сказка о духах, феях и смерти

в деревне легче думалось. и дышалось, тоже, легче. как в детстве у бабушки, когда сынмин собирал землянику в соседнем лесу и купался в местном озере. в деревне было по-настоящему хорошо, не то что в городе. почему-то солнце тут было другое, и дождь другой, теплый и приятный, а грозы страшнее, и комары кусачее. в деревне эмоции были ярче, страхи сильнее, но и борьба с ними отважнее. в деревне все было по-другому, и сынмин скучал. просто до безумия сильно. особенно, конечно, по бабуле. по ее доброте и тёплому взгляду, по всем летним каникулам, проведенным вместе с ней, по запаху старого дома и шарлотки с яблоками. бабушка всегда рассказывала маленькому киму добрые сказки про волшебных зверушек, необыкновенных существ и магию, живущую в лесу, который начинался прямо за их забором. сынмин всегда смеялся, прикрывая рот маленькой ладошкой и тепло улыбался старушке. — бабуль, ну какие духи? такого же не бывает! — прыскал он, уплетая бабушкины блины и пачкая щеки малиновым вареньем. — духи это все вымысел, папа рассказывал мне, что никаких душ не существует и после смерти, человек просто больше не существует. — а ты больше папке своему верь. — трепала его по волосам женщина. — сам не видел, а с другими спорит. есть духи. и феи есть, и даже русалки. я когда была такой же маленькой, как ты, своими глазами все это видела. сынмин все равно не верил. но бабушке не говорил. не хотел расстраивать. иногда только внимательнее вглядывался в лес, когда замечал необыкновенное сияние, похожее на радугу в сухую погоду, или сильнее жмурил глаза, когда слышал какие-то голоса со стороны леса по ночам. но это просто соседские дети вышли позабавиться, а блеск всего лишь игры воображения. но тем не менее, трудно отрицать, что в деревне все было пропитано сказкой. было там что-то особенное, волшебное, такое, что никак не поддавалось сознанию сынмина. возможно, в воздухе и правда витала пыльца, искрящаяся на теплом летнем свету, таким, которого обычно не бывает в городе. и возможно что-то нечеловеческое, необъяснимое и абсолютно точно волшебное тянуло сынмина в деревню. туда, где они с бабушкой проводили каждое лето. остановка автобуса была, слава богу, достаточно близко к деревне, чтобы уже через пять минут ходьбы, хотя сынмин подумал, что было бы хорошо, если бы у него был велосипед, как в детстве, он уже был среди домов, старых и обветшалых, ни разу не изменившихся с того времени. многие уже стёрлись из памяти, но некоторых обитателей ким все ещё помнил. в том, что с синими досками и красной крышей жила тетушка шин, она обычно угощала сынмина своим урожаем яблок и ежевики, которую он с внучкой старушки ел прямо с куста. в другом из домов сынмин не знал, что за люди живут, но точно знал, что живёт самый ласковый пёс на свете, а где-то по окрестностям ходит ещё с десяток бродячих котов, которых он всегда щедро подкармливал, оставляя им кусочки колбасы и самостоятельно наловленной рыбы под забором своего дома. ещё чуть дальше был дом ещё одной женщины, когда-то снаружи был большой красивый палисадник, с крупными бутонами цветов, вьющимися лианами винограда и милым мальчиком среди кустарников. но в одно лето палисадник завял, а мальчика сынмин больше не видел. почему-то, с ним они не особо общались. так что ким решил, что он просто перестал приезжать сюда на лето, вырос, наверное, разлюбил деревню, хотя, ким уверен, такое невозможно, деревня — что-то, своего рода, святое. по-своему незабываемое и все-таки волшебное. и все равно, даже к тем обитателям деревни, которых сынмин не знал лично, но периодически видел, он все равно испытывал что-то теплое. особенно к тому мальчику. а палисадник умер быстро. видимо, ни родители, ни бабушка того парнишки не ухаживали за ним, так что уже на следующее лето там были только сухие торчащие из земли палки и совсем редкие цветы, однако все ещё красивые, как напоминание об уехавшем мальчике. а ещё чуть дальше, дойдя до конца улицы, был он. дом, в котором жила бабушка сынмина и в котором мальчик провел каждое свое лето. сейчас сынмину двадцать