* * *
Преодолев крутую лестницу, сложенную из крупных грубо слепленных кирпичей, Родри очутился в полутемном помещении с низким потолком и одним-единственным маленьким окошком. Скудный свет падал на развешанные по стенам полотнища соломенного цвета, изукрашенные цветными полосами и зигзагами. Пол тоже был выстлан полосатой тканью – толстой, ворсистой, скорее всего, шерстяной. В помещении оказались люди. Замотанная в цветные тряпки старуха, только что сосредоточенно месившая в большом горшке тесто, замерла, а затем удивленно уставилась на Родри. Девочка-подросток в синем бесформенном платье громко ойкнула и спугнутой ящеркой метнулась в узкий темный проход. А сидевший у стены паренек вскочил на ноги, решительно шагнул на середину комнаты и посмотрел на Родри колючим, неприветливым взглядом. С ужасом Родри разглядел в его руке поблескивавший сталью кривой нож. – Привет, – растерянно пробормотал Родри. Сердце у него екнуло и провалилось в пятки. Парень чуть заметно кивнул, но не произнес ни слова. – Идир! – позвал Акхамук и тут же произнес короткую непонятную фразу. Парень неторопливо убрал клинок в ножны и, чуть подумав, хмуро буркнул: – Азуль. Родри растерянно кивнул в ответ, а затем повернулся к Акхамуку и вопросительно посмотрел на него. – Это мой младший брат, – пояснил тот. – Он с тобой поздоровался. – Понятно... Так я вроде тоже...– запинаясь, пробормотал Родри. Сердце его по-прежнему пребывало где-то возле пяток. Пожалуй, прежде он испытывал нечто похожее лишь в плену у гвинедских разбойников. Но даже тогда он чувствовал себя увереннее: по крайней мере разбойники разговаривали между собой на понятном языке. Немного подумав, Акхамук кивнул. – Ладно. – объявил он. – Я Идиру объясню – а то он языка не знает. Я-то в армии служил, выучился. И тут Родри облегченно вздохнул. Вышло у него это совершенно непроизвольно, вопреки и жизненному опыту, и даже здравому смыслу. Вообще-то про армию Акхамук запросто мог и соврать. А даже если сказал и правду – много ли с того было толку? Доверять военным, равно как и чиновникам, было, по мнению Родри, последним делом. Тем более – военным бывшим. Насколько легко и быстро наемники превращаются в разбойников, он знал не на одном примере. И тем не менее, услышав хотя бы что-то о прошлом Акхамука, все равно почувствовал себя гораздо увереннее. – А ты давай вон туда, – продолжил между тем тот, показав на неприметную дыру в стене. – Отдохнешь в прохладе. Совсем было успокоившийся Родри вновь насторожился. Слишком уж походил на ловушку этот лаз – темный, узкий, как звериная нора, и такой низкий, что пройти в него можно было, лишь согнувшись в три погибели. Спорить он, однако, не решился – предпочел покорно кивнуть. Акхамук загадочно ухмыльнулся в ответ. А затем обернулся, показав Родри наголо обритый затылок, и громко выкрикнул: – Аджддиг! Что это слово означало, Родри, разумеется, не знал. Но на всякий случай ускорился. Очень уж неприятно оно звучало: ни дать ни взять жужжание рассерженного шершня! Вопреки своим опасениям, в проходе Родри не застрял и даже не расшиб голову. Уже через мгновение он оказался во вполне просторном помещении, хотя и более темном, чем предыдущее. А затем услышал у себя за спиной звонкий голос Таджеддигт: – Я, Ахаму!* * *
Солнечные лучи, пробивавшиеся в комнату сквозь крошечное окошко, падали на растянутое по стене подобие пледа. Грубая шершавая ткань была покрыта ломаными линиями и грубыми, словно нарисованными ребенком человеческими фигурками. Вдоль стены, словно легион на марше, выстроилась глиняная посуда: разных размеров круглые миски, приземистые сужающиеся кверху кувшины – всё глиняное, грубо разрисованное теми же линиями и зигзагами, совсем непохожими на привычные бриттские завитки и листочки. И все-таки в этих простеньких узорах ощущалась своеобразная, но несомненная красота. Спустя немного времени, когда глаза пообвыклись к скудному освещению, Родри разглядел в самом темном углу человека. Тот лежал на спине, подсунув ладони под затылок, и