***
Учебный день заканчивался настолько же сумбурно, насколько проходили все сегодняшние события. История с журналом встала на паузу — завучу лицея, месье Белланджеру, еще предстояло выяснить, кто принес в школу журнал и как вообще оказался среди класса. Изначально подозрения пали на несчастного Аппельбаума, да тот отнекивался и никаких других имен не называл. Большая часть класса стояла на улице, поджидая виновника торжества вместе со старостой. Лица у всех были унылые — общий разговор все никак не завязывался. Парни — а в их нескромном ряду были и Декамп с Дюпеном и Вергу, и Лабрак с Фельбеком, и Белкасем с Ламазьером — уже закончили курить и теперь уныло топтались на месте. Алина стояла в кругу девочек, но и среди их маленького женского коллектива диалога не было. Анник и Мишель, что уже успели что-то не поделить, молча косились друг на друга, Симон же в скуке чуть ли не пинала ногами воздух. Стоило Пишону с Аппельбаумом появиться из-за главного школьного входа, ребята тут же окружили парней в ожидании каких-то новостей. — Ну? — Вергу нетерпеливо уставился на Пишона. Остальные молчаливо ожидали слов старосты, окружив его со всех сторон. — Все плохо, — Пишон, параллельно своему рассказу, направился к выходу за пределы школьного двора, потянув за собой большинство класса. — Белланджер требует имя того, кто пронес в школу журнал. — И ты сказал? — Дюпен, похоже, совсем перепугался, когда его лицо переменилось с любопытного на тревожное. — Нет. Но, если мы не расскажем, кто виноват, то будем оставаться каждый четверг до конца семестра. Весь класс! — Даже девочки? — Сабиани в возмущении не замечает, как повышается ее голос; она идет совсем рядом с Пишоном и своим взглядом готова, казалось, прожечь в нем дыру. К несчастью для всех, Анри отвечает утвердительно — под наказание попадал абсолютно весь класс. Вся компания тут же разразилась на недовольные вздохи и высказывания. — Я не собираюсь страдать из-за Дюпена, — начинает недовольно Фельбек, пальцем указывая на Жана. — Это он принес журнал? — вопрошает Мишель, озираясь на нашкодившего одноклассника, и осуждающе хмурится, когда получает положительный ответ. — Никто бы не попался, если бы две отличницы нас не сдали, — Шарль, в защищающем друга жесте несильно пихает Фельбека из-за спины. После его слов некоторые взгляды падают то на Анник, то на Алину. Беликова, удачно спрятавшаяся за спинами Ахмеда и Ива, отделывается наименьшими обвинениями. Тем не менее, она все равно успевает заметить, как Декамп коротко наблюдает за ней со стороны — и к ушам тут же приливает жар после их странного столкновения ранее утром. — Я сделал все, что от меня зависело, — Анри с серьезным сожалением смотрит на Анник, но та лишь раздраженно фыркает и удаляется в сторону, первая покидая собравшуюся толпу. — Я и так остаюсь по вторникам и пятницам у Дуяра, — вспоминает со скептицизмом Алина. — Куда мне еще задерживаться в школе? У меня что, своих дел нет? — Я в четверг вообще на ферме работаю, — Алан Лабрак сердито бубнит себе под нос, но все равно привлекает внимание рядом стоящих ребят. — А все эти проблемы теперь из-за Аппельбаума и его глухоты... Брошенная напоследок колкость не остается проигнорированной — некоторые парни хихикают над удачным выражением одноклассника. Разборки теперь сошли на нет, ребята стали потихоньку разбредаться по домам. Лабрак спешно уехал на своем мопеде; Маньян и Палладино ушли по домам; Пишон, Аппельбаум и Фельбек своей привычной группкой также покинули компанию. Среди оставшейся шестерки Алина неловко переступала с ноги на ногу. Такую ее — визуально, почти совсем здоровую — еще совсем было непривычно видеть. — Что ж... я, пожалуй, пойду. — Знаешь, — остановил ее, уже готовящуюся уйти, взволнованный Ив. Блондин, поправив