два и последний раз он гостил здесь, честно говоря, давно. непозволительно давно. сынмин все ещё был уверен, что совершил преступление, когда перестал ездить сюда в пятнадцать, после смерти бабушки. тогда он не хотел ничего видеть, ничего, что могло быть хоть как-то напомнить о том, какой она была и как сильно он любил ее. так что идея поездки в деревню на шестнадцатом году жизни была задвинута в самый дальний угол. тот, в котором обычно живут монстры и кошмары, вспоминать которые не хочется. деревня была грёзами, можно сказать, воплощением его собственного маленького рая, но смерть бабушки перечеркнула все даже самое хорошее с ней связанное. без бабушки в деревне, думал тогда сынмин, не было счастья и волшебства, потому что никто кроме нее не верил. ни в фей, ни в духов, ни в русалок, ни в доброту. и все же не ездить в этот дом семь лет, на каждое предложение родителей маша головой и лепеча что-то про дела и учебу, — было глупо и, слишком, по детски. внутри все было также, как он помнил. старая мебель, полы скрипят, кажется, только громче прежнего, а на стенах все ещё висят фотографии. в основном, сынмина. вот, ему три и он играет в песке к озера, вот, он пятилетний с соседской девочкой строит шалаш из веток, вот, ему уже семь и он показывает первую пойманную рыбу. а ещё были фотографии с бабулей: на одной он целовал ее в щеку, на другой они вместе читали книжку, а на третьей бабушка учила его вязать. внутри сынмина разливается что-то до жути теплое и давно забытое. он мягко улыбается, проводя по одной из фотографий пальцем, а затем идёт дальше вглубь дома. весь осмотр занимает около пятнадцати минут, в голове кима в этом время бабочками порхают воспоминания из детства. почти забытые, но, наверное, самые драгоценные, которые когда-либо у него были. зайдя в свою комнату, он видит ее почти такой, как оставлял в свое последнее лето. с плакатами и рисунками на стенах, корзиной с игрушками в углу и флуоресцентными звёздочками на потолке. единственное, что изменилось — это куча коробок на его полу и кровати. мама предупреждала, что они с отцом уже не в том возрасте, чтобы тащить что-то на чердак, а сынмин все равно не появляется в деревне, так что все коробки, скопившиеся за эти годы, сгружали в его комнату и теперь ему придется отнести наверх самостоятельно. не то, чтобы сынмин сильно возражал, но, думалось ему, занятие будет не из приятных. выбрав одну, что полегче, он поплелся в коридор, где на потолке, черным квадратом с железной ручкой, располагался вход наверх. вслед за распухшей коробкой на чердак просовывается темная макушка сынмина. здесь ужасно грязно и пыльно, а единственный источник света — небольшое окно между сводчатой крышей. по углам стоит множество коробок, мешков и каких-то банок. в воздухе витают частички пыльцы, пыли вообще-то, но сынмин чувствовал в ней что-то магическое, что-то неестественно блестящее. ким осматривает один из углов чердака, приглядываясь куда будет удобнее сложить коробки, а затем разворачивается к другому, переведя взгляд на груду хлама, которая там валялась. что-то быстрое, большое и, кажется, светло-голубое шмыгает за сложенные там мешки. сынмин уверен, что ему причудилось или он слишком быстро перевел взгляд, что глаза не успели адаптироваться. пока за мешками не разбивается что-то, кажется, стеклянное. — эй. — тихо зовёт ким, стараясь ухватиться за край дыры-входа, в которой он все ещё стоит по пояс. — кто там? в ответ — тишина. как и ожидалось. — я тебя видел. выходи, я не обижу. — решается добавить он, хотя, кто знает? вдруг это что-то может представлять опасность? или вдруг, оно само нападет на сынмина первым? для надёжности ким все-таки залезает на чердак всем телом, делая несколько неуверенных шагов в сторону мешков, пока не замечает голубую полупрозрачную макушку над ними. сынмин медлит несколько секунд, кусая губы. — привет, я чонин! — прямо из пола вдруг вырастает мальчик, до чёртиков пугая сынмина и заставляя отшатнуться в сторону, приземлившись на пол. он был прозрачный и отливал голубым. сынмин, кажется, сошел с ума. вместо