то ли дремал, то ли просто пребывал в раздумьях. – Азуль!.. – неуверенно произнес Родри, припомнив приветствие, только что услышанное от парня с ножом. – Буль-буль! – со злостью в голосе передразнил его человек. – Откуда ты тут взялся, прохиндей? Как ни странно, произнес он это всё на чистейшем бриттском языке, да еще и с хлюпающим «л», как истинный уроженец Камбрии. – Да я не сам, меня привезли... – растерялся Родри. Человек с усилием приподнялся на локтях, медленно повернулся к нему. В слабом, едва пробивавшемся сквозь крохотное оконце свете Родри смог разглядеть лишь щетинистый, давно не бритый подбородок и длинные висячие усы. – Ну и какого?.. – бросил человек сквозь зубы, и, оборвав фразу на полуслове, вновь повалился на тряпичную подстилку. Голос человека определенно был знакомым. Но не настолько, чтобы с ходу сообразить, кому он принадлежит. – Ты кто? – напряженно спросил Родри. – Что, не признал, свиносос? – буркнул в ответ человек. – А я, между прочим, из-за тебя тут валяюсь! Родри мотнул головой. Он уже не сомневался, что с этим человеком где-то пересекался, но узнать его по-прежнему не мог. Впрочем, это было и немудрено: недоброжелателей в бриттских землях у Родри было полным-полно. Между тем человек презрительно хмыкнул. Затем брезгливо произнес: – Тупица! И отвернулся. Некоторое время Родри растерянно стоял, уставившись в затылок загадочному бритту, только что откостерившему его последними словами, но так и не узнанному. А перед его внутренним взором с каждым мгновением всё четче прорисовывались неприятные, даже зловещие картины: похожая на огромное кладбище деревня, ужасающие шрамы на лице Акхамука, кривой кинжал в руке его угрюмого братца... Наконец, не выдержав, Родри развернулся и осторожно, стараясь быть бесшумным, двинулся к выходу. Нет, из этого дома положительно следовало делать ноги! Однако нырнуть в лаз он так и не успел. – А ну-ка обожди! – вдруг окликнул его бритт. Первым порывом у Родри было ускориться. Но как раз в этот миг из лаза послышались негромкие мужские голоса. В воображении немедленно возник образ хмурого парня с ножом, и порыв разом иссяк, сменившись дрожью в коленях. Страдальчески скривившись, Родри медленно обернулся. – Ножик-то мой цел, свиносос? – тотчас же спросил бритт. Теперь он полулежал на боку, прислонившись к стене и приподнявшись на локте. Тут-то наконец Родри этого человека и узнал. Молодой морячок, у которого он когда-то выманил старинный, явно недешевый нож. Как же его звали-то – Ивар, Илар?.. Что ж, сейчас моряка и правда было трудно узнать: обросши щетиной, тот разом постарел лет на десять. – Иван? – неуверенно пробормотал Родри. – О! – хмыкнул моряк. – Неужто наконец меня признал? – Признал, – кивнул Родри. И, чтобы избежать неприятных вопросов, сразу же заявил: – А ножик я потерял, уж извини. Иван снова хмыкнул. Затем вымолвил с нескрываемым злорадством: – Угу. Этот ножик – он такой: в дурных руках долго не держится. И тут Родри почувствовал себя очень неуютно. Ножик он и правда потерял – пока прятался по укромным местам на корабле. И о потере весьма сожалел: нож был не только старинным и дорогим, но еще и острым, и с удобной рукояткой. Однако до сих пор Родри винил в случившемся кого угодно – гонявшихся за ним моряков, подстерегавших его тут и там огромных крыс, вытащившую его из ямы с углем гречанку, даже неведомых, но несомненно существовавших корабельных фэйри, – но только не себя. А тут вдруг этот Иван заявил ему вот такое! По правде сказать, раньше Родри вряд ли придал бы этим словам большое значение. Но после клятвы, данной сиде, многое стало восприниматься им иначе. Особенно сильно подействовала на него странная находка – похожий на монету медный кружок, обретенный им при таинственных, поистине мистических обстоятельствах. Но и остальные события последнего времени казались ему теперь произошедшими не просто так, а исполненными некоего тайного смысла. И слова Ивана о ноже, не терпевшем дурных рук, сразу же запали Родри в душу, упав на