Знаешь, полгода Я снимаю с себя Твою кожу и губы. Так скучаю, я скучаю. Знаешь, мне тошно, Мне тошно, от мыслей, Что в нем что-то схожее Нет, не возможно, нет Не возможно, нет*
Осталось: 22 участника
Я ненавижу чувствовать себя виноватым. Самое ебаное ощущение — быть в центре бури, которая произошла из-за тебя. Хуже только то, что я не мог это контролировать. Я ничего не мог. Я слушал его там, на крыше, и мне хотелось сделать шаг вниз. Каждый раз, когда я хочу умереть, означает, что все плохо. Тогда было очень плохо. Он спросил, что я об этом думаю. Он спросил это искренне, а я не знал, что ответить. Потому что все повторялось. Моими чувствами играли так филигранно, что я перестал принимать в этом участие. Просто смотрел, как меня размазывает по стенке со всем моим прошлым, тайными тайнами и секретными секретами, о который — один шаг и — уже все знают. И Арсений… Я не знаю, что ему сказать. Он смотрит на меня такими глазами, как будто я сделал ему больно. Но разве я виноват? Что я мог сделать? И вообще, какая ему, блять, разница? Он же не влюблен в меня, что клеймить. Он же не… не влюблен в меня? (11.04.18) *** Антон сидел в стеклянной комнате и неотрывно смотрел на Егора. Он не слышал, что происходит на сцене. Ему сейчас это было совсем не важно. Гораздо сильнее его занимало чувство. Он смотрел в голубые глаза напротив (фальшивые, не арсеньевские, отметил он привычно) и физически ощущал, как поднимается к горлу противный горький ком из желания кричать. Он никогда не сталкивался с этим так отчетливо, но мог догадаться — так выглядит агрессия. Такой представляется ненависть. До этого Антону приходилось ощущать раздражение, неприятие, злость даже, в те редкие моменты, когда трескалась личина безучастности. Но чаще всего объектом этих эмоций становился он сам, и никогда — кто-то посторонний. А сейчас он чувствовал, как чешутся кулаки от желания вмазать между этих чертовых глаз так, чтобы мозги вышибло. Горло болит от того, что нельзя прямо сейчас встать, нависнуть над ним со всей внушительностью двух метров роста и обматерить такими словами, каких Булаткин никогда в жизни не слышал. Хотелось просто сделать так, чтобы человек напротив почувствовал тот ужас, который сейчас выбивал из Антона воздух. А еще мальчишка отчетливо ощущал их. Взгляды. На него смотрели со всех сторон. Кто-то делал это с неприкрытым любопытством, кто-то безразлично, кто-то радостно, кто-то завистливо, кто-то осуждающе. А кто-то — кровожадно… И Антона тошнило от этого почти на физическом уровне, потому что он мог предугадать, кому какой взгляд принадлежит. Он точно знал, мог почувствовать через пространство то, как сейчас на него смотрит Арсений. И впервые это принесло ему стыд. И это было самое поганое. Он не виноват. Не виноват в том, что Егор ебанулся в край со своими… чем? Вряд ли это были какие-то высокие чувства. Игры, разве что, может, низменные желания. Но они Шастуну нахуй не сдались. Обдумывая все произошедшее, Антон уверился в мысли, что он с Булаткиным обязательно этот вопрос перетрет. Найдет такое время, чтобы никого рядом не было, и объяснит на понятном ему языке, так называемом наречии улиц, что целовать почти незнакомых парней — невежливо. Даже если ты случайно узнал их самый порочный секрет. Антон едва дождался конца концерта. Когда Паша произнес завершающую речь и крикнул «Снято!», мальчишка тут же подорвался со своего места и как можно быстрее выскользнул из стеклянной комнаты. У него не было никакого желания говорить с людьми. Все, чего ему бы хотелось в этот момент, — это ледяной душ минут на тридцать как наказание непонятно за что. Он любил делать так, когда снова припирало, и он чувствовал иррациональную вину за свое существование, и так привык решать проблемы в голове таким образом, что даже сейчас первым делом подумал именно об этом. Но незамеченным из комнаты ему выскользнуть не удалось. На выходе Антона остановил Паша, замерший там с какой-то странной, но очевидно довольной улыбкой. — Антон… — попытался начать разговор ведущий, но мальчишка его прервал. — Давай не будем это обсуждать, я и сам не знаю, что это было, — резко оборвал он реплику Добровольского и снова предпринял попытку уйти в сторону уборных. Но Паша удержал его за локоть. — Я просто хотел сказать, что ты умница, Шаст, — добродушно выпалил он, и Антон не удержался от того, чтобы не изогнуть бровь в удивлении. Он умница? То есть, продюсеру кристаллически посрать, что его около часа назад под камерами засосал парень? Нет, конечно, на монтаже это можно будет легко вырезать, но что делать с массовкой из зала? Шастун сильно сомневался, что зрители будут молчать о таком в соцсетях, и, более того, мог поклясться, что половина из них записала все произошедшее на видео. Он уже порывался спросить об этом у Паши, но тот лишь похлопал его по плечу в напускном приятельском жесте и скрылся в стеклянной комнате, видимо, отправившись проводить беседу с остальными прошедшими дальше участниками. А Антон, пребывая в замешательстве, продолжил свой путь к уборным. Он понимал, что холодная вода вряд ли заменит ему полноценную шоковую терапию в душе, но надеялся, что это хоть чуть-чуть снизит то пограничное состояние, в котором он находился. На съемочной площадке ощущение взглядов стало еще отчетливее. Антон теперь не просто чувствовал их. Он их видел. Как оглядываются на него операторы, как перешептываются зрители, смотря в его сторону, а некоторые хмурятся и укоризненно качают головой. Эти взгляды оставляли ожоги по коже. Было больно, это внимание впервые с начала конкурса так отчетливо жгло, что хотелось спрятаться в домик и никуда не выходить до конца своей жизни. Лишь бы не чувствовать, что на тех местах, где останавливались чужие глаза, несомненно наливались синяки. Антон бросился к туалетам почти