Бан Кристофер Чан (03.10.1992 - 25.12.2010) Покойся с миром.
— Прости. — Забей. Ливень кончался. Хван складывает зонтик, цепляя его ручку себе на запястье, позволяя последним каплям дождя упасть на голову и лицо. — Курить хочу не могу. У тебя нет с собой? — Хёнджин нервно чешет между средним и указательным пальцами. — Не-а. Я же недавно тебе привозил, нет? Уже всё скурил? — на это Хван только положительно кивает головой, — Ну ты прям как паровоз... Уголок губы приподнимается в лёгкой улыбке от такого сравнения, но она тут же гаснет, долго не задержавшись. Парень вспоминает, где находится. Здесь такие эмоции не приемлют. Да и самому улыбаться не хотелось. Получалось натянуто: так, будто ешь кислый лимон целиком, и было больше похоже на инсульт. Хван вдруг ощущает на себе взгляд, прожигающий дырку в его красной макушке. Подняв голову, он предсказуемо натыкается на Ли, который ни с того ни с сего решил поиграть в гляделки. И что опять ему нужно? Не разрывая зрительного контакта, Хван вопросительно вскидывает брови. Тот, пару секунд помедлив, слегка кивает головой и, будто удовлетворённый результатом, отворачивается к своим друзьям. Что значил этот жест узнать не представлялось возможным: Хван Хёнджин, к сожалению, не имел способности к телекинезу. — И что это было? — а вот Ян Чонин, по всей видимости, имел всевидящее око. — Ты о чём? — Хёнджин полностью разворачивается к младшему. К этому моменту гроб уже закопали и люди становились в очередь, чтобы взять цветок и возложить на могилу. — О ваших с Ли переглядках, — Чонин, не теряя времени, занимает место в очереди, подтягивая за собой Хвана. — Только не говори, что ты якшаешься с этим... — Чонин, я глубоко оскорблён, — Хёнджин строит обиженную мину, прикладывая руку к груди для пущего эффекта. — Как ты мог обо мне такое подумать? — Боже, кончай свой спектакль, — Ян посмеивается, в шутку хлопая парня по плечу. Опять по больному — Хёнджин сдерживается, чтобы не зашипеть, и просто поплотнее стискивает зубы. Ещё чуть-чуть и эмаль начнёт крошиться прямо на язык. — Я серьёзно, не таскайся с этими богачами. Тебе же хуже. — Ни с кем я не таскаюсь... Хван не заметил, как подошла их очередь. Он берёт искусственный цветок в ладонь, вместо живых лепестков растения ощущая ткань. Наверное, в этом был смысл. В этой самой материи, которая от тебя останется. Она не дышит, не мыслит, не живёт. Путь к могильной плите занимает больше времени, чем хотелось бы. Ноги сами врастают в землю, в страхе немеют. Такое Хёнджин испытывал только три раза: в детстве, при виде злого и пьяного в стельку отца, перед дверью в кабинет доктора Со после первой драки и вчера ночью. Хван выдыхает, прикрывая глаза. Вдох, выдох, вдох... Преодолевая себя, Хёнджин делает шаг к могиле. Он приседает на корточки, последний раз смотря на красный цветок, лежащий в руке, прежде чем аккуратно оставить его в кучке таких же искусственных цветков. В ушах до сих пор звенит. Чужой надрывающийся в вопле голос становится громче. Будто приложи он ухо к земле — и вот крик боли доносится из гроба, отчаянно моля о спасении. — Ты долго? — из угнетающих разум мыслей вырывает голос Чонина. — Пошли, — Хёнджин поднимается на ноги. Протискиваясь через толпу учащихся к выходу, Хвана тормозит окликнувший его голос. — Студент Хван, — Хёнджин как по команде разворачивается на звук. Перед парнем вырастает фигура мужчины в возрасте, когда не скажешь, что ещё в самом расцвете сил, но и в погребальный ящик ложится рано. В неизменном чёрном костюме с иголочки и строгих квадратных очках. А