подготовленную почву. Хорошим Родри себя не считал. Но и дурным тоже. С некоторых пор он полагал, что ни хорошего, ни дурного не существует, что на один и тот же поступок всегда можно посмотреть по-разному. Весь его жизненный опыт свидетельствовал именно об этом. Веселые проделки, которыми развлекал себя Родри, каждый раз кого-то забавляли, а кого-то огорчали. Вроде бы добрые поступки, которыми за последние годы своей земной жизни успел прославиться его отец, все равно непременно оборачивались для кого-нибудь неприятностью, а то и бедой. Более того, эта двойственность была верна даже для людских жизней и смертей. Мать, например, всю жизнь почитала добрым поступком убийство любого сакса – хоть мужчины, хоть женщины, хоть старика, хоть ребенка. Сами же саксы, с которыми Родри немало общался на юге Мерсии, такого отношения к себе явно не одобряли, зато весьма не любили «уэлов» – жителей Думнонии и Камбрии. Монахи в обители святого Карантока молились за всех христиан без разбору – и за бриттов, и за гаэлов, и за крещеных саксов, – а бродячие аннонские друиды, иногда заявлявшиеся в родительский дом, поклонников римского бога ненавидели и проклинали. Оттого-то, должно быть, сам Родри старался оказывать должное почтение всем богам без разбору – и старым, и новому, – не вмешиваясь в их внутренние распри. И ведь до последнего времени такой взгляд на жизнь себя вполне оправдывал. Жил себе Родри с ним и жил – и не так уж и мало лет прожил. Уж с четверть века точно. А может, и больше: точно своего возраста он не помнил. И была эта жизнь... ну вот примерно такая же: не злая к нему, но и не добрая, не черная, но и не белая. Бока, случалось, ему мяли основательно – однако не убили же! Богатство валилось ему в руки – но надолго в них не задерживалось. Юные хорошенькие бриттки и саксонки влюблялись в него – но потом всякий раз ему приходилось скрываться от их разъяренных мужей, родителей или братьев. Зато скучно ему, пожалуй, не бывало никогда! Однако стоило Родри попасть на корабль, на эту самую «Дон», – и всё полетело кувырком. Жить как прежде там уже не получилось: неприятности посыпались на его голову одна за другой. Одна только история с гребнем и рукавами чего стоила! Ладно, над его шутками не стали смеяться гречанка и сакс, но сида-то? Казалось бы, ей на роду было написано потешаться над ротозеями еще хлеще, чем самому Родри. Ан нет – не оценила! А почему – этого Родри не понимал напрочь. Надо ли говорить, что слова, сказанные Иваном, Родри не обрадовали. Слишком уж походили они на знамение, на подсказку, данную ему какой-то из высших сил – то ли мудрым и терпеливым Ллиром, то ли хитроумным Манавиданом, а может быть, даже сжалившимся над ним всемогущим богом христиан. Но разгадать подлинный смысл услышанного было ему явно не под силу. «Дурные руки» с равном успехом могли быть и сделавшими что-то не то по его собственной воле, и находящимися под чьим-то коварным проклятьем, и просто недостаточно искусными. А какое из объяснений верное – поди узнай! Бесполезно было бы спрашивать об этом даже самого Ивана: тот едва ли имел представление о сокровенном смысле слов, сказанных им не по своей, а по божественной воле. В общем, как следовало себя вести, чтобы быть оцененным по достоинству, Родри так и не понял. И вместо того, чтобы определиться с дальнейшими действиями, попросту разозлился. – А у тебя, выходит, руки хорошие? – раздраженно бросил он Ивану. – Что ж ты сам-то ножик не удержал? И опешил от собственной смелости. Та, правда, тут же и иссякла. Сердце у Родри противненько замерло. А ну как парень встанет сейчас на ноги, да как подойдет к нему, да как врежет! Но Иван не встал и не врезал. Он так и остался лежать на тряпичной подстилке, лишь приподнялся на локте чуть повыше. А затем равнодушно, бесцветным голосом произнес: – Дурак ты все-таки, приятель. Хоть и прохиндей. Сначала Родри опасливо напрягся: в деланное равнодушие Ивана он не поверил ни на мгновение. А потом облегченно перевел дух. «Не встает – значит, не