бегом. На ходу он по воли суки-судьбы налетел на Арсения, что только испугало его еще больше. — Антон, что это…? — конечно, Попов хотел спросить, как это понимать. Антон увидел это у него в радужках, в которые по ошибке или от собственной слабости не смог не заглянуть. В них плескалась терпкая грусть вперемешку со смятением и попыткой разобраться. Но Шастун не хотел говорить. Ни с кем. Даже с Арсом. Особенно с ним. Поэтому лишь покачал головой, мягко оттолкнул преподавателя и продолжил свой путь, даже не обернувшись. Попов поймет. Он всегда его понимал. Арс же умный, должен догадаться, что Антон сам бы никогда Егора не поцеловал. Потому что все эти недели украдкой целовал другого человека. Человека, к которому сбегал по ночам, нарушая все мыслимые правила, с которым пел в идеальной гармонии. Ему не нужно ничего объяснять, не нужно. Арсений поймет. Поймет. Оказавшись, наконец, в туалете, мальчишка сунул голову под ледяную воду. Кудряшки тут же промокли, пуская табун неприятных, почти болезненных мурашек по всему телу. Волосы на руках и ногах встали дыбом от холода, но именно это чувство подарило Антону такое нужное сейчас успокоение. Это ему за то, что виноват. В чем? А не важно. В поцелуе, в разочарованном взгляде Арсения, в чужом внимании, от которого душа рычит и пытается разорваться на части. Во всем этом только его вина. Антон не знал, как долго так простоял. Выключил поток ледяной воды из-под крана он только тогда, когда голова начала болеть, а виски сдавило ощущением тисков. Это означало, что пора закругляться. Он осторожно вынул голову из раковины и встряхнул ей, сбрасывая с волос холодные капли. Струйки воды текли по его лбу и затылку, создавая ощущение неприятных скользких прикосновений. Антон хотел было вернуться в главный зал павильона, потому что скоро нужно было возвращаться в Меркурий, как за спиной послышался скрип открываемой двери. Мальчишка через отражение в зеркале над раковиной проследил за тем, кто зашел в комнату, и едва не подавился, увидев такое ненавистное ему в этот момент лицо. — Ты, — просипел он, едва узнавая свой голос. — Я, — пожал плечами Егор, делая вид, что все в порядке. Он храбрился, это было очевидно, но в глазах его плескался неподдельный страх. Видимо, было в лице Антона в этот момент что-то такое, что заставило его не по-детски испугаться. И мальчишка уловил этот ужас. Но он не отрезвил его. Наоборот, Шастун воспринял чужую эмоцию как прямой призыв к действию. Все, что он сделал в следующую секунду, было порывом абсолютной злости, смешанной с каким-то затаенным безумием. Антон резко развернулся и со всей силы прижал Егора к кафельной стене. Тот сжал зубы, но не издал ни звука, глядя на мальчишку как-то смиренно, что совсем не вязалось с ситуацией. Шастун чувствовал, как под его пальцами, крепко сжимающими рубашку Булаткина, лихорадочно бьется чужое сердце. — Когда ты меня засосал, я не пискнул, — начал Антон, не отрывая взгляда от чужого лица, пытаясь уловить мимолетное изменение эмоций. — Интересно, если я начищу тебе ебальник, ты тоже промолчишь? Егор не успел ничего ответить, потому что мальчишка, не выдержав кипящей внутри ярости, со всей силы припечатал кулак в стену в паре сантиметров от головы парня. По запястью судорогой прошла боль, но Антон даже не заметил ее. Ему больше наслаждения доставляло видеть, как Булаткин в испуге закрывает глаза, непроизвольно пытаясь уклониться от удара. Но продолжает молчать. Шастун ударил еще раз, еще, кажется, сильнее, так, что кожа на костяшках пошла кровавыми пятнами. Он не бил по лицу, только рядом, снова делая больно себе. Не потому, что боялся покалечить смазливую физиономию напротив, а потому, что прекрасно знал, каково это — когда тебя мутузят в туалете. Да, у него была причина, были все основания сделать Булаткину больно, но он не мог перейти этот блок, не мог справиться с потоком воспоминаний. Злость внутри боролась с собственных утихшим давно страхом, который сейчас непроизвольно возвращался. Но потом Егор, до этого молчавший, как партизан, тихо прошептал: — Колоти уже, это будет честно. И после этих слов Антон ударил по-настоящему. А потом еще раз. И еще. Наотмашь, не целясь, попадая хаотично по бесспорно красивому лицу, которое приносило ему так много неприятностей. Он чувствовал на пальцах теплоту крови, и уже не знал, кому она принадлежит — ему самому или Егору. Это было и не важно. Он перестал ощущать что-то кроме ослепляющей злости. Удар. Удар. Хочется закричать, выпустить демона, но он лишь сильнее сжимает зубы и снова бьет, попадая, кажется, по носу. Остановился Антон только тогда, когда кисти онемели окончательно. Он перевел на них взгляд и увидел, что костяшки разодраны почти до мяса. Потом осторожно поднял глаза на Егора, искренне боясь увидеть то, что только что сотворил. Картина и вправду выдалась жуткой. Получив свободу от чужой хватки, Булаткин тут же прижал руки к кровоточащему носу, но Антон все равно видел, что оттуда без остановки стекают густые бордовые струи. Губам тоже досталось, а вот глаза каким-то чудесным образом совсем не пострадали. По крайней мере, Антон надеялся, что на утро под ними не окажется фиолетовых синяков, подобно тем, с которыми сам он не так давно боролся кучами дорогущего тональника. — Это все надо остановить, пока сюда никто не пришел, — вновь обретя способность говорить, пробубнил Шастун, кивая на кровь из носа. Голос мальчишки не звучал виновато. В любом случае, Егор сам позволил. Но Антон не готов был опускаться до уровня своих обидчиков. Он не оставит парня одного, даже несмотря на всю ту злость, которую к нему ощущает. Егор на фразу лишь кивнул и шатающейся походкой направился к раковинам. — Твои руки тоже бы промыть, — заметил он тихо, глядя на то, как костяшки мальчишки тоже медленно багровеют, но на это