Темные воды чужой жизни

— Твою ж мать, — она шла, как в тумане, к уборной. На автомате вылила ведро и запихнула тележку со шваброй в специально отведенную для них кладовку. Ей предстояло еще отдраивать весь этаж после ужина, но сейчас Саша не могла даже спокойно стоять, не то, что работать. Она присела на корточки прямо в уборной, чувствуя спиной холодный кафель, и закрыла лицо руками. Часть ее хотела просто отрицать происходящее. Но чего уж. Она спалилась. Там, где совершенно не ожидала. Игра окончена. И никто не виноват — какая в сущности разница, как так случилось? Наверное, что-то пошло не так по дороге Ани и родителей в аэропорт. Может авария? Саша нахмурилась. Все же у них тут был не травмпункт, а отделение нефрологии. Ну что ж, возможно, Аню прихватил какой-нибудь пиелонефрит — и пришлось отложить поездку, бывает. Только какой черт их понес именно в эту больницу? Мало что ли в Москве частных клиник? Зла не хватало. И мыслей тоже. Саша знала, что не придумает, как из этой ситуации выкрутиться. Она конечно может постараться избегать Аню до ее выписки, но ведь увиденное та уже не развидит. И сочинять отговорки тут совсем глупо. Странно, но ее сердце теперь вовсе не колотилось, как в тот день на школьном крыльце, когда она боялась, что умрет от позора. Ей стало невыносимо грустно и пусто. Так пусто иногда бывает после больших праздников или — как теперь Саша догадывалась — после катастроф. Она ополоснула лицо и руки и вышла в коридор, ощущая себя немного призраком. Дойдя до угла, где коридор сворачивал к Аниной палате, Саша остановилась. Нет, она определено будет по возможности ее избегать. К черту. Из-за угла вынырнула Тамара с большой стопкой плоских коробок, замотанных скотчем. — Ты чего тут ворон считаешь? — спросила она, остановившись. Сашины мысли были вязкие, как желе. — Я хотела спросить про девочку из девятой, — начала она как бы невзначай. — Ну, где я только что убирала. — Забавненько, — Тамара сипло хохотнула, поставив коробки на кушетку в коридоре. — И что же вас так забавляет? — Саша сдвинула брови, ей было вообще не до шуток. — Она тоже почему-то тобой живо интересовалась. — М… — Саше захотелось разбить себе лоб в самом мощном в мире фейспалме. — И много вы рассказали? — спросила она без особой надежды. Тамара просканировала Сашино лицо и произнесла, будто оправдываясь. — Ну а что такого? Ты что ли у нас секретный агент какой? Сказала, что работаешь тут, на жизнь сама себе зарабатываешь. — И? — Ну… Саша вспомнила мем «Гарольд, испытывающий боль», она не сомневалась, что выглядит примерно так. Тамара тем временем затараторила еще более извиняющийся тоном. — Знаешь ли, им, богатым, иногда не помешает знать, что не все дети родились с золотой ложкой во рту. Вот некоторые без родителей считай, как ты, одни в целом свете, вынуждены вот так работать, учиться, сами себе придумывать, как выжить. Пусть с юности понимают, что не всем в жизни везет, — Тамара сделала паузу и что-то в ее лице поменялось, — Хотя, по правде говоря, ее тоже шибко везучей не назовешь. Остатки надежды на то, что можно придумать какое-то фантастическое объяснение работе уборщицей, покинули Сашу. Язык у Тамары был длинный, как китайская стена, и если уж Аня начала ее расспрашивать, можно было не сомневаться — Тамара растрепала всю подноготную. И про Сашину семью, и про смерть мамы, и про отца-алкоголика. Последние слова Тамары наконец достигли Сашиного сознания. «Ее тоже шибко везучей не назовешь». — В смысле? — спросила Саша, чувствуя где-то глубоко под кожей, что нужно остановиться, не лезть в это. Но любопытство было сильнее. — Саня, мы работать сегодня собираемся вообще? — Тамара резко вспомнила про коробки. — Болтаешься без дела, так хоть помоги