может! – вспыхнула в его голове радостная догадка – А тогда с чего мне его и бояться?» И, осмелев, Родри перешел в наступление. – Сам-то ты откуда тут взялся? – ехидно ухмыльнулся он. – «Дон»-то, вроде, тю-тю! Выперли, что ли? Подойти к Ивану поближе Родри, впрочем, не решился – предпочел остаться на безопасном расстоянии. – Сам на берег списался, – недовольно буркнул тот в ответ. Затем, немного помолчав, добавил: – Тебе-то что до этого? – Да так... – Родри неопределенно пожал плечами. По правде говоря, он и сам толком не понимал, зачем сейчас полез к моряку с расспросами. – Вот и помолчи, – мрачно отозвался Иван. Некоторое время Родри и правда молчал. Надолго, однако, его терпения не хватило. – А валяешься ты чего? – вновь прицепился он к Ивану. – Болеешь? Тот издал тихое рычание. Затем с усилием принял сидячее положение. Полотнище, которым он был укрыт, сползло с его плеч, показалась полосатая моряцкая рубаха. Родри испуганно замер. Украдкой покосился на черный провал выхода. Попятился. – Всё, надоел! – процедил Иван сквозь зубы и вдруг рывком поднялся на ноги. – Ну теперь берегись! Оцепенев от ужаса, Родри беспомощно наблюдал, как тот приближается к нему – медленно, неотвратимо, со зловещей ухмылкой на лице. Вообще-то совсем не высокого роста, сейчас Иван словно вырос до потолка, обернувшись грозным великаном. – Э... Ты чего?.. Я ж просто спросил... – наконец обретя дар речи, проблеял Родри. А в голове у него вертелось лишь одно: «Не успеть, не убежать...» Трудно сказать, как повел бы себя Родри дальше. Может быть, он все-таки преодолел бы оцепенение и сбежал. Может быть, сумел бы найти нужные слова и заболтать разъяренного моряка. Но в этот самый миг солнечный луч упал Ивану на лицо, высветив покрытый испариной лоб и темные круги под глазами. И тут же всё переменилось. Не стало больше никакого страшного великана: Иван словно скукожился. А то, что в полумраке казалось Родри свирепой ухмылкой, теперь куда больше стало походить на гримасу боли. Словно в подтверждение этой догадки, Иван пошатнулся, взмахнул руками. Попятившись, он отступил к стене, тяжело привалился к ней. Родри невольно перевел дух. Радости, впрочем, он не испытал. – Что, свиносос, доволен? – хрипло вымолвил Иван, опускаясь на пол. – Ты бы на моем месте тоже валялся! Вот тут Иван был определенно неправ. То есть в отношении «валялся», он, может быть, и не ошибся, но уж насчет «доволен» явно хватил через край. Родри, услышав такой поклеп на себя, аж задохнулся от возмущения. – Я? – воскликнул он, едва обретя дар речи. – Доволен? Да ты!.. Видимо, прозвучало это настолько убедительно, что Иван сразу же пошел на попятную. – Не видишь, что ли? Хвораю я, – произнес он куда более миролюбиво. А потом все-таки добавил прежним тоном: – Ну вот и не лезь ко мне! Родри видел. Как-никак он был сыном знахарки, так что на больных насмотрелся еще в детстве. Сам, правда, пользовать их не выучился. Познаний в лекарском искусстве ему хватало ровно на то, чтобы при случае пустить пыль в глаза несведущему ротозею. – Что с тобой стряслось-то? – спросил он у Ивана – не то из сострадания, не то из любопытства. Тот поморщился, словно клюквину раскусил. – Откуда я знаю? – буркнул он в ответ. – Ну со скалы навернулся, отбил себе что-то. Тебе-то какое дело? – Эка ж тебя угораздило!.. – присвистнул Родри. Иван снова нахмурился. – Не ты бы, прохиндей рыжий... – начал было он, но, не договорив, замолчал и страдальчески скривился. А потом с досадой махнул рукой и посетовал: – Тьфу ты. Даже наорать на тебя не могу как следует. Больно. – Ну вот и не ори, – пожал плечами Родри. Отвечать Иван не стал. Вместо этого он брезгливо поморщился и с явным усилием повернулся лицом к стене. Продолжать разговор он явно не намеревался. Родри, однако, не унялся. – И нечего меня тут в своих бедах винить, – продолжил он. – Я тебя со скалы не толкал, это ты сам с нее свалился. Стало быть, сам и виноват! Напоминать про ножик он, однако, на всякий случай остерегся. Иван скрипнул зубами, затем