замечание Антон лишь отстраненно махнул рукой. Не впервые ему было видеть такую картину на своем теле. Заживут, обязательно и довольно быстро. Сейчас не до этого. — Так ты объяснишь мне, какого хуя? — спросил он, наблюдая за тем, как Егор умывается, стирая разводы крови со своего лица. — Не закидывай голову, оно так не остановится, да еще и задохнуться можешь, не дай бог. Он был научен опытом, конечно. Разбитый нос — наименьшее из зол, но и с этим нужно было уметь справляться. Егор последовал его совету, и пару минут, пока он боролся с потоками липкой вишневой жидкости, которые никак не хотели прекращаться, в туалете стояло напряженное молчание. — Объясню, — наконец отозвался Булаткин, и Антон обратил внимание на то, что голос его немного булькает. Значит, все-таки успел наглотаться собственной крови. — Но не сейчас и явно не тут. Там за дверью камер дохуища. А наши продюсеры могут решить, что снимать наш задушевный разговор после того, как ты хорошо меня отделал, — замечательная идея. — Уж лучше, чем сосаться на эти самые камеры, — не упустил возможности пробубнить Антон. — Прости, — это извинение показалось мальчишке на удивление искренним, и он даже осмелился посмотреть в глаза парню через отражение в зеркале. — Я правда все расскажу. Скоро. Обязательно. Антон уже хотел ответить что-то ядовитое, как дверь в очередной раз скрипнула, распахиваясь чересчур резко, и в туалет влетел покрасневший Паша. — Твою мать, вот вы где! — крикнул он раздраженно. — Мы вас везде обыскались, а вы тут ссыте! Пора уезжать, быстро заканчивайте! Потом мужчина наконец обвел Антона и Егора и, заметив их состояние, злобно прищурился. — Что тут произошло? — спросил он, и от его тона веяло ледяным недовольством. — Все отлично, Паш, небольшая неурядица, — Булаткин успел встрять в диалог быстрее, чем Антон смог раскрыть рот. — Мы уже все уладили. Они скрестились в борьбе взглядов, из которой Егор вышел полноправным победителем. — Что бы там ни было, надеюсь, такого больше не повторится, — сдавшись, сказал Паша. Он обращался к Антону, но искоса продолжал смотреть на Булаткина, будто ожидая подтверждения именно от него. Оправдывая догадку Шастуна, парень кивнул и Добровольский кивнул тоже, отзеркаливая его действия. — Хорошо. Тогда сейчас кабанчиком в автобусы и едем в Меркурий. Завтра очередное переселение и супер-сложная неделя, так что приезжаем и сразу баиньки, это понятно? Парням под строгим взглядом продюсера ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Когда они выходили из туалета, Антон вновь попытался завязать разговор, но Егор лишь метнул в него нечитаемый взгляд и показал жест, красноречиво говорящий — все потом. В тот вечер мальчишка так и не заговорил с Арсением. Он пытался всячески преподавателя игнорировать. Антон решил, что пока не разберется в том, что происходит, он к Попову не подойдет. Он прикрывался тем, что просто не знает, что сказать. Но на самом деле ему было просто до одури страшно… *** Утро встретило Антона тотальной тишиной, от которой закладывало уши. Проснулся он поздно. Судя по тому, что комната опустела больше, чем на половину, Паша уже развозил выбывших по вокзалам и аэропортам. А оставшиеся в пентхаусе будто решили коллективно Шастуна игнорировать. И даже Дима, обычно общительный, заметив, что мальчишка открыл глаза, не пожелал ему привычно бодрого утречка. Антон все прекрасно понимал. Видел те взгляды, которые окружающие бросают на его разбитые костяшки. Он знал, что они догадывались, от чьих рук по лицу Егора вчера все-таки расцвели пурпурные отметины. И было непонятно, что ребят пугало больше — то, что Шастун оказался геем, или то, что он может с ними сделать за любые вопросы о вчерашнем инциденте. Единственным, кто завел с ним диалог, оказался, что было совсем не удивительным, сам Булаткин. Когда Добровольский вернулся из своих разъездов и созвал всех в общую комнату для объявления задания на предстоящую неделю, Егор сам подошел к Антону. Лицо его и вправду было в плачевном состоянии. Кровь на губах застыла багровой корочкой и вкупе с крупными, уже успевшими позеленеть синяками на бледном лице выглядела угрожающе. Где-то глубоко в душе мальчишка даже ощутил укол совести. — Привет, — поздоровался Булаткин, садясь рядом с Антоном. Никто из оставшихся ребят не осмелился занимать это место, и Шастун надеялся остаться в одиночестве, но Егор таким образом разрушил его планы. — Доброе утро, — пробубнил мальчишка, пытаясь звучать как можно безэмоциональнее. Но непроизвольно получилось зло. — Кровь больше не шла? Парень отрицательно покачал головой, и они замолчали, каждый думая о своем. Антон чувствовал на себе чужие взгляды, но не мог осмелиться заглянуть в глаза ни Диме, который, кажется, прятал за неодобрением беспокойство, ни Журавлю, который явно пытался подавить иррациональное сочувствие, ни Клаве с Идой, которые гипнотизировали их с Егором с неподдельным энтузиазмом и даже каким-то восхищением, ни Люде, которая почему-то смотрела ревностно. Это внимание давило, и Антон уже хотел на время выйти из помещения, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, как дверь открылась и наконец вошел Паша. Обведя комнату взглядом, и заметив сидящих рядом Шастуна и Булаткина, он странно улыбнулся, а потом привычно приступил к объяснению задания на предстоящие семь дней. Оказалось, во-первых, что приз зрительских симпатий и автоматический проход в следующий тур заслужил Журавль, а во-вторых, что участников ожидает этап под кодовым названием «выход из зоны комфорта». Для каждого из оставшихся ребят организаторы и кураторы приготовили жанр, в котором он или она никогда прежде не работали. — Вы все получите в помощники настоящих профессионалов своего дела, так что вам не придется справляться с предстоящим испытанием самостоятельно. Но