воротник своего шерстяного пальто, протянул руку к девушке, — я могу тебя проводить... Если ты хочешь! Просто... тебе ведь немного дольше идти, тем более первый день без трости, д-да? Четверо парней, свидетелей этой сцены, в гробовом молчании уставились на Ламазьера, что распинался в попытке поухаживать за одноклассницей. Белкасем смотрел на лучшего друга с поддерживающей улыбкой, Дюпен и Вергу — с ерническими ухмылками. Один лишь Декамп косился на пару напряженно, стараясь держаться нейтрально. Алина, впрочем, этого не заметила. — Почему бы и нет? — брюнетка благосклонно улыбается Ламазьеру и передает в протянутую мужскую руку свой ранец.***
Мадам Беликова расслабленно устроилась в своей гостиной и казалась весьма увлеченной чтением свежего газетного выпуска. Свободное время женщины было весьма обширным и разнилось от спокойного чтения любимой литературы до немногочисленных светских мероприятий в маленькой коммуне, в которой она жила уже почти двадцать лет. Вот и сейчас, наслаждаясь своим спокойным времяпрепровождением, Надежда Михайловна ожидала внучку со школы. По сложившейся привычке, полдник для Алины был уже готов и своей изысканностью мог посоревноваться с местными модными ресторанами. Уж такой по натуре была женщина — былой аристократизм в ней проявлялся даже в самых простых бытовых вещах, как приготовление пищи, или уборка. Внучка в ее ритм жизни определенно вписалась далеко не сразу. Выросшая в совершенно другом менталитете, Алина сильно выделяется как за пределами дома Надежды Михайловны, так и внутри ее роскошного интерьера, где сочетается культура старой Франции и остатков Российской Империи. Конечно, былое отношение женщины к браку своего единственного сына, Александра, на простолюдинке, так еще и другой национальности, тоже сыграло свою роль в отношениях между бабушкой и внучкой, что никогда прежде друг друга не видели. Алина в глазах женщины, откровенно говоря, была до ужаса простой; и хотя ее статный рост и фигура, очевидно, доставшиеся через отца от Беликовой-старшей, были весьма хороши, едва ли ее заурядные манеры могли бы впечатлить кого-то среди круга, в котором Надежда Михайловна "крутилась" уже не первый десяток лет. Впрочем, женщина считала, что это дело было поправимо — Алина, по ее мнению, имеет хороший потенциал и запросто может как получить достойное образование, так и найти себе выгодную партию, несмотря на свою нестандартную для Франции внешность. Вероятно, в женщине все еще играли старые амбиции, которые она так и не смогла воплотить в своем сыне, что предпочел праздную жизнь в Европе службе в интересах Советской власти. То, что теперь могло его погубить — но об этом Надежда Михайловна думать наотрез отказывалась. Раздавшийся звонок в дверь отвлек женщину от газеты. Часы, на которые Надежда Михайловна бросила короткий взгляд перед тем, как направиться к двери, показывали начало пятого. За дверью вместе с внучкой стоял неизвестный ей юноша, держащий Алинину сумку. — Здравствуйте, мадам Беликова, — светловолосый высокий мальчик в уважении слегка кивает женщине. — Привет, бабушка, — Алина на русский переходить не спешила — то было невежливо в обществе ее неожиданного спутника. — Это Ив Ламазьер, мой одноклассник. Он проводил меня до дома. — Надо же, молодой человек, я ведь знакома с твоими родителями! — радостно восклицает Надежда Михайловна. — Как они поживают? — Спасибо, все хорошо, — скромно отзывается Ив. Он, слегка затерявшись перед обеими Беликовыми, робко возвращает Алине ее ранец. Вежливая улыбка на румяном юношеском лице умиляет женщину. — Я пойду, а то мне еще сестренку из школы забирать. До свидания, мадам, до завтра, Алина... — Спасибо, Ив, пока, — брюнетка на прощание легко машет юноше рукой. Дверь за ней теперь закрывается: приученная