это до сестринской донести. Саша, не долго думая, схватила половину коробок. — В смысле? — повторила она, идя за медсестрой и одновременно пытаясь ничего не уронить. — Они только недавно наши клиенты, раньше в другой клинике наблюдались, — ответила Тамара на ходу. — Так что всей картины я не знаю, да и не врач я. Но если уже сейчас она дважды в неделю на диализе, то дальше лучше вряд ли будет. Саше показалось, что и коридор, пол, и люди, и стены больницы на секунду исчезли. Тамара открыла двери в сестринскую, Саша вошла вслед за ней и остановилась у входа, все еще держа стопку коробок. Коробки были довольно тяжелыми, но она практически не чувствовала их вес. — Да в смысле, — в третий раз повторила Саша, чувствуя себя тупицей и попугаем. По правде говоря, она прекрасно поняла смысл. Но была ли готова к _такой_ информации? «Первая причина неприятия вещи есть неподготовленность к ней» Откуда это вообще всплыло в ее голове? Из каких книжек? — Сань, да что с тобой сегодня творится? — Тамара посмотрела с прищуром и подозрением. — Два года тут крутишься и, скажешь, не знаешь, что такое гемодиализ? — Знаю. В сестринской было почему-то очень громко, хотя, кроме них с Тамарой и старшей сестры, сидящей за ноутбуком, никого не было. Все из-за часов на стене — они тикали так громко, что это невозможно было игнорировать. Сашин слух воспринимал секундную стрелку, как колокол, будто кто-то снял часы, засунул ей в голову и пропихнул до среднего уха. — Ну и молодец, — Тамара распихивала коробки на нижние полки белого шкафчика. — Вот я и говорю, не шибко везучая девочка она, в таком юном возрасте, чтоб такая патология почек. Стрелка часов была просто невыносимой. Секунда кстати измеряется осцилляциями энергии в атоме цезия-133, это же физика. Они тут все об этом знают вообще? Старшая сестра, не отрываясь от ноутбука, присоединилась к разговору. — А, вы про девочку новую? Там же проблема главная сейчас с сосудами. Видела вены ее? Вот и я не видела, извините, мы тоже не волшебники находить каждый раз новые места для проколов. Я сразу сказала, что Сергей Викторович правильно на операции на руке настоял, чтобы доступ обеспечить, иначе вообще не знаю, как с ней быть. У старшей сестры были толстые пальцы. Саша думала, что она могла бы и потише стучать по клавиатуре. Каждое нажатие клавиши отдавалось где-то внутри черепной коробки. На клавиатурах ноутбуков обычно по стандарту сто одна клавиша. Как число украденных далматинцев. Хотя вообще-то Круэлла украла только девяносто семь щенков. Даже так, она украла пятнадцать, а остальных купила. Так много рандомных фактов всплывало в Сашиной голове, и почему-то именно сейчас. — Я вообще не знаю, что себе там другие врачи раньше думали, — Тамара разложила свою стопку коробок и начала по одной брать у Саши из рук. — Я сегодня с четвретой попытки в руку катетер поставила, оно мне надо мучать ребенка? Как они там на диализе справляются, вообще не знаю. Дождь. Тоже слишком громко. К стеклу окна прибило березовый лист. Ярко-желтый, почти рыжий. Это из-за каротина. Вот в моркови много каротина, поэтому она такая оранжевая. Саше казалось, что пол стал мягким, что она может провалиться сквозь него, как в темную шахту лифта. Только медленно. В умных книгах писали, что перед смертью мозг может замедлять восприятие времени. Саша никогда не думала о смерти. Она слишком любила жизнь, несмотря ни на что. Интересно, если мозг может замедлить время, может ли он сыграть напоследок марш? Ее бы устроил не марш, а что-нибудь из «Щелкунчика», может, «Вальс цветов» со скрипками, виолончелями и мощными духовыми. Саша смотрела на расплывчатое лицо Тамары прямо перед собственным носом. Кто-то трогал ее за плечи. — Саня, да что у тебя стряслось? У