это не уменьшает трудностей, с которыми вам предстоит столкнуться. У вас есть всего неделя для того, чтобы обучиться основам вашего жанра и подготовить полноценный номер, — объяснял Паша, привычно расхаживая по комнате и много жестикулируя. — А теперь по нашей славной традиции нижний этаж переезжает наверх, а потом коллективно отправляемся получать задания. Быстро, быстро, у вас тридцать минут на все про все, а потом все как штык в репетиционной! Продюсер весело хлопнул в ладоши, и все разбрелись по делам. Собирая свои вещи, чтобы перевезти их наверх, Антон особенно отчетливо ощутил свое одиночество. Он слышал, как Дима о чем-то шушукается с Клавой и Журавлем всего в паре метров от него, как Ида помогает Люде затолкать в огромный чемодан все наряды, для которых едва хватило места в шкафах. Его будто отринули от общества, в которое сперва так охотно взяли. И если в самом начале его пугала эта активная социальная жизнь и постоянное общение, то теперь без этого он чувствовал себя абсолютно пустым. Антон взялся за рубашку, принимаясь складывать ее а аккуратный прямоугольник, и ощутил, как по ледяной коже щек непроизвольно скатываются горячие слезы. Он не любил плакать от бессилия, но сейчас просто не смог сдержаться. Мальчишка прикусил губу, лишь бы не всхлипнуть, и попытался представить что-то хорошее, чтобы отвлечь разбушевавшееся сердце от этого сосущего чувства отвергнутости. И испугался, когда почувствовал фантомное прикосновение обжигающих ладоней к своим плечам. Он знал, кому могло принадлежать это касание, и его страшило то, что он смог так отчетливо его представить. И это возымело обратный эффект. Вместо того, чтобы прийти в себя, Антон лишь расплакался еще сильнее, пытаясь спрятать покрасневшее лицо в ворот своей домашней футболки. Всхлип сдеражть все-таки не получилось, и он рвано втянул носом воздух. Наваждение исчезло, и плечам стало холодно. Им обязательно надо поговорить… правда, Шастун не имел понятия, что преподавателю скажет. Что это была глупость? Что ему на самом деле только Попов в этом мире и нужен? Ему бы и поцелуя простого было сейчас достаточно. Но это подождет, уверял себя Антон, еще немного. Егор обещал в скором времени объяснить свое поведение. Не может же быть такого, что у него не получится Арсению это объяснить. А там может и скажет наконец что-то важнее, чем просто «касайся меня». Попросит наконец себя любить… Думая так, Антон не сразу почувствовал, как чужие руки развернули резко его ослабшее от эмоций тело и обняли крепко-крепко. — Твои всхлипы разбивают мне сердце, Шаст, клянусь, — сказала макушка, в которую Антон упирался подбородком, голосом Димы. — Давай прекращай уже, иначе я тоже с тобой разревусь. Мальчишке хотелось спросить многое, уточнить, значит ли это объятие, что на самом деле все между ними в порядке, и они все еще друзья, несмотря на его случайно раскрытую ориентацию, но он лишь тихо уточнил: — Я так палевно реву? — Отвратительно, — тихо рассмеялся Поз, прижимая его еще ближе. Потом отстранился и посмотрел Антону в глаза снизу вверх. — Прости, что игнорил. Думал, тебе надо было побыть наедине после вчерашней хуйни. — Надо было, — честно признался Антон, понимая, что, кажется, все и вправду в порядке. — Но я думал, что вы меня теперь… — Я все еще жду объяснений, — перебив его, вставил Дима, и голос его звучал взволнованно. — Но если ты серьезно предполагал, что мы тебя за такую хуйню осудим, ты очень плохого о нас мнения. Краем глаза мальчишка увидел, как на спиной парня на эти слова кивает головой Клава, и улыбнулся. — Я просто… — он запнулся, но собрался с силами и тихо выдавил из себя: — Спасибо. Антон решил, что друзья будут стоять в очереди на объяснения сразу за Арсением, когда он наконец все поймет. Оставшиеся сборы и переезд прошли более весело. Единственным, что омрачило это, был тот факт, что в верхнем пентхаусе не осталось спаренных спальных мест, и мальчишка не смог больше привычно ночевать с Позом под боком. Вместо этого он был вынужден занять кровать рядом с Егором. Казалось, судьба совсем осмелела и теперь сталкивала их по поводу и без, развлекаясь тем, как каждый из них реагировал на такие мелочи. Антон, очевидно, злился. А в Булаткине предвкушающая улыбка смешивалась с неподдельным извинением во взгляде, и нельзя было понять, в чем заключалась правда. Когда пришло время спускаться в репетиционные, все активно обсуждали то, какой жанр музыки хотят попробовать больше всего. Дима много говорил о классике, Егор признался, что давно мечтал заняться рэпом и даже написал пару текстов, Ида рассказывала что-то об электроники. А Антону в целом было глубоко все равно. Время, проведенное в Борисоглебской школе искусств, заставило его попробовать многое. Лазарев любил экспериментировать, пытаясь подобрать для своего ученика идеальную композицию, раздвигал границы его музыкального сознания. Арсений в этом плане был еще продуктивнее, стараясь восстановить голос мальчишки всеми доступными способами, тренируя его в разных техниках. Шастун просто не мог придумать, что могли выбрать организаторы, чтобы вывести его из зоны комфорта. Каждому участнику выделили отдельную комнату для практики. Там их уже ожидали люди, с которыми им придется работать всю следующую неделю, чтобы перенять от них частичку мастерства. Паша сказал, что это было сделано для того, чтобы ребята не знали о том, кто чем занимается, заранее. Это должно было стать для них сюрпризом на воскресном концерте. Зайдя в свою репетиционную, Антон сразу понял, что попал. Посреди комнаты стоял стол с каким-то устройством на нем. Это было нечто, визуально схожее с клавиатурой, только кнопки на ней были разного размера и располагались причудливым образом. От этой загадочной штуки тянулась к удлинителю куча проводов. — Диджеинг, — выдохнул Антон