за полгода не разуваться на первом этаже, Алина сразу проходит в гостиную под загадочно-веселый взгляд бабушки. Девушка смотрит в ответ укоризненно и глаза закатывает: — [Бабуля, не начинай.] — [Ламазьеры — очень хорошая семья, не богатая, но достаточно состоятельная и имеют связи в Пуатье и Париже.] — [Мне это неинтересно, бабушка!] — брюнетка раздраженно вздыхает, деловито громко, и плюхается на диван в бессилии перед очередной дискуссией. Разговор о браке Алине надоедал — бабушка уже не первый месяц так или иначе намекает девушке, что надо "присматриваться к достойным юношам". Поездка в столицу эту тему только обострила — будучи там, Надежда Михайловна ненавязчиво, но весьма активно показывала и рассказывала внучке о разных сыновьях, племянниках и младших братьях своих старых знакомых. — [Я думала, после Парижа мы закрыли эту тему.] — [Ты не заметишь, как пролетит время, и ты войдешь в брачный возраст, моя дорогая,] — бабушка присаживается рядом и хватает девичью ладонь, держа ее неумело нежно; все-таки, быть именно бабушкой Надежда Михайловна, чьи отношения с сыном были весьма сдержанны, только училась. — [Рано или поздно ты должна будешь сделать выбор, и успешно выйти замуж за образованного, хорошего человека. Не за бродягу, который посадит тебя дома, а за достойного мужчину, который покажет тебе весь мир и всю свою любовь.] — [Бабушка, я это понимаю,] — Алина смотрит на женщину с печалью. — [Но мне ведь нет смысла искать мужа здесь, во Франции. Я не нравлюсь местным парням, почти всем. Видела распинающегося Ламазьера? Так вот, он — единственный, кто смотрит на меня с явной симпатией. Есть и те, кто ко мне доброжелателен, но многие смотрят на меня так, будто я какая-то дикарка.] — [Это проблема деревенщин. Ты ведь видела, в столице, в кругах начитанных и образованных людей, куда больше понимания и толерантности.] — [Но я не отношусь к этим кругам!] — девушка бросает это обреченно, с едва скрываемой обидой в голосе. Все чувства, что так долго копились в Алине, постепенно начинают просачиваться через плотный панцирь, что был создан заново за эти несколько месяцев. — [Рано или поздно я вернусь домой. Там получу образование, встречу парня и выйду замуж.] Напряженная пауза повисла в воздухе, совершенно себя не скрывая. Надежда Михайловна замялась, будто бы подбирая слова. Алина заметила, как бабушка вдруг стала отстраненной, будто бы намеренно сковывая себя в объятья холодного отношения — так ее описывал отец еще когда-то давно. Женщина отняла руки от девичьих ладоней, будто бы закрываясь от нее. Взгляд ее стал жалостливым, вся былая искринка в живых глазах Беликовой-старшей пропала, и теперь в уставших серых глазах появилось огорчение. — [Ты все еще не поняла, девочка...] — тихий вздох слетел с бабушкиных губ. — [Ты не знаешь наверняка, что такое "политическое убежище", что значит твой статус здесь?] — [Что я — беженец?] — [Думай, Алина,] — Надежда Михайловна, кажется, теряет терпение. — [Ты вообще ничего не знаешь о своем отце, или что?] — [Ну, он служил...] — голос Алины слегка трясся в неуверенности. В голове отчаянно пытались всплыть хоть какие-то подробности, которые ее папа мог ей рассказывать о своей работе. Но, едва ли Александр Беликов вообще собирался посвящать свою малолетнюю дочь в подробности своей непростой карьеры. — [Отец твой — чекист чертов!] — Надежда Михайловна, не помня себя, выпаливает это так, будто бы держала всю непонятную злобу уже очень-очень давно. — [Чекист, который допустил серьезную ошибку, и теперь непонятно где находится! Ты что, вообще не понимаешь, насколько все серьезно? Думаешь, мамочка и папочка не пишут тебе, потому что сильно заняты, или, что они смогут забрать тебя еще до наступления лета?] То отчаяние, та боль, с которой говорила