Somnium

В носу стоит запах сорной травы, ржавого железа и опустошения. Хёнджун освободился, но одновременно и погрузил на свои плечи груз неизвестности. Он теперь — полноценное ничто, без имени, дома и жизненного ориентира. Он — пустое место, которое отныне придётся закрашивать хоть чем-то. С другой стороны, всё лучше, чем быть вечным заложником. Наполнив себя прохладным воздухом, Хёнджун нервно шагает по заросшей тропинке и оглядывает огромные густолиственные деревья, погрязшие во мраке. За забором один сплошной лес, шипящий от ветра так громко, будто он кишит гигантскими мадагаскарскими тараканами. Внутри разрастается нехорошее предчувствие, которое старательно игнорируется. Другого пути, в любом случае, нет. Ухватившись руками за холодный металл, Хёнджун запрыгивает на калитку. Ржавый след впитывается штанами. Задний двор дома выглядит жалко и заброшенно. Он близок к полному увяданию и, вероятно, с уходом Хёнджуна, окончательно умрёт. Даже похоронить его будет некому. Грустный конец, который ждёт всех забытых. Вяло болтая ногами, Хёнджун с тоской смотрит на некогда плодоносную клубнику, которой он наслаждался каждое жаркое лето. Смотрит на лысые пионы, что он когда-то высаживал вместе с мамой. Смотрит на любимые мамины розы, от которых остались лишь высохшие скрюченные шипы. Смотрит на сад, что некогда пестрил красками. Сейчас от него остался лишь труп. Его никто и никогда не будет оплакивать. Гониль выходит лишь спустя несколько минут. К счастью, Хёнджун достаточно терпеливый, чтобы дождаться. Влажные от пота рукава спускаются к запястьям. От Гониля веет показательной уверенностью, которую тот вкладывает в свою широкую улыбку, но Хёнджуна провести невозможно. За все эти годы он научился читать истинные людские эмоции. Кажется, его новый друг на грани нервного срыва. Мило, что будучи в таком состоянии он пытается создать иллюзию того, что Хёнджун под его защитой. Это трогает. — Куда дальше направимся? — сильные руки ложатся на калитку — по обе стороны от хёнджуновых бёдер. Нутро переполняет ощущение неловкости, однако лицо остаётся безразличным настолько, насколько это вообще возможно в данной ситуации. — В глубь леса, — отвечает Хёнджун с долей отстранённости. Взгляд Гониля стремится вдаль. Маска бесстрашия на долю секунды рассеивается, оголяя настоящий ужас, что прятался всё это время в глубине сознания. Видно, его воротит от самой мысли о нахождении внутри дикой необузданной природы, внутри непроглядной темноты. Осуждать Гониля за трусость невозможно. Он лишь руководствуется здравым смыслом. — Ты уверен, что это правильное решение? — Это единственное решение. Можешь остаться здесь, если хочешь, — резко развернувшись, Хёнджун прыгает за забор. Ступни, приземлившиеся на гладкие камни, пронзаются тупой болью. — Ну нет. Я буду рядом с тобой несмотря ни на что, — раскрыв скрипучую калитку, Гониль с твёрдым шагом и решительным лицом проходит мимо. Он так отчаянно пытается стать для Хёнджуна героем, совершенно не понимая, что уже стал им, и отнюдь не из-за своей смелости. Гониль старательно оберегал Хёнджуна от кошмаров и чудовищ, но неосознанно спас от самого страшного, что случается с человеком — от одиночества, от жалости к себе, от мыслей, что в этом мире нет никого, кто мог бы быть рядом с ним, кто мог бы отогреть его замёрзшее тело своим теплом. Хёнджуну никогда не нужен был человек, способный оградить его ото всех бед, разделяющий с ним страдания, утирающий его слёзы. Хёнджуну более чем достаточно простой искренней улыбки, чтобы найти в себе силы справиться с трудностями самому. Ведь, когда кто-то рад твоему существованию, у тебя невольно появляется желание продолжать жить. — Спасибо тебе, — простая благодарность почему-то ощущается откровением. В ответ Хёнджун получает молчание, мягкий взгляд и целый ворох мыслей, которые он не способен прочесть. До леса они доходят молча, затерявшись в собственных головах. Лунные лучи сквозь густые деревья не проходят, однако саму тропу тусклым светом освещают вытянутые горбатые грибы, усеянные близ крепких стволов. Вокруг стоит мёртвое затишье — не хрустят ветки, не каркают вороны. Слышно лишь распевающийся ветер. Хёнджун не смеет нарушать молчание. Слух напрягается в надежде не услышать звук чужого присутствия, однако всё, на чём он может сосредоточиться — это громкое учащённое дыхание. Повернув голову влево, Хёнджун встречается с бледным лицом Гониля, который, по-видимому, тонет и захлёбывается в собственном страхе. Впервые Хёнджун ощущает на себе потребность кого-то защитить, укрыть от всего ужасного, что породил этот мир, однако он совершенно не понимает, как это сделать. Гониль, в отличие от Хёнджуна, обладает крепким телосложением, и выжить в опасной ситуации шансов у него явно больше. Чувство безопасности и защищённости Хёнджун предоставить не может, однако помочь всё равно хочется. Спустя минуты копошения в голове, Хёнджун вылавливает одно яркое воспоминание. Одно из немногих, что у него осталось с детства. Больничные стены давили на него своей белизной, детские крики били по маленькой черепной коробке, а запах лекарств выворачивал пятилетнего Хёнджуна наизнанку. В сознании крутились картинки того, как хмурая женщина в белом