через зубы, подходя ближе к столу, чтобы получше рассмотреть этого монстра. — Скорее лайв-лупин, — послышался голос, и Шастун наконец заметил, что находится в комнате не один. — Привет, я Юра, буду учить тебе с этим тихим ужасом работать. Высокий худой мужчина, лет тридцати пяти-сорока на вид, протянул мальчишке руку, и он пожал ее в ответ. — Антон. Буду пытаться разобраться в этом тихом ужасе. Пока шла тренировка, Шастуну в голову закралась странная, почти иррациональная мысль. Юра говорил что-то о том, что лупингу обычно посвящают десятки лет практики и часы свободного времени, иногда даже делают это из хобби основной работы, а Антон все думал о том, что кажется, кто-то в продюсерском составе активно пытается его слить. Он запоминал расположение основных кнопок, а параллельно возвращался к тому моменту чуть больше недели назад, когда на первом концерте ему отчетливо показалось, что он стал народным фаворитом, а это звание без зазрения совести отдали Егору. Шастун делал лицевую гимнастику, а вместе с тем понимал, что что-то во всем этом было не так. Что-то не давало ему покоя. Эта идея была еще совсем неоформившейся, находилась в своем зародыше, но уже свербила в мозгу, не давая сосредоточиться на том, что говорил Юра. — То, что ты вносишь в луп-станцию, может отличаться от того, что из нее выйдет. Ты можешь просто подышать в микрофон, а дальше в дело вступает магия эффектов, превращающая это в прекрасный хай-хет, надеюсь, ты понимаешь, о чем я? — Антон кивал, хотя некоторые слова смешивались с мыслительным процессом и терялись, так и не долетая до центра обработки информации. — Мы не на профессиональных соревнованиях, поэтому многие вещи можно будет записать заранее. Но мы постараемся это минимизировать и сделать все по красоте, как считаешь? Мальчишка не услышал вопрос, снова провалившись в свои мысли, и Юре пришлось аккуратно тормошить его за плечо. — Эй, Антох, с тобой все в порядке? — спросил мужчина. — Кто-нибудь когда-нибудь учился этому за шесть дней? — ответил Антон вопросом на вопрос, гипнотизируя взглядом горящую зелеными и красными огнями станцию. — Честно? — Юра потупился в пол. — Не припомню. Я не должен тебе об этом говорить, но я плохо представляю, как организаторы хотят, чтобы я научил тебя всему за такое короткое время. Тем более пустил на сцену… Никто из моих коллег не делал этого раньше. — Тогда я стану первым, — уверенно проговорил Шастун, сжимая кулаки и отбрасывая ненужные мысли. Похоже, пора начать бороться. — Показывай, как тут что предзаписать и как сюда дышать, чтобы круто получалось. — Вот это настрой, вот это я понимаю! — весело воскликнул Юра и вернулся к объяснению. *** Ночь выдалась особенно темной, но Антону не спалось. После усиленной тренировки болели руки и челюсть, и это было совершенно непривычное ощущение. А еще ужасно хотелось курить. Если до этого момента Шастун как-то справлялся с позывами зависимости, то в последние дни желание становилось просто невыносимым. В конце концов он встал, пытаясь не разбудить сопящего под боком Егора, и выскользнул из комнаты. За прошедшее время мальчишка прокачал навык незаметного побега на максимум. И сейчас, выйдя за дверь, он первым делом направился было к лифтам, чтобы привычно спуститься вниз, к Арсению, но вовремя вспомнил о своем решении. Поэтому пошел к лестнице, которая вела на смотровую. Антон туда так и не добрался, но Клава, которая часто бегала сюда в первую неделю, рассказала о потрясающих видах, которые открываются отсюда на Москву. Когда мальчишка вылез на площадку, холодный апрельский ветер ударил ему в лицо, и он пожалел, что не накинул куртку. Возвращаться не хотелось, и поэтому Антон, обняв себя руками, все-таки остался, подойдя ближе к краю. Вид и вправду был бесподобен. Совсем близко, почти под его ногами виднелись огни Кремля и лента Москвы-реки, а в отдалении можно было разглядеть кресты храмов и даже, кажется, маленькие городки в области. Он будто взирал на целый мир в миниатюре, стоя на вершине жизни и не понимая, чем заслужил такой шанс. Он, маленький мальчик с поломанным сердцем, влюбившийся на свою беду, снова, и теперь не умеющий просто начать об этом говорить. И ему казалось, что если бы сейчас здесь появился Арсений, он бы бросился ему на шею, поцеловал так, как никого и никогда, и все выпалил. Извинялся бы тысячу раз за то, что такой трус, и просто отдавал бы ему ту любовь, которая сидела в нем с самого начала, с самого первого дня их знакомства, спала долго-долго, а потом росла в геометрической прогрессии с каждым нежным касанием, с каждым ответным поцелуем. Но этого не случилось, и поэтому Антон лишь достал сигарету и закурил, глядя на ночной город. Уйдя в свои мысли, он не услышал, как дверь, ведущая на смотровую, скрипнула, отворяясь, и кто-то посторонний вышел на площадку, становясь в метре от мальчишки, в шаге от края. — Так и думал, что найду тебя здесь, — от этого голоса Антон вздрогнул и обернулся. Егор тоже выудил откуда-то пачку сигарет и, подпалив одну, затянулся. — Вряд ли бы ты сейчас к Попову пошел. — Откуда ты вообще знаешь, что я у него бывал? — это был не первостепенный вопрос, точно нет, но мальчишка не мог его не задать. — У меня свои каналы, — пожал плечами Булаткин. Они немного помолчали, глядя на огни Москвы и заполняя холодный ночной воздух густым сигаретным дымом. — Зачем ты вообще сюда пришел? — наконец спросил Антон. — Мешаю? — вопросом на вопрос ответил Егор, переводя свои смеющиеся голубые глаза на мальчишку. — Просто я тебя вообще не понимаю, честно, — Шастун пытался говорить как можно спокойнее, но дрожь в голосе, явно не от холода, выдавала в нем раздражение. — Сначала ты говоришь одно, потом другое, потом отпускаешь пошлые комментарии по поводу моей внешности, а потом дважды целуешь меня, один из них — на