ног у него было что-то вроде хвоста, парящего в воздухе. — ты кто такой? — повторяет сынмин, все ещё смотря на парящий из стороны в сторону вытянутый кончик его тела. — чонин. — мальчик вскидывает бровь. — а ты? — почему у тебя, прости, господи, хвост? — ну, я ведь дух. у всех духов они есть. — чонин парит в воздухе, делая кувырок через голову, а затем демонстрируя сынмину полупрозрачные конечности. — ты, кстати, так и не ответил. — я. господи, что за черт?.. — сынмин промаргивается, протирая глаза ещё раз, и встряхивает голову. — я сынмин. и. и мне нужны объяснения, какого, мать его, черта? чонин оказался забавным – таким непоседливым, улыбчивым и волшебным. сынмин невольно вспомнил тёплые вечера с бабушкой в детстве, все её рассказы о духах, светящейся у фей на кончиках пальцев магии и ярком солнце глубоко в лесу. она, должно быть, описывала тогда чонина, его улыбку, его смех и что-то в нём такое, что тянуло сынмина, как магнит. чонин, немного неловкий и болтливый, казался очаровательным. он сказал, что с тех пор, как с чердака сбежал пушистый рыжий кот, ему даже не с кем было поговорить, рассказал, что защищает этот дом и что в других домах, должно быть, тоже есть свои духи: много чего сказал, такого же странного и волшебного как он сам, только сынмин мало что понял. со своей городской жизнью он совсем забыл, сколько удивительного бывает в мире. а чонин, чьи глаза красиво светились интересом, всё носился по чердаку, вокруг кима и по углам, не мог усидеть на месте, а когда наконец замер около открытой коробки с игрушками, больше не мог оторваться. – а ты… – начинает сынмин, когда чердак вдруг погружается в затяжную тишину, – кто-то вроде домового, да? или призрак? чонин в ответ хихикает тихо, не вытаскивая носа из большой коробки, которую принёс с собой сынмин. будь воля любопытного духа, и старые игрушки уже оказались бы на пыльном полу, только вот полупрозрачные руки проходят сквозь рукояти деревянных мечей и самодельные пиратские шляпы, и чем дольше ким за ним смотрит, тем, почему-то, больше хочет вспоминать, как весело и несерьёзно-волшебно было в детстве, как звонко звучал его и его друзей смех, будто руки чонина тревожат застывшее в игрушках время. – я дух! – заявляет ян как что-то само собой разумеющееся, как будто простой человек может понять разницу, – домовые тут не живут, а для призрака я слишком живой. сынмин правда не понимает, но ничего больше не говорит. конечно, духи, призраки, домовые – это всё не его ума дело. это всё далёкое, но почему-то родное, прямо как деревня, как воздух и солнце здесь, как забытый летний зной, которого сынмин так боялся в детстве, как само детство. – знаешь, пока тут никого не было, я весь извёлся от скуки, – вдруг бормочет чонин, а сынмин думает, что стоило бы приехать сюда чуть раньше. совсем чуть-чуть, только чтобы составить маленькому духу компанию, или может просто проведать тут всех, помочь старикам, поиграть с их внуками. как раньше. – а как же другие? ну, духи, – осторожничает сынмин: вдруг он скажет какую-нибудь глупость? или обидит этим чонина? но чонин только снова тихо смеётся ("он так много смеётся", – думается сынмину) и совсем не собирается обижаться. – они не любят выходить из дома, – легко делится ян, – и не могут, если совсем честно. это мне повезло – вылетел в окошко, и уже в лесу! только я давно там не был. дух хлопает в ладоши и сынмин даже удивляется на секунду, почему не слышит ничего. – в лесу? – вдруг переспрашивает сынмин и рассеянно крутит в руках старый деревянный кубик с нарисованными на нём буквами. его совсем старая игрушка, – в том, который за забором? – в нём самом! в волшебном, – и чонин как будто тоже что-то вспоминает. сынмин слышит в его голосе тепло, видит в его глазах чистую, волшебную любовь, больше, чем любовь к кому-то. это что-то абсолютное, большое и родное его сердцу, думает ким. волшебный лес… звучит внушительно. и так нереально, что сынмин думает, а не оказался ли он снова в двенадцати годах раньше? ему тогда было всего десять, а бабушка только начала рассказывать ему про всякое