***
В конце концов, именно такой человек и нужен… Который сам приходит, когда необходим… Которого никогда не нужно просить… Клиника (Scrubs)
Сигареты по-прежнему нужны, но больше они не занимают девяносто процентов мыслей, они теперь забиты Иззи, оказавшимся неплохим парнем, с которым интересно говорить о жизни и совместно убегать от прошлого. Не игнорировать, а именно убегать, отвлекаться и учиться правильно жить дальше, не зацикливаясь на прошлом. Рядом с Иззи не нужно принуждать себя рисовать. Люциус может спокойно стоять рядом, смотреть, как чужие руки ловко управляются с небольшим ножом и брусочками дерева, вырезая фигурки различных животных. Удивительно и просто одновременно, а ещё оно помогает успокоить взбушевавшиеся нервы. Люциус смотрит, параллельно слушает рассказы Иззи о его прошлом и улыбается. Уходить от него не хочется. А вот от Пита… Отношения с ним застревают в тупике из ссор, напряжённых недосказанностей и нежелании проводить бок о бок время. Оно с Питом тянется чертовски медленно, как секунды в тот момент, когда лёгкие Люциуса заполнялись водой, а сам он отчаянно боролся за то, чтобы выжить. По ощущениям тогда было морально проще. То, что Люциус сбегает от Пита к Иззи, превращается в своеобразную привычку, обыденность и данность, так сказать. Сперва Люциус этого не замечает, точнее, верит, будто умело скрывает желание уйти от проблем, пока Иззи не показывает обратное: — Тебе не надоело прятаться от него? Иззи звучит отстранёно, будто его ничего не волнует. Но Люциусу удаётся различить нотки беспокойства в голосе. Удивительно, но приятно, потому что навязчивость не чувствуется. Есть шанс отмахнуться и перевести тему. Люциус этого не делает: — От кого прятаться? — От своего парня. Ты всегда приходишь сюда, когда вы цапаетесь. — А ты всегда почему-то приходишь, когда я тут стою. — Может, потому и прихожу? Воцаряется молчание. Люциус старается заглянуть в глаза Иззи, понять, шутит тот или нет, но мешает разница в возрасте и тот факт, что чужой взгляд «прикован» к кусочку дерева, постепенно превращающемуся в акулу (или что-то похожее). Руки Иззи чуть-чуть дрожат. Кажется, от неловкости. Или же Люциус хочет её видеть, ведь начинает думать, будто нравится Иззи. Если оно так — непонятно, почему нет предложений «нарисовать портрет» или уединиться. Зачем смотреть, когда можно сказать прямо и получить… Согласие? Отказ? Люциус не знает, как теперь относится к сексу. Прежний Люциус любил «хорошо проводить время», сам был инициатором этого и мог затянуть в укромный угол чуть ли не каждого. Нынешний Люциус готов блевать от мысли, что придётся кого-то касаться снова. Жизнь по кораблям с «нормальными» пиратами привила отвращение ко всему, что связано с сексом. Пит отказывается это понимать. Он говорит: «Детка, я не сделаю больно», а сам делает. Правда, словами, а не прикосновениями. Отвратительно почти в равной степени. Эффект усиливается и за счёт того, что отказы от секса, Пит воспринимает как камень в свой огород. «Детка, я больше не нравлюсь тебе?» — спрашивает в такие моменты Пит, глядя в душу своим тупым коровьем взглядом, полным искренней обиды и чистой воды непонимания. И злиться не выходит, и понять, и принять. Просто тяжело находиться рядом и пытаться что-то объяснить. — Ты, типа, флиртуешь? — Люциус говорит с большой задержкой. — Я, типа, слежу, чтобы ты не спрыгнул за борт и не застрелился. Знаешь — нам для полного «счастья» не хватает только суицидника. — Настолько заботишься о состоянии команды? — Можно и так сказать, ты… Да, забочусь. На самом деле, Люциус не сможет покончить с собой. Во-первых, слишком боится боли, не переносит её и старается обходить стороной. Во-вторых, на корабле нет способа уйти быстро, если не считать пистолеты, но с ними Люциус так и не научился управляться. В-третьих, «вредность» принуждает упираться и сопротивляться любым мыслям о самоубийстве, ведь хочется непонятно зачем доказать Эду, что он не смог сломить. В-четвёртых, тупая надежда на счастье