камеры, просишь меня не волноваться, обещаешься все рассказать, а еще от тебя исходит угроза, и мне это не нравится, потому что я ненавижу людей, которым не могу довериться. Это все выходило из Антона потоком. Только в этот момент он понял, как сильно накипело. — И я просто, — мальчишка прижал свободную от сигареты ладонь к лицу, — я нихуя уже не понимаю. Потому что ты блять не даешь мне ничего понять. Ты не шантажируешь меня, хотя, я уверен, кое-что да знаешь. Ты добр ко мне почти все время, которые мы проводим не наедине, а потом делаешь какую-то лютую дичь, и я просто начинаю сходить с ума. И это! Это… Договорить не получилось, потому что слова кончились. — Все? — спросил Егор, который все это время не отрывал глаз от активно жестикулирующего Антона. Мальчишка кивнул. — Хорошо, а теперь давай поиграем в игру, которая называется «Интервью». Ты задаешь вопрос, я отвечаю на него как можно честнее. Готов? Антон снова кивнул, понимая, что, кажется, настал тот самый момент, когда Булаткин наконец все ему объяснит. — Давай тогда начнем с самого начала, — проговорил Егор, будто подталкивая мальчишку к действию. — Хорошо, — Антон глубоко вдохнул. — Ты же вспомнил меня, да? — С питерской тусовки, да, — отозвался Булаткин непринужденно. — Знал конечно, что тебя это напугает, поэтому и не пытался намекать, что знаю тебя. — И я правильно понимаю, что слухи все-таки пустили? Про то, что там произошло, я имею в виду, — обреченно уточнил Антон. Егор грустно кивнул. — И много человек в курсе? — Этого я сказать тебе не могу. Лазарев твой с моим покровителем дружит, они буквально эту ситуацию при мне перетирали. Я тебе так скажу, что я не уверен даже, что я правду знаю. Сергею Вячеславовичу я не доверяю, но пришлось работать с той инфой, которую я слышал. — Ясно, — Антон снова закрыл лицо руками. — Походу это только для меня было пиздецом высшего уровня, если он так легко решился этим поделиться. — Я тоже считаю, что это абсолютный треш, — отозвался Егор, не глядя мальчишке в глаза. — Не знаю, как бы я с таким справлялся. — Я и не справлялся, если честно, — признался Шастун, пытаясь найти своим нервно трясущимся ладоням какое-нибудь применение. В итоге просто схватил край своей футболки и стал перебирать в непослушных пальцах. — А потом появился Попов и заставил тебя справляться, — Егор не спрашивал, это было уверенное утверждение. — Да, я, как видишь, догадался, что у вас не просто рабочие отношения. — Какой ты молодец! — саркастически бросил мальчишка, и от собственной интонации ему стало смешно. — Тогда нахуй ты все это творишь? Ты же явно в меня не влюблен или что-то такое. Максимум — хочешь, и то вряд ли. Тогда какого хуя? — С чего это ты решил, что не влюблен. Может я души в тебе не чаю? — Егор ухмыльнулся и поиграл бровями. Мальчишка скривился, и парень поспешил посерьезнеть. — На самом деле ты мне правда нравишься, Тох, честно, но хочешь верь, хочешь нет, я бы никогда себя не вел настолько по-мудацки, чтобы тебя завоевать. — И что же тогда происходит? — невры Антона не выдержали, и он достал из пачки еще одну сигарету. — Ты сказал, что я тебя не шантажирую, — Булаткин поморщился так, будто лишь это слово вызывало в нем неприязнь и отвращение. — Зато это делает кое-кто другой. — В каком смысле? — это было явно не то, что мальчишка ожидал услышать. — Каюсь, Тох, я должен был поговорить с тобой раньше, но я просто не мог, — голос Егора будто бы стал на пару тонов глубже. — В первую неделю, после генеральной репетиции, ко мне подошел Выграновский. Он сказал, что у него есть ко мне разговор. А потом заявил, что мне нужно утянуть тебя в фиктивные отношения. — Что? — Шастун не мог поверить своим ушам. — Ты сейчас серьезно или прикалываешься? Если второе, я тебе еще раз челюсть разобью, клянусь. — Если бы, — Егор тяжело вздохнул. — Он знал, на что давить. У меня, знаешь ли, тоже есть секреты в шкафу. — А мне-то какая разница? Я на это согласие не давал, — протестующе замотал головой Антон. — Да, вот только походу Эдуард Александрович тоже знает про Петербург. А еще он грозился вышвырнуть нас из реалити, если мы не будем следовать его идее, — это звучало отвратительно, и мальчишка видел, как тяжело даются Егору эти слова. Кажется, парень говорил искренне, но Шастун все равно спросил: — Почему я должен тебе верить? Почему он сам не подошел ко мне? — Не знаю, — честно признался Булаткин. — Но у меня сложилось ощущение, что он чего-то боялся. Строго-настрого наказал мне ничего тебе не объяснять. Вообще никому ни о чем не болтать. Сказал, что если он узнает, что я нарушил это правило, нам обоим крышка. — И как же этот уебан планировал, чтобы ты заставил меня закрутить с тобой шашни? — Антон чувствовал, как начинает закипать. Не зря он ощущал от Выграновкого эту жуткую манипулятивную энергетику. Его интуиция его не подвела. — Он… — Егор запнулся, будто бы не решаясь произнести то, что говорил ему Эд. — Давай, мне уже ничего не страшно, — подначил его Шастун, сцепляя руки в замок, чтобы от злости не начать что-нибудь колотить. — Он сказал, что ты та еще шлюха, и не преминешь раздвинуть ноги перед первым встречным с красивой мордашкой… — парень выплюнул эти слова, как самое ядовитое вещество на свете, и они будто проникли Антону под кожу, заставляя прилагать немеренные усилия, чтобы устоять на ногах. Это было так похоже на то, что он сам говорил себе всего пол года назад. В чем пытался убедить себя и за что калечил себя с завидной регулярностью. Он привык слышать подобное из своих уст, но когда такое говорил кто-то другой, душа просто разрывалась на части. В уголках глаз собрались неконтролируемые слезы, и он смахнул их агрессивным, размашистым движением. Захотелось сделать лишний шаг и выйти за край башни в сто этажей. Разбиться и больше не чувствовать той всепоглощающей