женщина, буквально раздавили Алинино сердце. В груди ее все эти месяцы теплилась надежда на то, что ее родители смогут забрать ее, и их жизнь наладится, станет такой, какая она была раньше — до того, как мама боялась отпускать Алину из дома, а отец погряз в паранойе, до того, как им стали угрожать и преследовать. — [Тебя ведь подстрелили из-за отца!] — продолжает свою речь бабушка. — [Ты думаешь, вашу семью по пустяку преследовали в родной стране? А я, думаешь, от большой любви к родине уехала во Францию?] — [Я сама подставилась,] — вспоминает Алина с дрожью в голосе. — [Они целились ему в голову, в лежачего, побитого мужчину.] — [Вот, что я тебе скажу,] — серьезная интонация, с которой разговаривала теперь Надежда Михайловна, ни о чем хорошем не говорила. Она вновь посмотрела на внучку так, будто бы пыталась "вдолбить" в ее голову самую важную информацию в жизни. — [С твоим статусом не видать тебе возвращения домой. Поедешь в Союз — перечеркнешь все, чем твои родители рискнули, чтобы доставить тебя сюда. Если хочешь увидеть маму и папу, деточка, молись, чтобы они были живы и здоровы.] Алина больше не выносила всего этого. Каждое слово, которое бабушка выплевывала ей, будто яд, топтали все ее прежние чувства и надежды. Она рывком поднялась с дивана и поспешила, насколько это было в ее силах, к лестнице. Надежда Михайловна, забывшаяся в собственной злобе, теперь опомнилась — но было уже поздно. Она только проводила внучку тяжелым, огорченным взглядом в спину, как та уже скрылась на втором этаже. До конца дня девушка из своей комнаты не покажется.***
Когда солнце уже давно опустилось за горизонт, окуная неоживленные жилые улицы Сен-Жана, Алина собиралась ложиться. Время было не то, чтобы поздним — шел десятый час, а в это время девушка обычно делает уроки или болтает с кем-нибудь из подружек по телефону. Однако теперь у нее не было ни на что настроения: проблемы с наказанием в школе, неприятный разговор с бабушкой — все лишило ее аппетита и желания выходить из комнаты. Осталось только уснуть пораньше, чтобы как можно скорее закончить этот тяжелый день. Неспешными, успокаивающими движениями, девушка расчесывала свою густую копну волос. Пожалуй, она могла бы стоять так часами, в своей ночной белой сорочке, смотря на себя в зеркало. Нежная легкая ткань прикрывала шрам на бедре, заставляя со временем забыть о его существовании. В голове Алины крутились разные мысли — но все они были о словах, которые сказала в сердцах ей бабушка. О том, что Алина никогда не может вернуться на родину и жить там полноценной, нормальной жизнью. Теперь девушка понимала, почему Надежда Михайловна так настаивала на учебе в лицее, почему так науськивала внучку на учебу во Французских университете и рассматривала перспективы найти ей супруга среди здешней молодежи. Бабушка продумывала все наперед — и своей изворотливой дальновидностью несколько пугала Алину, чьи планы на жизнь еще какой-то год назад были совершенно другими. Отец ее, Александр Беликов, всегда хотел, чтобы дочка выучилась в хорошем Московском ВУЗе; тогда еще у него было много связей, и хорошо устроить Алину по жизни ему не составило бы труда. Мама же, Меруерт, что всю жизнь прожила на южных казахских землях, хотела, чтобы Алина осталась в Алма-Ате и строила свою жизнь недалеко от родителей. Юная девочка не могла точно сказать, куда жизнь отправила бы ее через несколько лет — а она, по итогу, перебросила девушку через целый континент, едва ей исполнилось пятнадцать. Но, будучи еще при родителях, она больше склонялась к маминому варианту — остаться в родном городе и поступить в Казахский государственный университет. Алина так бы и продолжила задумчиво проводить расческой по волосам, если бы ее не отвлек внезапный шум, доносящийся с