издал тихий стон. А затем процедил, так и не обернувшись: – Да если бы не ты – я бы сейчас на «Дон» был! На своем корабле, а не в этом вот сарае! Понял, свиносос? Оскорбительное ругательство он произнес неожиданно громко, почти выкрикнул – и тут же, кашлянув, застонал пуще прежнего. Родри зло скривился. Вины своей в бедах Ивана он по-прежнему не ощущал, причин обиды не понимал, а потому обрушившуюся на него брань воспринял как незаслуженную и несправедливую. И окажись на его месте едва ли не любой другой бритт, – дело непременно кончилось бы поединком. Любой другой – но не Родри. Бойцом он был никудышным – даже, можно сказать, никаким. Зато успел нажить уйму врагов по всему Придайну – от родной Думнонии и до далекой северной Дал Риады. А потому умение избегать поединков было для него вопросом жизни и смерти. Сам Родри, конечно, никого сроду на поединок не вызывал. А вот его иной раз пытались и вызвать. В ответ приходилось выкручиваться. Кого-то удавалось разжалобить, кому-то получалось задурить голову, от кого-то приходилось попросту уносить ноги. Но как бы то ни было, ничего хуже намятых боков до сих пор с Родри не приключалось. А уж по сравнению с могучим поуисским рыцарем или с разъяренным вождем далриадского гаэльского клана Иван выглядел совсем безобидным. По крайней мере, он вряд ли смог бы гоняться за своим обидчиком с ножом или дубиной. Более того, сбежать от него было – раз плюнуть. Даже предварительно вволю поглумившись над его беспомощностью. Но глумиться почему-то не хотелось. Что-то дрогнуло у Родри в душе в ответ на жалобный стон Ивана. И, все еще со злой гримасой на лице, он вдруг произнес нечто совсем непривычное: – Эх, к лекарю бы тебя, бедолага... Увы, его искренний порыв оценен не был. Иван медленно обернулся, зыркнул на него, а затем презрительно фыркнул: – Говорю же: тупица! Откуда здесь лекарь возьмется? Дикая страна – хуже Пиктавии! Родри обиженно пожал плечами и сплюнул. А Иван между тем раздраженно продолжил: – Дай ты мне спокойно полежать, а? Сделай милость – заткнись! Сказав это, он так же неторопливо отвернулся к стене и угрюмо засопел. Вот чего Родри не умел – так это молчать. То есть когда того требовала какая-нибудь сто́ящая задумка, он мог вообще мертвяком прикинуться. Но вот унять свой язык просто так, помимо своего желания – это было выше его сил. – Брось, не такая уж страна и дикая, – решительно заявил он. – Парень этот вон по-латыни разумеет. Говорит, что в армии выучился, – выходит, армия-то римская. Значит, и ученые лекари есть. А хоть бы и не было – что с того? Уж знахари-то у любого народа имеются. Иван ему не ответил – лишь засопел еще громче. Но Родри уже раззадорился. – Не хочешь со мной говорить – дело твое! – гордо провозгласил он. – Я тогда к этому Акумуку сам схожу – всё у меня разузнаю. – К Акхамуку, – буркнул вдруг Иван. – Ну сходи, коль делать нечего. Только потом лекарю заплати – а то у меня-то кошель пуст. В ответ Родри насмешливо ухмыльнулся. Был бы лекарь – а уж как с ним расплатиться, он придумает! Взять хотя бы эту монету с двумя дырками... Мысль о том, чтобы и правда пустить в ход странную монету, Родри отбросил уже в следующий миг: так глупо разбрасываться дарами неведомых могучих сил определенно не следовало. Но искушение пустить моряку пыль в глаза оказалось слишком велико. – А и заплачу́! – торжественно заявил он. – Вон что у меня есть! И, протянув руку к Ивану, Родри гордо разжал кулак.* * *