Тамары были сережки с алым рубиновым камнем и кусок скотча, приклеившийся на волосы у виска. Саша несколько раз моргнула и ощутила свои ресницы влажными. Это было странно. Ведь ее дыхание было ровным, сердце спокойно и размеренно сокращалось, мышцы — расслаблены. Только глаза щипало так, будто в них насыпали соли. — Я пойду работать, — Саша сказала это тоже ровным, как и дыхание, голосом, на одной ноте. Часы больше не казались громкими, они вообще были едва заметны. Она вышла в коридор, слыша, как за спиной Тамара цокает языком и рассеянно добавляет, — Подростки. Умом их не понять. *** Когда Саша вернулась мыть столовую после ужина, она чувствовала себя воровкой, которая то и дело оглядывается, чтобы не встретить случайно Аню. Если бы кто-то наблюдал, как она убирает, ее бы, наверное, уволили. Саша медленно вытирала столы, да так тщательно, будто от их сияния зависела чья-то жизнь. Но пазл в ее голове складывался, пусть и со скрипом. Что ж, Женя оказалась права. У Аннушки были не менее выдающиеся скелеты в шкафу, чем у Саши. «Пиздец» — бормотала Саша под нос, думая о том, что очень часто желала Щербаковой сломать ногу и не появляться в школе пару месяцев. Но пожелать чего-то вроде этого… Теперь ей было понятно, почему Аня врала, что пропускает школу из-за путешествий. Она пропускала ее из-за плохого самочувствия или госпитализаций, и не хотела всем на свете об этом рассказывать. Саше теперь не казались странными ни бледность Ани, ни синяки под глазами. Она даже пришла к выводу, что та весьма неплохо держится на людях с таким диагнозом — не легла в умиральную яму, уже здорово. Она закончила уборку в начале одиннадцатого вечера. В коморке был приятный полумрак. Саша переоделась в спортивный костюм для сна и, стоя у раковины, тщательно намыливала руки, чтобы смыть едкий запах резиновых перчаток. Она вдруг осознала, что ее собственный секрет в полной безопасности, хотя в начале казалось, что дело — труба. Ведь теперь не только Аня знала Сашины тайны. Догадалась ли она, что языкатая медсестра уже разболтала Саше всё точно так же, как разболтала Ане про Сашу? Наверняка догадалась, не глупая ведь. Значит в школе они обе будут держать рты на замке. Что ж. Это неплохой итог. Саша взглянула на свое уставшее отражение в маленьком заляпанном зеркале над раковиной, и ее разобрал смех. Вероятно, нервный. Она представила, как после каникул вернется в школу — это ж какие у них с Аней будут морды лица при встрече? А здесь что? Будут делать вид, что не знакомы? Прятать глаза? Глупо как-то и по-детски. А детьми они обе уже не были — сейчас Саша это ясно понимала. Нужно было поговорить. Наверное. Саша бросила взгляд на часы — почти половина одиннадцатого. Наверняка Аня уже спит. Или нет? В конце концов, можно было проверить — она ничего не теряла. Хотя - что говорить? У них не было еще ни одного такого разговора за год, чтобы он не закончился срачем. Хорошая ли идея сейчас разосраться? Она наспех собрала волосы в ленивую косу и вышла в пустынный и полутемный коридор. Шаги отдавались эхом. Почти во всех палатах уже было темно, однако из приоткрытой двери в девятую — лился свет ночника. Саша постояла у входа. Она могла просто войти, но не стала. Сегодня границы с обеих сторон нарушались уже слишком сильно, чтобы это еще и усугублять. Саша выдохнула и постучала. — Да? — прозвучал голос Ани. Это показалось полным сюрреализмом. Здесь была Сашина работа — место максимально далекое от ее школьного мирка. Здесь не должно было быть ничего оттуда — и в особенности Аниного голоса. Но он был. Саша вошла в палату, однако ее решительность поговорить покинула ее почти сразу. Что она делала? Зачем? Без плана. Как всегда, сначала сделала, потом начала думать. Она мельком