улицы. Она, не отрываясь пока от зеркала, что стояло прямо напротив окна, стала прислушиваться. Шорох, как будто бы кто-то царапал стену прямо под комнатой девушки, слышался с каждой секундой более четко. Алина с перепугу потушила торшер — единственное, что освещало ее комнату до сих пор, и осторожно подошла на другую сторону, облокачиваясь о узкий подоконник. К ее удивлению, под окнами, в неосвещенной зоне стоял Декамп. Парень, выглядывая что-то с улицы, ритмично постукивал камнем по стене первого этажа. Стоило девушке высунуться из окна, Жозеф тут же перевел взгляд на нее и театрально взмахнул руками, мол, "чего ты так долго". — Декамп, ты что тут делаешь? — Алина с ужасом шепчет, едва не переходя на возмущенный писк. — Я же сказал, что мы сегодня поговорим, а ты умотала с Ламазьером, — также шепотом отвечает шатен. Он озирается по сторонам — в узкой улочке меж жилыми домами уже давно было тихо. Час недетский: в домах кое-где еще горел тусклый свет, но окна были завешаны шторами, а значит, посторонних зрителей быть не должно. — Бабушка спит? — Наверное, я не виделась с ней вечером. К ужасу Алины, дальше случается то, что она ожидать никак не могла. Жозеф, осмотрев и прощупав стену дома, осторожно стал карабкаться наверх. Беликова, подавив свое возмущение, с паникой наблюдала, как парень взбирается по стене, опираясь то на выступ с окна первого этажа, то цепляясь за каменные выемки. К их счастью, никто этой выходки не заметил — девушка широко распахнула окно, чтобы сосед как можно более бесшумно забрался в комнату. Долговязый парень справляется с этим делом превосходно, и уже меньше чем через полминуты оказывается в девичьей спальне. — Ты совсем мозгов лишился? Тебя могли увидеть, — распинается в недовольстве брюнетка. Жозеф, нахально оскалившись, хотел было уже ступить дальше по комнате, но она тут же его тормозит. — Куда по комнате в обуви? И так насоришь под окном. Декамп фыркает, но свои темные лоферы снимает, оставляя прямо под подоконником. Он вальяжно проходит по небольшому помещению, оглядывая в темноте и светлые бежево-цветочные стены, и аккуратно расставленные предметы на комоде и столе, и еще заправленную сиреневым мягким пледом односпальную кровать. Туда-то он и присаживается с краю, непринужденно устраиваясь так, будто пришел к себе домой. Алина на эту наглость пораженно смотрит чуть ли не с открытым ртом, не найдя слов на такое раскованное поведение нежданного гостя. — Удобно устроился? — Вполне, — одноглазый уверенно кивает, — только света не хватает. Я тебя еле вижу в такой темноте. Алина, которой тоже было неудобно темно, включает обратно торшер, и становится напротив кровати, демонстративно скрещивая руки на груди. Ее в моменте смущает, как парень обводит взглядом ее фигуру, облаченную в неуместную для такой беседы ночную сорочку, но девушка старается не подавать виду. — Зачем пришел? Что люди подумают, если тебя увидят? А если моя бабушка не спит и услышит? — Ой, какая ты не авантюрная, Беликова, — драматично тянет парень. — Сплетницы, вроде соседей, или твоей бабушки с моей мамой, и без повода успешно нагоняют всяких слухов. Не стой истуканом, расслабься. Алина с сомнением и легкой дрожью в груди опускается на кровать, с другого края от Декампа. Это непозволительное положение, в которой находятся двое молодых людей, пугало девушку на столько же, на сколько и заставляло испытывать непонятный ей, нервный трепет. Присутствие юноши — в частности, Жозефа Декампа, главного кошмара всего лицея — в ее спальне в такой поздний час будоражило сознание молодой девушки. Что бы сказали Мишель и Симон, в чьей компании было скорее данностью относиться к Декампу и его дружкам с укором и презрением, если бы узнали, что Алина позволила своему главному "неприятелю" буквально залезть