Обернулся Иван и с усилием, и явно с большой неохотой. Некоторое время он молча всматривался в лежавший на потной ладони Родри медный кружок. А затем вдруг спросил: – Откуда у тебя это? Сначала Родри загадочно ухмыльнулся. Затем поймал направленный на него взгляд Ивана – суровый, напряженный, встревоженный. – Нашел, – торопливо проговорил он и быстро зажал монету в кулак. Затем, чуть подумав, уточнил: – Это мне подарок. Иван насупился еще больше. Затем резко спросил: – От кого? Взгляд его сделался очень неприятным. Так, пожалуй, можно было бы смотреть на пробравшуюся в дом ядовитую змею – сразу и с отвращением, и с опаской. И тут Родри снова – в какой уже раз за этот злополучный день – растерялся. Еще больше обострять отношения с Иваном ему не хотелось уж точно – а дело шло именно к этому. – Не знаю... – испуганно пробормотал он. – Он себя не назвал... И вдруг с удивлением понял, что, в сущности, не сказал на этот раз ни слова неправды. – Он здесь? – продолжил допрос Иван. – В этом доме? Родри поспешно мотнул головой. – Не. В холмах. Далеко отсюда. Возле рощи с масляными деревьями. О том, что монету ему подарил не смертный человек, а не то бог, не то святой, он на всякий случай предпочел умолчать. Иван вдруг резко приподнялся. Охнув, страдальчески сморщился. Затем, осторожно приняв сидячее положение, привалился к стене. И тихо, но твердо произнес: – А теперь, свиносос, рассказывай всё! Родри машинально кивнул, но не произнес ни слова. Вместо этого он опустил голову и задумался, лихорадочно прикидывая дальнейшие действия. Расклад получался так себе. Иван был беспомощен, унести от него ноги казалось вроде бы делом нехитрым. Но только до соседней комнаты. То есть до угрюмого парня с кривым ножом. Который неизвестно как встретит и с которым точно будет не договориться. Первое, что приходило в голову, – удрать в какое-нибудь другое место. Родри крутанул головой, быстро осмотрел стены. Разочарованно поморщился: комната, похоже, была тупиковой. Ну или другие выходы скрывались за развешанными по стенам полотнищами – вот только поди их сыщи! Отмолчаться тоже не получалось: отцепляться Иван явно не собирался. А затевать с ним новую перебранку не было ни сил, ни желания. Оставалось одно: выкручиваться. Родри хмыкнул, пожал плечами. Затем, старательно изобразив равнодушие, пробурчал: – А что мне рассказывать? Ну подарил и подарил. Ничего не сказал. В ответ Иван недовольно поморщился, однако кивнул. И тут же задал новый вопрос: – Он местный? – А я почем знаю? – со вполне искренним недоумением откликнулся Родри. – Я тут еще и дня не пробыл! – Ясно, – хмуро буркнул Иван. – Ты хоть понимаешь, что это такое? Ну вот эта медяшка? На миг Родри задумался. Точное назначение медного кружка ему было по-прежнему неведомо, но некоторые догадки все-таки имелись. На украшение кружок не походил совершенно. На монету – разве что слегка. Однако мог оказаться, например, волшебным оберегом. За это-то объяснение Родри и цеплялся: чувствовать себя любимцем божества или святого было лестно. Оставалась, правда, еще одна возможность: кружок мог оказаться частью какой-то машины. Но большой разницы между волшебством и техникой Родри не видел, так что деталь машины, по его мнению, тоже должна была обладать чудесными свойствами. Поэтому, немного поколебавшись, он кивнул. И тут же принялся сочинять на ходу историю обретения чудесного оберега. – Я повстречал... – торжественно начал он свой рассказ. – Чернокожего человека в высокой белой шапке? – неожиданно перебил Иван. – Который понес тебе бредни о какой-то неведомой штуковине в небе? Родри поспешно кивнул – хотя еще мгновение назад ни о каких чернокожих проповедниках даже не подозревал. – Именно, – подтвердил он с уверенным видом. – Черного, как уголь! – Так я и думал, – брезгливо поморщился Иван. А затем произнес нечто странное, малопонятное: – «И когда шли животные, шли и колеса подле них, а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса...» Верно? Родри не очень уверенно кивнул. Ничего подобного он, разумеется, прежде и не слыхивал. Но надо же было сойти в глазах Ивана за умного! И, похоже, это оказалось ошибкой. Лицо Ивана вдруг побагровело. Дернувшись, он резко приподнялся на локте и рявкнул: – А ну пошел вон отсюда, свиносос колесный! В следующий миг Иван со стоном рухнул на тряпичную подстилку и схватился за грудь. А Родри непроизвольно шарахнулся назад. Тут же за его спиной раздался звук падения, а следом – испуганный тоненький вскрик: – Ой! Столь же непроизвольно Родри обернулся. Вжавшись в стену и широко распахнув глаза, перед