ненависти к себе, с которой он жил последние три года. Увидев, в каком состоянии находится Антон, Егор поспешил оттащить его вглубь смотровой площадки. — Чтобы ты знал, я так не считаю, — прошептал парень Шастуну на ухо и обнял по-дружески. — Спасибо, — еле слышно отозвался мальчишка, все еще сражаясь с порывом умереть прямо здесь и сейчас. — И что же мы будем с этим делать? — Начнем играть по их правилам. — Нет! — перебил Егора Антон резко. — Ни в коем случае! — Погоди, дослушай, — Булаткин прижал палец к его губам. — Мы сделаем вид, что мы приняли игру. Заставим Выграновского верить нам. А потом разрушим ему всю малину. — Звучит, как план, правда, пока недоработанный, — задумавшись, отозвался Шастун. — У нас еще будет время, — заверил его Егор. — Но придется играть натурально. Делать вид, что мы и правда закрутили бурный роман. А еще… — он выдержал паузу, -… придется скрывать правду. Сможешь? Антон понял, к чему он ведет. Арсению рассказать о том, что происходит, не получится. Не только потому, что это будет странно, но и от того, что Попов якшается с Эдуардом Александровичем. И сколько бы Антон не уверял себя, что преподаватель хороший, он не мог доверить ему сохранность чужой репутации. — Смогу, — выдавил из себя мальчишка после недолгих душевных метаний. Они постояли еще некоторое время, замерзая от ночного апрельского холода. — Надеюсь, когда-нибудь все наладится, — пробормотал Егор. — У тебя. И у тебя получится найти человека, который сможет долечить тебя от всех жутких травм прошлого. — Спасибо, — отозвался Антон. — Но у меня есть ощущение, что я такого человека уже встретил. Булаткин понимающе кивнул, и они вернулись в башню, оставляя после себя стойкий запах сигаретного дыма и вкус уверенности в том, что когда-нибудь они одержат победу… *** — Так, давай еще раз по-новой! — сказал Юра, когда Антон допел последний припев. — Все почти отлично, но проблемы с ритмом, я думаю, ты сам слышишь. Из-за этого все может повалиться, и тебе будет сложно накладывать на это голос. Поэтому сейчас я подрубаю метроном, и еще раз с ним. Репетиции продвигались тяжело, но Юра, кажется, был мальчишкой доволен. «Я тебе серьезно говорю, — любил повторять мужчина, — то, что мы сейчас пытаемся сделать, почти невозможно, поэтому то, чего ты уже успел достичь, — гениально». Наставник уже рылся в телефоне в поисках метронома, когда из-за двери заорал знакомый голос: — Антох, пошли телефоны забирать! Шастуну не хотелось участвовать в часе связи с родными, тем более, у него, как всего, не было никого, кроме Иры, кому бы он мог написать или позвонить, но когда Юра сказал ему пойти сделать перерыв и развеяться, мальчишке пришлось согласиться. Уже сидя на диване в пентхаусе, он испытал прилив дежавю. Вспоминая прошлую неделю, когда он так же держал в руках собственный мобильник, Антон понимал, как много всего изменилось за эти бесконечные семь дней. Казалось, он стал совсем другим человеком. Мальчишка быстро пролистал уведомления в социальных сетях. Как всегда, куча сообщений от Иры. Она слала ему посты с его собственным лицом, какие-то мемы, а также фотографии с Сережей, на каждую из которых Шастун поставил реакцию огонечка и написал привычное и односложное: «Вы просто прелесть!!!» Именно так, с тремя восклицательными знаками. Он знал, что уделяет недостаточно внимания лучшей подруге, но все в его собственной жизни так закрутилось, что просто хотелось разгрести эти завалы, а потом уже коммуницировать. Ответив еще на пару ничего не значащих эсэмэсок и снова пройдясь холодным взглядом по непрочитанному сообщению маме, Антон наконец заметил их. Уведомления из диалога с Арсом. Они не общались уже три дня, и каждый раз, думая об этом, Антон ощущал, как в горле встает ком. Он все больше и больше убеждался в том, что без Попова ему не м о ж е т с я. Шастун открывал диалог дрожащими руками. Сообщения были этим утром, видимо Арсений специально подгадывал, зная, что мальчишка их увидит во время часа связи. АСП, 09:56 Антон, ты не отвечаешь на кнопочный, поэтому я вынужден писать сюда. Пожалуйста, не игнорируй меня, иначе я просто не вывезу… Я хотел сказать, что… без тебя очень холодно и пусто как-то, а еще я не знаю, что там у тебя происходит, и из-за этого день проходит как-то совсем уж неполноценно, и я ощущаю, как живу зря. Поэтому… можешь просто прийти? Я обещаю, что не буду доставать расспросами. Просто хочу снова тебя увидеть… Читая этот совсем нескладный, будто истерически-нервный текст, переполненный троеточиями недосказанности, Антон не заметил, как по щекам начали течь волнами соленые слезы. Почему этот человек был с ним так нежен? Мальчишка Арсения не понимал, кажется, даже больше, чем до недавнего разговора с занесением в личное не понимал Булаткина. Попов вертелся вокруг Эдуарда Александровича, заставлял Антона от ревности плавиться, а потом, буквально через пару часов плавил своими руками. Он от Шастуна не ждал объяснений и каких-то слов, но и сам их не говорил. Они оба будто играли в молчанку на собственную жизнь: первый, кто сдастся, скончается на месте. Вот только ради таких моментов, ради таких искренних сообщений и слов, Антон готов был проиграть. Слушая музыку боя своего сердца, мальчишка не заметил, как к нему кто-то подошел. — Пойдешь к нему? — спросил Егор, опаляя горячим дыханием его ухо. — Пойду, — так же тихо ответил Антон, пытаясь совладать с паническим испугом, вызванным резким появлением парня. — Конечно, — голос Булаткина на этом слове дрогнул, и Шастун не мог отделаться от мысли, что услышал в нем нотки грусти, едва отдающиеся горечью на языке. — Только будь осторожней, хорошо? И после того, как мальчишка кивнул, Егор наклонился к нему близко-близко и оставил мимолетный, почти детский поцелуй на губах, как делал часто в последнее