глянула в сторону Аниной кровати, но тут же уставилась в пол, подперев собой стену. Аня сидела на кровати по-турецки. Левая рука в бинтах по локоть — значит на ней была операция? На правой — катетер с капельницей. Тот, который с четвертого раза? Саше казалось, всё это делает их положение неравным. Она могла выйти отсюда в любую секунду, а Аня — нет. Что-то в этом было неправильное. Повисла тишина. Саша старательно разглядывала свои поддельные белые «кроксы», купленные на рынке. — Так и думала, что ты прийдешь, — наконец, сказала Аня. Ее голос не звучал враждебно. Был скорее усталым, но ровным и мягким. Саша нерешительно глянула на нее исподлобья. — И почему же ты так думала? — Потому что тебе не хватило бы терпения не приходить. Саша прищурилась. Она прикалывается или что? Аня указала взглядом на противоположный край кровати. — Ну не стой там, как бедный родственник, садись сюда. «Бедный родственник» — лучше не придумаешь. Но что-то Саше подсказывало, что это был ненамеренный панч. Она взобралась на кровать, скинула «кроксы» и села напротив Ани — тоже по-турецки. Теперь глаза было деть совсем некуда. А Саше хотелось. Куда-то деть глаза и себя полностью. Она машинально взялась за кончик своей косы, чтобы занять хотя бы руки. Аня же смотрела прямо на нее. Несмотря на больничные интерьеры и встрепанную прическу с выбивающимися прядями волос, к ней вернулась ее осанка и невозмутимый взгляд. — У меня к тебе только один вопрос, — сказала она. — и Саша заметила, что уголки Аниных губ приподнялись в полуулыбке (пожалуй, это был хороший знак), — Как ты достала гелик? Саша рассмеялась. Громче, чем хотела, но это точно было нервное. Она не ожидала, что первый вопрос будет таким. — Долгая история… — Похоже, что я куда-то опаздываю? — Аня едва заметно улыбалась. Видимо, ситуация ее забавляла. Или это тоже было нервное? Саша решила, что теперь уж точно бессмысленно что-то сочинять. И скомкано, продолжая теребить косичку, пересказала историю про медсестру Женю и ее парня-блогера. Пожалуй, она побила рекорд по количеству слов, сказанных Ане без подстебывания. Когда Саша закончила, Аня смотрела приоткрыв рот. — То есть, если бы пришлось пригласить одноклассников в дом, ты бы арендовала дом? — Проехали, — Саше не хотелось признавать, что она об этом всерьез подумывала. — Ладно, это было эпично. Но не стоило того. — Да ну? Ты же хотела, чтобы все узнали, что я не из ваших. Пожалуйста, получите, распишитесь. — Я не думала, что всё настолько паршиво. Паршиво? Вот как она оценивала ее жизнь? Как нечто паршивое. Класс, отличный тон для разговора. Саша на секунду закусила губу, высчитывая в голове уровень допустимого наезда. — Вообще-то я тоже не думала, что у тебя всё настолько паршиво. — Насколько? — Аня чуть наклонила голову, но к Сашиному удивлению и даже раздражению, продолжала улыбаться. Может, это из-за полумрака в палате, но ее зрачки были большие, почти на всю радужку. — Настолько, что я бы легла в умиральную яму! — Господи, Саша, — теперь пришла Анина очередь нервно смеяться. Правда глаза она отвела куда-то в сторону окна. — Я не умираю, ок? И было бы славно, если бы ты меня сейчас не хоронила. — Я тебя не хороню. Сейчас. И вообще это было фигурально, — прохрипела Саша. Ей было дурно от собственной бестактности, но Аня сама напросилась. — Отлично, нужно за это выпить, — Аня потянулась к тумбочке и взяла бутылку сока, которая видимо, предназначалась на второй ужин. Саша не могла не отметить, что Аня в своих движениях совершенно не обращает внимания на капельницу в руке. В этой небрежности и, вероятно, привычке к боли, было что-то такое, из-за чего Саше стало немного не по себе. Ну и к тому же она прекрасно знала, что бывает, когда люди слишком