вот и... — Здравствуйте, директор Кан, — Хёнджин кланяется: не слишком низко, потому что в этом учебном заведении уважать было некого и незачем, но и не так, чтобы можно было счесть за оскорбление. Ян Чонин, почуяв серьезный разговор, сбежал сверкая пятками, сказав, что будет ждать на обеде. — Здравствуй, — мужчина поправляет свои очки, подтягивая ближе к переносице. Лицо Кана никогда не выражало никаких сильных эмоций. Всего по чуть-чуть: чуть-чуть радости, чуть-чуть гордости, чуть-чуть скорби и совсем чуть-чуть разочарования. — Хёнджин, зайдёшь ко мне в кабинет после уроков. — Хорошо, до свидания. Чёрт. Пока Хёнджин носился по лесу с этим придурковатым Ли Минхо, а потом от страха трясся в своей комнате, он и думать забыл, что вообще-то влез в самые по уши в дерьмо из-за драки с Зелёными. А вдруг и не из-за этого? А вдруг директор Кан как-то узнал, что было вчера ночью? Вдруг Ли донёс до Кана, что Хван был инициатором вчерашней драки, что он нанёс Минхо пару ножевых? Наличие холодного оружия в пансионе — верный путь к «Псам» и, как следствие, сломанным конечностям. Вот, что значил этот взгляд? Он всё знает, я рассказал ему, тебе пиз... Из заусенца, который Хван так отчаянно пытался оторвать, пошла кровь. Парень так и стоял у ворот, самого же директора Кана и след простыл. Выругавшись не самым приятным образом, Хёнджин подносит палец ко рту, пытаясь зализать ранку. Рецепторы тут же чувствуют металлический вкус. Рука Минхо всё также зажимает рот. Хван чувствует железный запах крови и выступающий пот на ладони. Хёнджин в отвращении кривиться, отдёргивая руку ото рта. Чего ещё он теперь боится? Медведи, пьяные люди, врачебные кабинеты и врачи, смерть, кровь, топоры... Нужно поговорить с Ли.***
Поговорить с Ли не получилось. Хёнджин не обнаружил парня ни в аудитории, ни в столовой, ни даже в курилке за главным зданием. А расспрашивать олдгроувцев о том, куда делась их «звезда» совершенно не хотелось: всё тело ломило от боли. Даже досидеть до конца занятий было невероятно сложно, Хвана выворачивало в разные стороны. Учебное время близилось к концу, а с тем приближался неприятный разговор с директором Каном. Весь день Хёнджин ходил и крутил в голове, как заевшую пластинку, все исходы событий и вариации того, что скажет директор, которые он успел напридумывать. Неизбежность происходящего настигла его врасплох прямо посреди комнаты. Подумав немножко, парень вдруг принимает решение, которое казалось самым оправданным в данной ситуации. Хван встаёт на четвереньки перед кроватью, шарится под ней, параллельно натыкаясь на мусор, и достаёт... чемодан. Потрёпанная тряпичная развалюха была в восьмилетнем слое пыли, настолько толстом, что разглядеть клетчатый узор было практически невозможно. Хёнджин проводит рукой, отряхивая чемодан, и, прокашлявшись из-за взлетевшей вверх пыли, открывает. На дне лежат забытые детские шмотки, которые теперь могли пригодится только в качестве тряпок для мытья полов. Хёнджин уже давно оценил ситуацию. По головке Кан его не погладит, оставался только один вариант — сказать Хёнджину «до свидания» и выставить за ворота. Парень вытряхивает из чемодана старое тряпьё на пол и начинает закидывать всё нажитое за последние восемь лет. Пара маек, спортивные штаны, остатки водки, которой он обрабатывал себе раны, отвратительно крепкие сигареты, не удостоенные чести побывать во рту Хвана больше двух раз, и мятая купюра номиналом в пять тысяч вон. Не густо, но как есть. Хёнджин не заимел привычки обживаться, да и так проще собирать вещи. С таким чудо-наборчиком он закрывает чемодан и ставит к стене прямо рядом с дверью. Хёнджин смотрит на комнату в последний раз так, если бы она для него была чем-то большим, чем обычной ночлежкой на период жизни под названием "молодость", чем-то большим, чем тюремной камерой, где он оставался наедине с тишиной и своими мыслями, и выходит.***
