовала, как кто-то незаметно обхватил её руку и сжал ладонь. Легкий флёр яблочного шампуня. Она могла не оборачиваться, зная, что это Саша. Аня улыбнулась себе под нос и быстро пощекотала пальцами Сашину руку в ответ. Та разжала ладонь и чуть приобняла Аню одной рукой со спины, всего на секунду. Затем удалилась, чтобы взять поднос для еды. Подпрыгнувшее Анино сердце, казалось, так и не встало на место после этого. Думать об обеде стало практически невозможно, и Аня провожала Сашу долгим взглядом. Она ощущала что-то вроде вины перед Сашей за то, что случилось в парке. За своё оцепенение, за такую дурацкую реакцию. В тот момент Аня сама не поняла, что произошло — её просто сковал беспричинный страх. Будто случится что-то ужасное, конец света или ее собственный конец — она растворится, потеряет себя, перестанет существовать. Но Саша тут была не при чем, конечно. Саша была чуткая, Саша всегда останавливалась, если Аня просила. Она не могла сделать ничего плохого. Головой Аня это понимала. Но, как говорят, мозг мой — враг мой. Даже дети с серьезными хроническими диагнозами понимают, что нужно терпеть дискомфорт и боль, чтобы жить. Это не сложная концепция. И Аня, конечно, всегда понимала. Логически. Тем полушарием мозга, которое отвечает за рациональное мышление. Но ведь оставалось бессознательное, эмоциональное, то, что живет по своим законам. И эта её часть не могла принять происходящего. Того, что у ее тела почти нет границ. Его всегда будут трогать разные незнакомые люди. Ему будут причинять боль, и от этого не защититься. У Ани по сути оставалась лишь одно никому недоступное и неприкосновенное — её сексуальность, интимность. Здесь у неё был контроль. И если этот контроль отдать, казалось, последняя защита будет разрушена и она сама будет разрушена. Точнее это даже не ей казалось. Она не знала и не была над этим властна — так защищалось что-то раненое и неосознанное внутри неё, пытаясь удержать чувство контроля хотя бы над чем-то. Поэтому то, что рассказывала Алина, было настолько триггерно. Поэтому Саша… Сашу не стоило бояться. Это было рационально, логично. Но черт возьми… *** Среда, снова сонные, нудные уроки. После второго они целовались в туалетной кабинке, скрывшись от всех. — Тебе идут юбки, — прохрипела Саша, отстранившись от Аниных губ. Аня не тешила себя иллюзиями. Она надела короткую складчатую юбку и приталеную рубашку с пуловером ради Саши и только ради неё. В пуловере теперь, правда, было жарко. — А тебе идет всё. Саша сегодня была в джинсах. — Не отвлекайся, — прошептала Аня ей в губы. И они снова целовались. Саша не прижималась к ней. Обнимала за талию, но не касалась ничего ниже пояса. Аня понимала, что она теперь боится сделать что-то лишнее, напугать. За это было немного стыдно, но с другой стороны Аня испытывала благодарность. — Я собираюсь прогулять физру, — объявила Саша, снова прервав поцелуй. — Если из-за меня, то не стоит. Ты же обожаешь баскетбол. Саша мотнула головой. — Я страшно не выспалась. Если в таком состоянии полудохлой мухи я просру Морису, это будет позор на всю деревню. Аня погладила её волосы. — Нет, такого бесчестия допустить, конечно, нельзя. *** Они спрятались в подсобке для спортивного инвентаря. Маленькая дверь возле раздевалок и спортзала. Здесь были небольшие окна у самого потолка, в которые падал мягкий свет зимнего солнца. В углу валялись мячи, вдоль стены стоял конь и брусья. На полу по центру — высокая стопка из гимнастических матов. — Здесь мы и воплотим в жизнь наше самое сокровенное желание, — торжественно объявила Саша. Аня подняла одну бровь. Саша рассмеялась и увалилась на маты. — Поспим! — сказала она и подмигнула Ане. — А ты что подумала? Аня тоже забралась на маты и легла рядом с Сашей. — Обними меня, — сказала она. Саша тут же исполнила просьбу и Аня уткнулась ей в шею, почти зарывшись в рыжие волосы. Это было невозможно. Она скучала по Саше даже когда была с ней рядом, даже обнимая и… Она поцеловала Сашу в