ним стояла девчушка-подросток в синем бесформенном балахоне – вроде бы та самая, что недавно убежала из соседней комнаты. Возле ее ног среди осколков глиняного блюда медленно расползалась кучка густой каши, сваренной из чего-то наподобие крупного гороха. На мгновение взгляды Родри и девочки встретились. Затем девочка снова ойкнула и вдруг, точь-в-точь как в прошлый раз, метнулась к двери. Родри растерянно проводил ее взглядом. Затем повернулся к Ивану. Тот по-прежнему лежал на полу, прижимая руку к груди. – Эй, Иван! – позвал он. – Ну что тебе еще надо? – со страдальческим выражением лица пробормотал тот в ответ. Родри пожал плечами. Затем, нагнувшись, подобрал с пола горсточку каши. Поднес ее к носу, принюхался. Пахло не горохом, но вроде бы вкусно. – Давай пожрем! – вдруг вырвалось у него. – Пахнет вроде бы ничего. – И, не дожидаясь ответа, Родри зачерпнул каши крупным черепком и направился к Ивану. – Ты опять ко мне? – пробурчал тот неприветливо. – Я же сказал: катись прочь! Пререкаться с ним Родри не стал. Вместо этого, подойдя к Ивану поближе, он ухватил из черепка щепоть каши, отправил себе в рот и, обсосав пальцы, принялся смачно жевать. Каша оказалась и правда не особо похожей на гороховую, но все-таки вполне съедобной, так что за первой щепотью благополучно последовала вторая, а потом и третья. Краем глаза Родри время от времени поглядывал на Ивана. Тот сначала изображал полное безразличие, но вскоре не выдержал и принялся украдкой глотать слюну. Подождав еще немного, Родри протянул ему наполовину опустошенный черепок. – Будешь? Прием этот Родри придумал не сам: в детстве таким незатейливым способом мать впихивала в него вечно невкусную, кое-как приготовленную еду. С ним, правда, эта хитрость перестала удаваться довольно быстро – годам этак к семи. Зато Иван благополучно повелся на нее вполне взрослым. – Жри сам... – начал было он, но потом вдруг шмыгнул носом и хмуро буркнул: – Ладно, черт с тобой, давай! Родри довольно ухмыльнулся: кажется, что-то все-таки стало налаживаться. Затем, преисполнившись надежд на скорое и окончательное примирение, он наклонился и протянул Ивану черепок. И тут произошло нечто непредвиденное. Медяшка, до сих пор зажатая в его руке, выскользнула. Мягко стукнувшись о тряпичную подстилку, она лениво покатилась к Ивану, прямиком к его руке. – Э!.. – растерянно воскликнул Родри. – Это мое! Однако было уже поздно: Иван с неожиданной прытью поймал волшебную «монету» и тут же поднес ее к лицу. Быстро осмотрев добычу с обеих сторон, он поморщился, а затем хмыкнул: – А что он у тебя такой тусклый? Вон даже с патиной – смотреть противно! Тебе разве касис не говорил, как должен сиять знак Колеса? – Касис? – опешив, переспросил Родри. – А кто это? И тут же испуганно замолчал, сообразив, что выдал себя с головой. На миг настала тишина. Затем Иван коротко хохотнул. Тут же он схватился за грудь и простонал – но, как ни удивительно, улыбка на его лице не погасла. Более того, на миг Родри почудилось в ней нечто вроде восхищения. – Ну ты молодец, свиносос! – вымолвил Иван наконец. – Даже тут – и то, выходит, соврал! Родри моргнул. Затем издал протяжный нечленораздельный звук. – Что мычишь, как телящаяся корова? – тут же откликнулся Иван. – Да ты радуйся, дурак, что не колёсник! А касисы – это как раз их проповедники. Вот те самые – чернокожие, в белых шапках! Отпираться было бесполезно. Глупо улыбнувшись, Родри отвел взгляд в сторону. Затем, спохватившись, он протянул Ивану черепок с остатками каши. – На вот. Тот задумчиво посмотрел на темные, необычно крупные горошины и неуверенно кивнул. – Опусти на пол. Я чуть погодя съем. И забери вот это! С этими словами Иван подал Родри медяшку, еще недавно казавшуюся тому волшебным даром пусть и неведомой, но явно благоволившей ему силы. – Знак этот забери, – распорядился он. – И никому больше не показывай – чтобы беды не накликать. А лучше выбрось. Дрожащей рукой Родри принял злополучную «монету» – и тут же ее чуть не выронил. Холодная