Хёнджин нервно болтает ногой, сидя на кожаном диване в приёмной. Над дверью в кабинет висит потёртая надпись, с которой свисали ошмётки краски: «Dura lex sed lex» — по ней то и дело пробегается уставший взгляд. Хёнджин не знает, каких таких законов придерживается Кан Доджун, но точно знает, что в Лесу все городские законы перестают действовать. Комнату заливает неяркий свет, пробивающийся сквозь жалюзи, оставляя полосатый узор на полу. Приближался вечер. Хёнджину отчаянно хотелось побыстрее сбежать на ужин. На, наверное, последний его ужин, который он проведёт в этих стенах. Наконец, дверь открывается и из-за неё показывается секретарша Ким Мина. — Студент Хван, вы можете зайти, — сообщает тоненьким голоском девушка лет двадцати пяти, с короткими тёмными волосами и большим количеством родинок по всему лицу, и быстро выходит из помещения, мельтеша короткими ножками. Иногда Хёнджин задавался вопросом, спит ли старик Кан со своей секретаршей, когда она поспешно выбегала из его кабинета, поправляя причёску, но такие мерзости быстро улетучивались из головы. Да и Ким Мина была вполне хорошей женщиной, поэтому думать о ней в таком ключе было даже стыдно. Хван поднимается с дивана и, проводив взглядом удаляющийся женский силуэт, заходит в помещение. Просторная комната: массивный стол посреди, два стула, шкаф и больше ничего — встречает загадочной полутьмой. Кабинет был самым настоящим отражением его владельца. Ничего лишнего, перфекционизм и полный порядок. А в этой комнате — директор Кан Доджун, как завершение идеальной картины, в своих выглаженных костюмах без единой складочки. Мужчина поднимает голову на вошедшего студента и, не говоря ни слова, кивает на стоящий перед столом стул. Хёнджин, смирившись со своей участью, просто садится и ждёт. Они сидят в тишине с минуту, пока Кан не начинает говорить. — Это... — мужчина приподнимает руку, пальцем указывая на свою голову, — ...смело. Я про волосы. — А...Да, спасибо, — Хван и забыл о своей ярко-красной шевелюре. — Очень смело. — Спасибо. Напряжение опять возвращается вместе с молчанием. Тиканье часов эхом ударяется о голые стены кабинета. Видимо, директор Кан Доджун тоже здесь не обживался. Хёнджину кажется, что Кан за своими толстыми стёклами очков изучает его, пытается понять, что он за зверь такой. Ему всегда было до странного тяжело выдержать этот взгляд, будто в зрачках были дырки, абсолютная пустота. — Но я позвал тебя не за этим, — директор опять подаёт голос, нарушая звук тикающих часов. — Я думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, почему ты здесь. Ко мне недавно заходил Со Чанбин... Хёнджин даже облегчённо выдыхает. Значит, Минхо не настучал. А если бы это было так, то Кан в первую очередь начал бы с этого. Но расслабляться было рано. — В общем, он мне рассказал о твоём «визите». И был крайне обеспокоен твоим... состоянием, — Кан Доджун разрывает зрительный контакт, берёт ручку, лежавшую строго параллельно краю стола, и начинает крутить в руке. — Я надеюсь, ты помнишь, что я говорил тебе о драках со студентами Олдгроува, да, Хёнджин? — Одна драка в месяц. Я помню, директор Кан, — Хван съёживается на стуле, будто пытаясь стать размером с крупицу, песчинку или