к ней в спальню накануне сна? — Так ты пришел, чтобы рассказать про то слово? — тихо, со смущением спрашивает брюнетка. В неловкости их частной беседы она перекидывает распущенные волосы вперед, как бы прикрывая себя. Заглушенный смешок парня от того, с какой наивностью она задала этот вопрос, не может не вогнать ее в краску. — Ты совсем не знаешь, что это может хотя бы отдаленно значить? — снисходительность в тоне одноглазого выходит через его неширокую улыбку. Он смотрит на собеседницу, слегка прищурив целый глаз. — Я понимаю, что это как-то связано с сексом, — надуто отвечает Алина. — Но я не могу понять, как мальчики могут делать это сами, если в этом участвуют двое... и почему для этого нужен журнал? — Ты — невинная душа, ты знаешь это? — с нескрываемым озорством шепчет Жозеф. Он спиной облокачивается на стену и поворачивается к сидящей слева, у изголовья кровати возле окна, Алине. — Дрочить — это ублажать себя рукой. И для этого парням очень хорошо помогает воображение. Когда парни это делают, они как бы представляют разных девушек, или то, как занимаются с ними сексом... понимаешь? Чем дальше в своем ответе заходил Декамп, тем краснее становилось лицо девушки. Ей, по-видимому, сейчас открывалась целая тайна, что была до сегодняшнего дня недосягаема. Теперь было абсолютно понятна вся затея мальчиков с этим неудавшимся туалетным бизнесом, и все шутки среди одноклассников. Даже мотив Анник скрыть эту информацию от Алины уже не казалась ей таким задевающим. То было, скорее всего, покровительственное желание в Сабиани уберечь подругу от знаний, которые и так девушке бы открылись... естественным путем. И теперь, кажется, это было испорчено вмешательством Декампа. Как он уверенно и спокойно рассказывал о мужских "занятиях" перед девчонкой, что была его младше на несколько месяцев, но практически полностью не посвященная в интимные подробности отношений между парнем и девушкой. Да и вообще, сам факт и обстоятельства этого разговора очень смущали Беликову. "Если мальчики представляют себе других девушек, значит они могли представлять своих одноклассниц?" — неловкие вопросы вертелись в голове девушки быстрее, чем она хотела бы: — "Если я нравлюсь Ламазьеру, он мог фантазировать обо мне?", "а Жозеф о ком думает, когда делает... это?" — Э-э... — Беликова, совершенно стесненная получившейся интимной "лекцией" от парня, вся уменьшилась в своем сидячем на кровати положении, едва не подобрав голову в плечи. — Да, теперь понимаю. Это все, что я хотела узнать. — Прости, что растоптал твои невинные мечты об отношениях, — Жозеф лениво пожимает плечами; его отношения к этому разговору было понятно еще на его показном извинении. — Знаешь, ради этого короткого объяснения не обязательно было лезть ко мне в окно, — язвит Алина. — Если ты закончил, то тебе пора. — Я все хотел узнать, как ты вообще, — Декамп не спешил покидать ни чужую комнату, ни Алинину кровать. Он рассматривает ее всю, прежде чем его взгляд упадет на ее ноги, оголенные от самих острых коленок. — Навела шороху в классе своим эффектным появлением, а про поездку ничего не рассказываешь. — Ну, что рассказывать? Все сам видишь, — Беликова, несмотря на то, что визуально ее здоровье значительно улучшилось, больно радостной от этого не выглядела. — Мало избавиться от трости. От хромоты я не скоро еще избавлюсь. Возможно, летом опять придется уехать на лечение. Короткое "хм" вместо ответа оставило за собой неловкую тишину, сконцентрировавшуюся между двумя подростками. Жозеф, думалось Алине, теперь точно узнал все, что хотел — да только вся эта задумка с проникновением в ее спальню казалась ей странной. Хотел бы поговорить — поймал бы в школе на перемене. "Он же Мишель не выносит" — вспоминает Беликова, — "И друзья его, определенно, будут