небрежны в этом смысле: если капельница вылетит из катетера, кровь будет хлестать будь здоров. «А убирать мне» — невольно подумала Саша и опять нервно хихикнула. Аня вопросительно приподняла бровь. — Забей, — отмахнулась Саша, соскакивая с кровати, — Но наливать лучше буду я. Она забрала у Ани бутылку. На тумбочке стояла чашка с принтом черно-белой кошки, которую Аня, видимо, взяла из дома, и казеный голубой стакан. Саша поровну разлила сок, стараясь скрыть небольшую дрож в руках, отдала Ане чашку и вернулась на кровать. — Cheers, — буркнула Саша, отмечая, что ее голос все еще хриплый и низкий, как спросонья. Они чокнулись. — И ты бы не легла, — сказала Аня. — Куда? — В умиральную яму. — Почему это? — Потому что ты вроде как мастер по выживанию. Саша смотрела на нее чуть нахмурясь. — Это типа комплимент или что-то другое? — Не другое. Саша пожала плечами. Интересно, что Аня вкладывала в это понятие? Что Саша кто-то вроде Китнисс Эвердин, которую жизнь заставила охотиться из лука, выиграть Голодные Игры и затеять революцию? Тот еще мастер по выживанию. Но ее, Сашина, жизнь была просто ее жизнь, а не остросюжетное кино. В жизни всё было не так эпично, как могло казаться со стороны. — Ну да, ну да, — сказала она, наконец, быстро добавив, — Но это не прям вот так, знаешь. В общем, обойдемся без жалостей, разговоров о моей невероятной стойкости, силе духа и так далее и вот это всё. — Окей. Ни любви, ни тоски, ни жалости, — Аня кивнула. — Это ведь причина? — Чего? — Того, что в школе никто не знает. Жалость? Это был слишком обширный вопрос. Саша чувствовала, что моральные силы уже покидают ее, чтобы затевать этот разговор. Она тряхнула головой. — Типа того. — Ясно, — кажется, Аня тоже была на пределе своих возможностей. Она поставила чашку на тумбочку. — Тогда это ведь в обе стороны будет работать, да? — Что именно? — Ни любви, ни тоски, ни жалости, — Аня смотрела на нее очень внимательно. Теперь она не улыбалась, и Саше была отчетливо видна усталость в ее взгляде. — Да, — ответила Саша серьезно, — В обе стороны. Обойдемся без сентиментов. Саша слезла с кровати и взяла свой стакан вместе с Аниной кружкой. — Я сама в состоянии помыть. Позже. Ты не обязана, — Аня попыталась возмутиться. Но Саша не стала слушать. — Вообще-то обязана. Я так-то на дежурстве, — она сама не ожидала, насколько просто ей будет сказать это. Теперь. Что-то изменилось. Скрывать, стесняться стало нечего. Ну или почти нечего. Саша зашла в ванную и открыла воду в раковине, но двери оставались распахнутыми, поэтому она слышала Аню. — Ночью тоже? — Тоже. — И много ночью приходится делать? Саша вернулась с чистыми чашками в палату. — Не много. Удается даже поспать. Ну, если никто, конечно, вдруг не решит заблевать палату. — Чорт, — Аня вдруг сделалась очень серьезной. — Надеюсь это буду не я. Саша рассмеялась. Теперь это больше походило на настоящий смех, чем на нервный спазм. — А есть желание? Аня мотнула головой. — Пока нет. — Окей, потому что, если мне придется убирать, знаешь, будет очень сложно удержаться от того, чтобы на выпускном не рассказать эту историю. Аня откинулась на подушку, прикрыв глаза, но Саша видела, что она снова улыбается. — Окей, поняла, всё держать в себе. Саша поставила чашки на Анину тумбочку. — Спокойной ночи, — сказала она слишком непривычным для себя голосом. Слишком мягким что ли. Не своим. — Тебе тоже. Саша перебросила косу за спину и направилась к выходу. Она была уже в коридоре, когда развернулась на пятках, и снова заглянула в девятую палату. — Аня. — Что? — Возьми тазик. Что Аня на это ответила и включало ли это русский матерный, Саша не узнала. Она убежала, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить своим хохотом всю больницу.