волшебное и не взаправду, а он не верил ей, смеялся и говорил, что не бывает такого. и сейчас, сынмин тоже не верит. волшебный лес звучит как место из сказок, но почему-то киму становится интересно к этой сказке прикоснуться. хотя бы кончиком пальца. – что значит – в волшебном? я был там в детстве, но он совсем обычный, – спрашивает сынмин, а чонин вдруг смотрит на него так… по-волшебному, что, кажется, он начинает чувствовать. в лесу за забором что-то есть. – ты ведь не ходил далеко. а магия, понимаешь, она всегда спрятана, – начинает чонин, и ким оказывается зачарован. его голосом и началом этой сказки, – за большим деревом с качелями начинается волшебство, но лес не всех пускает. а кого пропустил лес, того могут не пустить духи-сторожа. сынмин угукает, кивает и много думает. конечно, он знает дерево с качелями. взрослые всегда запрещали убегать так далеко в лес, но однажды они с друзьями всё таки рискнули зайти дальше, туда, где листья на деревьях казались ярче, куда манило что-то загадочное и доброе к ним, маленьким и наивным. там были качели и цветы. сынмин только не помнит совсем, что было в чаще и почему они остались среди цветов и сочных ягод, почему лишь порезвились на маленькой поляне, сплели венки из необычных цветов и ушли. должно быть, лес их не пустил. должно быть, тогда за ними наблюдали духи, а не птицы и звери. – а мы там были, – поделился с чонином сынмин, доставая из коробки с игрушками волшебную палочку: ветку, с которой бабушка когда-то грубо срезала кору маленьким ножиком, а маленький минни к концу на клей приладил деревянную звёздочку, – и играли в фей и колдунов. а они оказывается, правда существуют… – расскажи! – встрепенулся чонин и оказался совсем близко, – я люблю сказки. в старой деревне жили четверо ребят, весёлых, шумных и непослушных. только весёлыми, шумными и непослушными не всегда были просто ребята – иногда вместо них по деревне бегали пираты, иногда – супергерои из старых фильмов с кассет, они были космонавтами и даже учёными. и было что-то общее между всеми ними: четверо бесстрашных ребят, сынмин, рюджин, чанбин и черён, и их бесконечные приключения. и было в них кое-то особенное. сколько бы ни пугали их взрослые, сколько бы ни бегали они с криками вперемешку со смехом, испугавшись хруста сухих веток, их все тянуло в лес, глубже и глубже по петляющим тропинкам. они всегда тихонько уходили играть рано-рано утром, отодвигая расшатанную доску в заборе, и возвращались к обеду, всегда получая выговоры за разбитые коленки и испачканные травой штанишки. но кое-что всё же пугало бесстрашный отряд пиратов-героев-космонавтов. оно пряталось в лесу, там, куда взрослые строго-настрого запретили ходить и где всё было другое. необычное, и от того страшное. но всё необычное нужно исследовать, а если притвориться колдунами и феям, идти по запутанным тропинкам становится не так страшно. и четверо ребят, вооружённых волшебными палочками и плащами из простыней, однажды пересекли невидимую границу, где лес меняется. незаметно, но что-то странное, клубящееся в воздухе, забивается в нос и заставляет ветки с деревянными звёздочками на концах светиться почти по-настоящему. и четверо ребят, притворяющиеся, будто тоже коснулись магии, однажды подошли к границе волшебного леса. их встретило большое дерево с качелями. поляна, цветы на ней, необычно яркие и такие большие, и несколько кустов с ягодами, сочными и сладкими. плотная стена из деревьев впереди. лес их не пускал, массивные ветви будто подталкивает в спину: "ну же, вам тут не место", из-за стволов на них смотрели духи и настоящие феи. и всё это было такое… необычное, будто чудной сон, слишком яркий, слишком нереальный, просто слишком. однажды четверо ребят правда прикоснулись к магии: к цветам, которые она вырастила, вдохнули воздух, тёплый и тоже совсем капельку магический, тоже на пару часов стали жителями леса. но лес их не пустил. массивными ветвями развернул и вывел по петляющим тропинкам, сдёрнул с плеч мантии-простыни и оставил только одну палочку сынмину. должно быть, на память. а может, запомнил.