даже атом. — Прекрасно. Но также ты должен понимать, что твой «лимит» уже исчерпан, — мужчина встаёт со своего кресла, обходит стол и опирается на него, сложив руки на груди. Теперь тень Кан Доджуна нависала над Хёнджином, закрывая единственный источник света — настольную лампу. — Понимаешь, я не хочу, чтобы подобное происходило в этом заведении. Ты слишком часто ввязываешься в такие ситуации. Это портит репутацию и... честно говоря, внешний вид учащихся тоже, если ты понимаешь, о чём я. «Репутацию», как же... Как будто у этого места она когда-нибудь была. Разве он виноват, что родители Зелёных буквально суют купюры в карманы всей администрации, чтобы их чадо могло делать всё, что им заблагорассудится? — Но, директор Кан, я не... — Именно поэтому, — он перебивает Хёнджина, не дослушав и не дав тому оправдаться, — я придумал тебе своего рода «занятие». Будешь помогать в библиотеке. В неучебное время, само собой. Хван открывает рот и тут же закрывает, не зная, как возразить. Библиотека? Что за... — Так ты будешь занят и меньше будешь нарываться на неприятности, — директор Кан опять обходит свой стол и садится. Хёнджин смотрит на мужчину ещё пару мгновений, пытаясь подобрать слова. Что за хрень?! — То есть, вы меня не отчисляете? — парень скептически взглянул на мужчину, но он казался абсолютно серьёзен в том, что только что сказал. — Нет. Боюсь, у меня были такие мысли, но я решил дать тебе второй шанс. Ну, или сто второй, если быть честным, — на лице Кан Доджуна впервые можно было увидеть подобие улыбки. — Можешь идти, студент Хван. Начнёшь завтра. Я предупрежу работника библиотеки о тебе.***
Видеть свою комнату вновь было жутко непривычно. Хёнджина не было всего час, а казалось, что несколько лет. Парень настороженно осматривает комнату, как будто в ней могло что-то поменяться за эти шестьдесят минут, но всё стоит на своих местах: чемодан — у стены, одноместная скрипучая кровать — в углу, стол — под маленьким окном, из которого зимой жутко тянуло холодом. Захотелось достать те самые сигареты и скурить всю пачку. По правде говоря, Хёнджин уже успел смириться с тем, что его вышвырнут где-то на пути в город, как никому не нужную дворняжку, и он будет побираться в местных пабах до конца своей (он был уверен, что недолгой) жизни. Но даже такое развитие событий уже начинало казаться лучшим, чем можно себе представить, особенно после пережитого вчера ночью. Хван в этой суматохе даже толком не успел ничего обмозговать. А думать было о чём. Он присаживается на край кровати, по-турецки складывая ноги, и всё-таки достаёт сигарету. Зажигалка быстро находится в кармане форменных штанов. Хван прикуривает и тут же заходится кашлем. Лёгкие наполняются тяжёлым дымом, сдавливающим грудную клетку. Ну и редкостная же дрянь! Ян Чонин совершенно не разбирался в сигаретах, когда брал это. Но Хёнджин затягивается ещё раз. Это как заглядывать в холодильник каждые пять минут в надежде, что там появится еда. Только Хёнджин надеялся, что с каждой затяжкой першить в горле перестанет. А с каждой потерей и с каждым предательством будет становится легче. Он откатился назад, в самое начало. Падать в эту бездну оказалось тяжелее, чем можно было себе представить. Хёнджин снова ощущал себя ребёнком, дрожал от шорохов и нервно заламывал пальцы. Сигарета быстро заканчивается и летит к остальным окуркам в щель между кроватью и стеной. Что с этим делать? Как дальше жить? Нужно кому-то рассказать. Кому? Разве кто-то поверит? Одна проблема ушла, пришла новая. Ему необходимо поговорить с Ли Минхо.