шею, чувствуя, как та быстро задышала ей куда-то в макушку. Сашины руки на её спине напряглись, обняли чуть крепче и сильнее. Аня спустилась ниже, быстро расстегнув верхние пуговицы Сашиной рубашки, и припала губами к её ключицам. Что-то щекочущее разлилось в груди и подобно горячей вязкой жидкости стекло к животу и ниже. Аня шумно выдохнула и отстранилась, уставившись в потолок. Разве могла она поступать так с Сашей снова? Что если всё повторится? Это нечестно. Саша тоже лежала, глядя в потолок. Она быстро дышала и её ноздри шевелились. Затем она повернула голову к Ане. Взгляд был сосредоточенным, зеленые глаза — ясными и невозможно красивыми. — Я не сделаю ничего такого, чего ты не захочешь, — сказала Саша тихо и очень серьезно. — А если я ничего не захочу? — спросила Аня. Это не было правдой, но ей было важно задать именно такой вопрос. — Ты не ведешь себя как человек, который ничего не хочет, — сказала Саша немного улыбнувшись. — Но я никогда не прикоснусь к тебе, если ты не готова. Последняя фраза звучала очень четко, будто заученная. А может Саша и правда её заучила. Аня облизала губы, которые от волнения немного пересохли. — Но я готова. Физически. Саша нахмурилась. — В смысле? Это еще как понимать? Было страшно. Но контроль был всё еще у Ани и это держало её на плаву. Она аккуратно взяла Сашину руку, другой рукой приподняла юбку и затем оттянута резинку колготок. — Можешь убедиться, — сказала она и положила руку Саши прямо на своё нижнее белье, зная, что оно уже насквозь влажное. Саша выругалась и замерла. Её рука была прохладной, и от этого касания мурашки побежали по всему телу. Аня немного вздрогнула, чувствуя, что даже тонкие волоски на ее руках поднялись дыбом. Саша робела, не смея ни пошевелить пальцами, ни надавить сильнее — ничего. Она медленно убрала руку, села напротив Ани и приподняла её юбку, коснувшись резинки колготок. — Можно… можно я сниму их? — Хорошо, — Аня не ожидала, что прозвучит настолько взволнованно. Но Саша спрашивала разрешения на каждый жест, и это немного успокаивало. Аня приподняла бедра, не сводя глаз с серьезной и сосредоточенной Саши, которая сопела и стягивала с неё колготки. Она опустила резинку почти на лодыжки, но дальше мешали туфли с застежкой. Аня согнула ноги в коленях. Всё это было очень странно и безумно неловко. Она лежала на мате в подсобке, чувствуя резинку собственных колгот где-то рядом с обувью, и смотрела на растерянную Сашу. Та нервно сглотнула. — Я подумала… Может мы могли бы, — она вздохнула. — Сделать это сами? В смысле ты и я, каждая… сама… Бедная Саша. Она почти заикалась. Но Аня не могла ей помочь. Все слова, которыми можно было описать происходящее, казались пошлыми и стыдными, хотя они не занимались ничем плохим. — Ну ты же делала это сама? — выпалила Саша, не выдержав паузы. Ее щеки были почти алыми. — Да. — Тогда сделай… Аня опустила руку к юбке и затем в трусы, попав пальцами во влажное нечто. Захотелось выдохнуть весь воздух из легких. Она чувствовала, что её щеки тоже горят, но если бы только щеки. Она неуверенно глянула на Сашу, будто спрашивая «Ты же это имела ввиду?» Делать что-то подобное не дома под одеялом наедине с собой, а вот так — прямо под тяжелым Сашиным взглядом… Нет, это было слишком странно, слишком запретно и слишком неправильно. Но так волнительно. — Можно снять твои туфли? — Сашин голос изменился, стал низким, бархатным. — Сними, — Аня перешла на шепот. Она чуть надавила там, надеясь снять напряжение, но оно стало только сильнее и пришлось добавить движений, хотя от одной мысли, что она делала всё это при Саше, перед Сашей — хотелось зажмуриться от смущения. Аня чувствовала, как Саша возится с металической застежкой туфель и затем снимает их с нее, стаскивая следом колготки до конца. В этом было что-то очень приятное и стыдное одновременно. Особенно когда Саша снова села у её ног, дотронулась до коленки и, сглотнув, направила на неё свои невозможные глаза. Ее прямой взгляд