медь на миг показалась ему раскаленной, словно ее только что вынули из горящего очага. Теперь Родри уже не сомневался: если обретение этой штуковины и было знамением – то дурным, недобрым. Чего стоило одно то, что она нашлась рядом с человеческими костями, да еще и погрызенными зверем! – Выброшу, – торопливо пообещал он. – Ну его в Аннон! Иван одобрительно кивнул. А затем неожиданно посоветовал: – Ты это... хотя бы местным его не показывай. Не знаю, как здесь, а в Египте «колёсников» очень не любят. Даже больше, чем мусульман. Сказав это, Иван осторожно взял с черепка комок круто сваренной каши и, подозрительно понюхав его, положил в рот. Некоторое время он сосредоточенно жевал кашу, пару раз поморщился, но в конце концов проглотил. А затем заявил, явно обращаясь к Родри: – Чудной тут горох растет. Словно бы и не горох, а орехи. Родри опасливо посмотрел на Ивана, на мгновение задумался, а затем покладисто кивнул. Странные горошины и впрямь походили на ядра лесного ореха – и размером, и привкусом, – так что никаких подвохов тут ожидать вроде бы не приходилось. – В Египте, пока «Дон» в Александрийском порту стояла, нам тоже такой горох давали, – продолжил между тем Иван. – Тамошние греки эту кашу называли «ревифья́»... Я, дурак, не жрал ее, – брезговал... – И он выразительно посмотрел на Родри. – Это ты к чему мне рассказываешь? – настороженно перебил Родри. В ответ Иван загадочно усмехнулся. – К тому, что привыкай теперь, парень! – заявил он. – Здесь тебя гвинедским каулом кормить не станут, будешь вот такое лопать. – А ты? – не особо задумываясь, брякнул Родри. Иван снова усмехнулся – правда, вышло это у него как-то уж очень невесело. – А что я? – буркнул он в ответ. – Я-то по твоей милости калека теперь – будто не видишь? Ну и на кой я им сдался? И тут сердце у Родри тревожно сжалось. Ивана он больше не боялся. А вот хозяева дома пугали его всё больше и больше. Призрак рабства, и без того маячивший на окраинах его сознания, встал перед его внутренним взором во весь рост. – Видел поля у деревни? – словно подслушав его страхи, продолжил Иван. – Там работы тебе много найдется. Канавы рыть будешь, землю мотыжить... – Ну это мы еще посмотрим... – сам себе не особо веря, пробормотал Родри. Иван тут же посмотрел на него и мрачно усмехнулся. Родри невольно скривился. Затем хмуро повертел в руке медяшку. И знакомство с Акхамуком, и нежданная встреча с Иваном всё больше казались ему проделками какого-то зловредного божка. Впрочем, почему «какого-то»? Очень даже понятно какого: того самого, который подкинул ему свой знак! «Выбрось!» – тут же вспомнился совет Ивана. Но выбрасывать медяшку было боязно: не вышло бы от этого еще хуже! Известное дело: боги и святые – существа обидчивые. Некоторое время Родри пребывал в тягостных раздумьях. Иван знал об этом божке явно немало – уж точно больше, чем он. Его совет мог быть дельным. Но мог оказаться и коварной местью. А еще – простым недомыслием. И хорошего способа выяснить, как обстоит дело в действительности, вроде бы не было. Впрочем, попытаться расспросить Ивана о боге «колёсников», пожалуй, все-таки стоило. – Слышь, Иван, это самое... – осторожно начал Родри. – Ну что тебе еще надо? – скривился тот. Однако свинососом на сей раз не назвал. И Родри, приободрившись, решительно договорил: – Что у них хоть за бог-то за такой – у колёсников этих? – Да нету у них никакого бога, – поморщился Иван в ответ. – Отец Леонид – ну александрийский батюшка – говорил, что колёсники Христову веру шиворот-навыворот переиначили и Господь от них отвернулся. Сказав это, Иван немедленно перекрестился. Видимо, ушибленное нутро вновь напомнило о себе, так что проделал он это со страдальческой гримасой. А Родри остолбенело застыл. Странное озарение вдруг снизошло на него, подсказав выход и спасение – по меньшей мере ему самому, но, возможно, и Ивану тоже. – Значит, говоришь, белые шапки, колёса, медные знаки... – загадочно ухмыльнулся он. – Слушай, а черная кожа к белой шапке – это обязательно?