не отпускает и продолжает терзать сердце. — Ты уверен, что тебе нужно это дерьмо? — Иззи стряхивает опилки в воду. — Ты о самоубийстве? — О твоих отношениях. Слова бьют по ушам. Люциуса передёргивает, он сжимает кулаки, нервно кусает губы и бегло оглядывается по сторонам. Пита рядом не оказывается, но легче не становится. Его «детка» мигом эхом звенит в ушах, подгоняя к глотки комки рвотных позывов. Их с трудом удаётся проглотить и относительно взять себя в руки: — Мои отношения — не дерьмо. — Тогда почему ты избегаешь своего парня и проводишь время со мной, а не с ним? Со стороны выглядит, как дерьмо. — Откуда тебе знать, как должна выглядеть любовь, а, Иззи? Чего-то я не вижу, что бы у тебя были отношения. Молчание. Иззи поднимает хмурый взгляд, полный боли, тяжело вздыхает, снова, но уже более нервно, режет дерево. Такой человек не может рассуждать о любви: он один, а его недороман с Эдом явно был далёк от сказки. Если верить словам Джима — Эд отрезал Иззи несколько пальцев, потом прострелил ногу и делал всё, чтобы приблизить своего первого помощника к скорейшему попаданию в ад. Иззи не может знать, какой должна быть любовь, да и вряд ли узнает. Ему пора прекратить строить из себя всезнающего. Но он не перестаёт: — А с чего ты взял, что знаешь, как выглядит любовь? — С того, что я люблю Пита. — Поэтому вы постоянно цапаетесь, он жалуется Таракану, а ты говоришь со мной? Не прикидывайся, что это не так. — Пошёл ты. Уйти от неудобных вопросов легче чем с ними столкнуться. Ещё сложнее начать анализировать себя прежнего, чтобы понять, существовала ли любовь к Питу вообще? По идее да — с ним было хорошо, его было приятно касаться, о нём было приятно думать, с ним было хорошо за счёт возможности быть любимым и независимым. Но сейчас вспомнить, чем именно Пит зацепил, не выходит. Вроде как, он казался мягким и приятным и… Память будто отшибло. Люциус не может собрать мысли в кучу, вернуться морально в прошлое и понять, в какой момент Пит стал особенным, тем, с кем хотелось засыпать и просыпаться по утрам. — И знаешь, Люциус, — Иззи убирает нож. — Я, может, и не знаю, как выглядит эта ваша любовь, но знаю, какой она не должна быть. Он вручает Люциусу деревянную акулу и относительно быстро уходит к себе в каюту. Походка Иззи стала более твёрдой и ловкой. Люциус сперва думает об этом, подмечая, сколько времени прошло с начала спора, а потом глядит на подарок. Выполнен он красиво, можно сказать — нежно. Его приятно рассматривать, подмечать детали и оглаживать их пальцами. Вроде мелочь, но приятная. Особенно, если вспомнить, от кого она. Рассматривая акулу, он невольно задумывается, за что кто-то мог бы полюбить Иззи. Сперва кажется, будто достоинств не найдётся, но уже через минуту их набирается достаточно много, чтобы вызвать если не влюблённость, то хотя бы симпатию и интерес. С Иззи приятно даже молчать, а с Питом и говорить тяжко. Он слушает, но не слышит, не может поддерживать, но делает вид будто всё ему подвластно. Он не притворяется, он, действительно, верит, будто его бесконечные «детка, я рядом» могут помочь забыть об аде на земле. На деле все те нежные фразы пусты, неприятны и банально противны. Лучше уж слушать шутки и рассказы Иззи о его молодости, о том, что он сам пережил. Он не строит из себя жертву, не старается принизить, демонстрируя, что бывает хуже. Нет, он просто делится, и ему хочется мало-помалу открываться. Вряд ли Иззи обнимет, скажет, что всё будет хорошо. Наверняка он позволит обнять себя, неловко погладит по спине и позволит выговориться, вывалить тяжкий груз, но советы вряд ли даст. Иззи не тот, кто умеет решать проблемы, он от них бежит, возможно, это же и посоветует. Люциус пока может только подозревать и думать. Ему от чего-то хочется, чтобы «не такой уж и противный» Иззи не глушил горе в алкоголе не только из-за глупого пари. В эту ночь Люциус ложится отдельно от Пита, ничего не объясняя, и спит относительно спокойно, пусть и чувствует, что кого-то не хватает.***