смущал, хотелось закрыть глаза, исчезнуть, только бы не быть такой, какой она была — не с таким быстрым дыханием, не такой откровенно возбужденной, не такой открытой и уязвимой. Но как она могла не быть такой, если здесь была Саша? О которой она мечтала, по которой она скучала, которую она хотела все это время. Саша, её Саша, такая прекрасная и неземная. И страха не было. Ни страха, ни оцепенения. Аня делала всё сама и могла в любой момент остановиться, но останавливаться не хотелось. Только приблизить момент, дойти до конца. Потому что осталось немного, совсем немного. И Саша это видела, и это было мучительно и невозможно — быть такой на ее глазах. Саша легко провела пальцами от её колена и выше по ноге. — Я хочу тебя поцеловать _здесь_, — сказала она хрипло. Аня прикусила губу, чтобы не заскулить. Говорить она не хотела — только кивнула. Она зажмурилась, немного изменила темп, и когда почувствовала Сашины губы на внутренней стороне бедра, снова и снова, совсем близко к таким напряженным мышцам, к точке, которая уже была на пределе, — всё случилось. Ноги и низ живота будто прошил разряд тока, воздух застрял в легких, хотелось застонать и почти заплакать, но чтобы этого не делать, Аня вцепилась ногтями в матрас под собой. И тогда Саша подалась вперед и поцеловала её в живот, мышцы которого еще непроизвольно сокращались, но с каждым разом меньше. Это было слишком, всё это. Аня расслабила и вытащила уставшую и немного затекшую руку. Саша продвинулась к ней и легла рядом, глядя прямо в лицо. Она очень часто и глубоко дышала. Её взгляд был немного дикий, но не пугающий, скорее потерянный. — Целуй меня и не останавливайся, мне так нужно, — прошептала Саша быстро, и Аня почти врезалась в её губы так резко, что они стукнулись зубами. Где-то между ними Аня чувствовала, как Сашины руки справляются с ширинкой, расстегивают металическую пуговицу на джинсах. Было жарко, их волосы прилипали и путались. Саша коснулась себя и застонала Ане в губы. От осознания того, что она так быстро была настолько близкой к краю, кружилась голова. Ведь Саша была такой из-за Ани. Такой возбужденной лишь потому, что смотрела, как Аня удовлетворяет себя, и этого оказалось достаточно. Принять это новое восприятие друг друга казалось просто невозможным. Забыть — тоже. Саша чуть выгнулась в спине, она разомкнула их горячий и влажный поцелуй. — Сейчас, — простонала она, едва дыша, и свободной рукой провела по Аниной щеке. Саша на короткий миг точно застыла, глядя ей в глаза, а потом задрожала. Тогда Аня крепко прижала её к себе, помогая спуститься с пика, мягко и бережно. Саша уткнулась ей в шею и отрывисто задышала. Они молчали. Саша растерянно убирала волосы с мокрого от пота лба и заправляла за ухо. Аня просто смотрела на неё. Ей так много хотелось сказать. Слова в её голове точно толкались в очереди, желая быть сказанными и услышанными как можно скорее. Но ничего не выходило. И казалось, что эмоция тут же перестанет быть такой многослойной и многогранной, такой глубокой, если будет описана словами. Она чувствовала к Саше намного больше, чем позволял выразить язык. Намного. Оставалось надеяться, что её взгляда в зеленые глаза напротив будет достаточно, чтобы Саша поняла. В коридоре послышался топот и голоса — класс отпустили с урока в душ и раздевалки. Аня и Саша встревоженно переглянулись. Саша бросилась застегивать джинсы, Аня еле нашла в панике свои колготки и валяющиеся на полу возле матов туфли. — А-а-га! — Марк резко распахнул двери. Наверняка думал, что Саша отсыпается в подсобке, и хотел напугать. Но в итоге испугался сам. Рядом с ним стоял Женя, задорная улыбка которого медленно потекла вниз. Саша успела застегнуть ширинку… Но верхние пуговицы рубашки — нет. Аня сидела в расстегнутых туфлях и колготках натянутых до колен. Не говоря уже о том, что они обе выглядели так, будто бежали марафон. — Девки, вы чего?.. — произнес Марк ошарашено. Потом моргнул, точно опомнившись, и быстро захлопнул дверь.