задавать вопросы, если Жозеф будет по-приятельски общаться с той, на кого они все точили зубы еще в самый первый учебный день". Парень, не утруждая себя словами, медленно тянет левую руку к девушке. Алина, замерев, молча наблюдает, как его пальцы аккуратно толкают белую ткань рубашки чуть выше по ее ноге. Его касания осторожны, лишены наглой бесцеремонности; по спине девушки от такого тонкого, чувствительного взаимодействия прокатывает холодок вдоль спины. Пальцы приподнимают сорочку, останавливаясь чуть выше шероховатого, бесформенного рубца. Одноглазый придвигается ближе к девушке, рассматривая шрам на ее ноге с вниманием искусного врача. Слегка огрубевшая подушечка большого пальца нежно, несколько раз поводит по шраму. Алина от такого неожиданного, интимного момента замерла, как сидела: едва ли парню могло открыться более откровенный вид, чем сейчас, однако его касания по совершенно таинственным причинам вызывали странную, теплую дрожь от самых ног до затылка. У девушки перехватывает дыхание; застывшим взглядом она наблюдает, как Жозеф задумчиво оглядывает жесткий рубец на тонкой, чувствительной женской коже. — Не обязательно скрываться ото всех также, как ты скрываешь его от других, — шепотом тянет Декамп, вызывая у Беликовой небольшое недоумение. — Не заметила? Ты здесь уже полгода, а о тебе толком никому ничего не известно. — Поэтому ты решил действовать напрямик? — Алина задает вопрос с забавляющимся тоном, но в мыслях у нее мало веселья. — Залезть ко мне в спальню и выведать все тайны? А потом пойдешь дружкам своим трепаться? — Жан и Шарль решают с месье Хрюшоном, как всему классу завтра поступить по поводу журнала. Не их дело, где и с кем я сейчас. — Во-первых, хватит дразнить Пишона, — Алина демонстративно поправляет край сорочки, вновь закрывая след от увечья от внимательного взгляда Декампа. — Во-вторых, это действительно не их дело. Надеюсь, у тебя хватит ума не болтать о том, что ты по чужим окнам лезешь по вечерам. — Не бойся, мадемуазель, — с этими словами в своей привычной, манерной игривости, Жозеф аккуратно поднимается с чужой постели. — Это будет нашей маленькой тайной. Беликова поднялась следом, понимая, что их тайная встреча логически подходит к концу. Она предусмотрительно высовывается головой из окна первая, чтобы проверить улицу на наличие нежелательных ночных зевак. Затем Жозеф, наконец, покидает девичью комнату с той же аккуратностью, что и при его неожиданном появлении, но теперь лицо его излучало изумительное удовольствие, как будто он — нашкодивший школьник. Алина скептически косится на его нахальную ухмылку, вспоминая, что Декамп, вообще-то, им и являлся. — Не прощаюсь, — шатен моргает с такой выразительностью, что с его повязкой было легко спутать это действие с заигрывающим подмигиванием. Алина, закрыв за своим незваным визитером окно, плюхается с размаху на постель — разные мысли о сегодняшнем дне, и в особенности о Декампе, не покидали ее весь следующий час, пока она не уснула. Особенное отношение Жозефа к ней становилось все более явным — и это пугало Алину. Ей казалось, они оба с совершенно разных миров, местами враждующим друг с другом; негласная ненависть между Декампом и Маньяном, по очевидным причинам, затрагивала младшую сестру Жан-Пьера и ее ближайшее окружение, к которому непосредственно относилась и Беликова. Но почему же тогда Жозеф, тот, кто должен был ненавидеть Алину и тот, кто изначально хотел сделать именно ее своей главной целью для издевательств, теперь расположен к ней в совершенно противоположном смысле? Почему одноклассник медленно, но постепенно стирает и без того тонкие границы между ними двумя? И главное, почему Беликова не спешит препятствовать этому явлению, грозящимся вскоре стать настоящей катастрофой?