время. — Это, чтобы наши перешептывания не выглядели подозрительными, — будто оправдываясь, объяснил он, и Антон снова кивнул. Он пытался с этим смириться, правда пытался. Ночью он пришел к Арсению. Конечно же, пришел, потому что по-другому не мог. Попов, как и обещал, ничего не спросил. Сразу с порога утянул мальчишку в крепкие объятья, а потом — в бесконечный поцелуй. Антон невольно заметил, что губы парня сильнее обычного пропитались вкусом табака. Шастуна пугало, что преподаватель теперь курил гораздо чаще, чем раньше, потому что он непроизвольно, почти интуитивно чувствовал в этом свою вину. Но говорить он ничего не стал, приняв правила игры в молчанку. Они просто целовались, сидя на диване, без слов, исследуя друг друга по деталям. Мальчишка, кажется, заучил рельеф чужого языка наизусть, запомнил, как ощущаются его прикосновения к губам, к небу, к его собственному языку. Это был танец, страстный, нежный, искусный и совершенно непосредственный, непродуманный, хаотичный и сводящий с ума. Когда стали болеть губы, когда начали гореть легкие, в ход пошла шея. Антон не мог удержаться от роз засосов на бархатной коже Попова и чувствовал, как Арсений порывается сделать то же самое. И разрешал ему через незамысловатые движения, будто бы говоря языком тела: «Я что-нибудь придумаю. Потом. А пока просто сделай то, что хочешь». Чувствовал, как покрасневшие губы касаются невесомо венок, и отвечал тем же. Это было до физической боли хорошо, так, как Антону никогда в жизни не было. С Арсением всегда происходило именно так. Они балансировали на грани между нормальностью и абсолютным безумием, между дозволенным и извращенным, между пыткой и наслаждением. И никогда не выбирали сторону. Как не выбрали друг друга. В такие моменты Антон клялся себе, что обязательно выберет Арсения вербально. Когда-нибудь точно. И эта мысль заставляла его срываться и оставлять резкие поцелуи и отметины уже не только на шее. Тыкаться парню в подбородок, в лоб, в щеки и иногда, совсем осмелев, в ключицы. И их вело в душной комнате. Не оставалось никого, кроме. Только напополам. И хотелось большего до гордиева узла внизу живота, но оба ощущали границы даже в таком замутненном состоянии. Поэтому лишь касались вот так, расширяя возможности невинности почти до пошлости, но не вступая на эту территорию. А потом распрощались так же, без слов. И без слов пообещали друг другу сделать это снова. Антон вернулся в комнату на ватных ногах, поставил будильник на пораньше, чтобы скрыть россыпь засосов, вырисовывающихся в созвездия по его шее. Скопление следов Арсения, которое — еще чуть-чуть — и можно было бы назвать подписью на покупку души. Арсений мог бы мальчишку себе присвоить, если бы захотел. Но он держался, и Антон был ему за это благодарен. А на следующий день, под вечер, Егор прижал Шастуна к стене во время очередной игры в правду или действие, которую затеяла их компания, и впился в губы одним из тех поцелуев, которые мальчишка прозвал ядовитыми. Неожиданным, физически болезненным и агрессивным. — Пожалуйста, поцелуй меня в ответ, — проговорил Булаткин хитро, так, чтобы было слышно. — Это твой мне карточный долг. И Антон не мог отказаться. Из-за того, что всегда держал обещания. Из-за камер. Из-за их с Егором плана. Но сминая чужие губы своими, он думал только об одних, прокуренных, вишневых, припухших от длительных поцелуев. Самых любимых. И это было так странно. Не то даже, что Антон теперь открыто признавался самому себе, как до невозможности Арсения любит, а то, что приходится этому нереальному человеку делать больно. И что нет возможности рассказать правду. «Когда-нибудь, — думал Антон, прикусывая нижнюю губу Егора и ловя его мимолетный стон, — когда-нибудь все это закончится, и я объясню Арсу все. И скажу ему о своей любви. Я найду в себе силы». Оторвавшись от Булаткина, он словил шквал насмешливых аплодисментов, от которых поплохело еще больше. Неужели он и впрямь делает это. И только одни глаза из толпы его друзей не улыбались. Люда смотрела на них с Егором с затаенной болью. И Антон узнал это выражение. Так же он сам совсем недавно смотрел на Арсения, мило болтающего с Выграновским в кафетерии. Такими глазами смотрела ревность… *** Толпа скандировала его имя. И если раньше это добавило бы ему нервов, то теперь это лишь придавало уверенности. К народной поддержке быстро привыкаешь. Юра вложил в его голову все возможные знания, а в руки и голос — навыки, которым можно было обучить за неделю. Он не мог сказать, что готов на все сто, но был решительно настроен покорить зал. Он был последним. Конечно же, он был последним, кому-то нужно было утомить его нервами и переживаниями. Но он смирился. Встав за луп-станцию, он попробовал очистить мысли и сосредоточиться лишь на ритме и отточенных до автоматизма движениях. Юра помог ему записать некоторые слои, потому что научиться делать их самостоятельно и вживую просто не хватало времени, и теперь ему нужно было просто не оплошать с клавишами. Раз, два, три, микрофон в руках даже не дрожит. И когда начинает литься музыка, он закрывает глаза, понимая, что сделал все точно по инструкции. Когда бит готов, остается только петь. И он поет. Одну из своих самых любимых песен. I don't want your body But I hate to think about you with somebody else Our love has gone cold You've intertwined your soul with somebody else I'm looking through your body You're looking through your phone And you're leaving with somebody else I don't want your body but I'm picturing your body with somebody else** Его голос звучит все резче, все многограннее, угловатее, показывая эмоции замешательства и боли от ревности к прошлому. Он такое сам проходил. Плавал, знает. А потом вдруг музыка обрывается, и открыв глаза от испуга, он видит, как мир поглощает звенящая липкая чернота…