халате всаживает в его нежную кожу тонкий шприц, как она вводит внутрь руки инородную жидкость. Хотелось плакать только лишь от мысли, что ему сделают больно. Предвкушение скорейших страданий заставляли маленького Хёнджуна дрожать и задыхаться от собственной тревоги. — Не бойся, милый. Я буду сидеть рядом и держать тебя за ручку. Всё будет хорошо, обещаю, — сказала тогда мама, потрепав его лохматые чёрные волосы. Само собой, бояться Хёнджун не перестал, но ему действительно стало немного легче от мысли, что в трудный для него момент рядом будет близкий человек, который поможет пережить и хмурую женщину, и тонкий шприц, и инородную жидкость. Может, это то, что сможет помочь и Гонилю? Уверенности в своих действиях у Хёнджуна нет, но желание предпринять хоть что-то перевешивает все сомнения. Медленно выдохнув, он сокращает расстояние между собой и чужим телом. Лицо отчего-то начинает гореть, а сердце биться чаще, но Хёнджун старается это игнорировать. Сейчас его состояние не имеет никакого значения. Глаза яростно сверлят взглядом мотающуюся из стороны в сторону крепкую ладонь до тех пор, пока рука, осмелев, не касается её своей кожей. Хёнджун переплетает свои пальцы с чужими и чувствует вздрагивание. — Ты чего? — шокированное лицо Гониля резко меняет своё выражение на взволнованное. — Тебе страшно? Потерявшись на мгновенье, Хёнджун приоткрывает рот, но слова из его рта так и не вылетают. Он едва кивает головой и тут же отворачивается, отвлекая своё внимание на люминесцентные грибы, которые, кажется, редеют с каждым его шагом всё больше. Темнота плавно овладевает пространством. — Всё будет хорошо, — произносит Гониль тихим голосом. Его слегка потная ладонь крепко сжимается вокруг худощавой руки. — Обещаю. Отчаянно хочется в это верить. Минуты плавятся в часы, растягиваются эластично, как человеческая кожа. Хёнджун перестаёт осознавать и чувствовать время. Они с Гонилем словно находятся на вечной прогулке под мраком леса. Почти что свидание. Мешает только давящее чувство тревоги под грудной клеткой. Вдалеке наконец начинает виднеться что-то. Сначала Хёнджун никак не может приглядеться, но после, подойдя поближе, понимает, что перед ним небольшое сборище гладких каменных плит. Они стоят на небольшом расстоянии друг от друга, будто стараясь не нарушать чужое личное пространство. На вид плиты кажутся абсолютно одинаковыми. Их отличает лишь возраст. Некоторые состарились раньше — это видно по обильному количеству пыли и шрамов от укусов ветра. Камни стареют благороднее, нежели живые существа. Это немного несправедливо. Гониль резко останавливается, оттягивая назад чужую руку. Хёнджуна дёргает инерция. На его лице тут же выступает непонимание. — Что? — звучит немного раздражённо. — Давай не пойдём туда. Не нравится мне это место, — лицо Гониля выглядит крайне взволнованным. Подобное место вряд ли кому-либо может понравиться, но разве это повод останавливаться? Хёнджун всем нутром чувствует, что выход из круговорота бед и боли ждёт его впереди. Он обязан дойти до конца. — Ты видишь другой путь? Может, хочешь вернуться в тот чёртов дом? — подойдя ближе, Хёнджун с вызовом смотрит в чужие глаза. Зрачки из-за темени полностью смешиваются с радужкой. Теперь Гониль выглядит потусторонне. — Мы справимся. Вместе. Поверь мне. Найти слова поддержки часто достаточно трудно, особенно когда в твоей жизни на протяжении долгого времени не находится никого, кто бы в них нуждался. Приходится вспоминать сопливые строчки из просмотренных фильмов, чтобы не ударить лицом в грязь. И, судя по тому, как Гониль начинает мягко поглаживает большим пальцем ладонь Хёнджуна, он проникается. — Хорошо. Я верю. Они неуверенно движутся вперёд, глубоко втягивая носом прохладный туман. Запах перекопанной земли проникает в лёгкие. Хёнджун, кажется, ловит дежавю. Сглатывая ком тошноты, он подходит к первой плите. Она кажется самой старой и потрёпанной. Даже надпись, выцарапанная на ней, считывается с большим трудом. Хёнджуну приходится наклоняться и напрягать зрение. — Л-а-к-и, — знакомое имя плавно вытекает из его рта. С каждой произнесённой буквой Хёнджун всё больше покрывается бледностью. Это могилы. Они сейчас стоят на чёртовом заброшенном кладбище. Прямо под их ногами покоятся разлагающиеся трупы и стаи пожирающих их насекомых. Кожу на шее покрывают мурашки. Внутренности обдаёт холодом. Хёнджуну становится не по себе, однако он всеми силами старается снова овладеть собой, старается отогнать от себя бесполезный страх. В конце концов, мёртвые уже ничего ему сделать не смогут. В отличие от живых. — Что за Лаки? — спрашивает Гониль. — Моя кошка, по всей видимости. Хёнджун внимательно приглядывается к дате, стоящей чуть ниже имени. Она была немного младше Хёнджуна, всего-то на пару лет. И смогла прожить лишь жалкий год, после её разорвали на части слюнявые челюсти. Почему жизнь так несправедлива с невинным существам? Почему умирают они всегда раньше тех, кто действительно заслуживает смерти? Законы вселенной Хёнджун совершенно не понимает. Погладив пальцами могильную землю, он движется к следующему надгробию. От понимания того, кто захоронен под ней, становится невыносимо тоскливо. Чувство вины жрёт изнутри. Хёнджун устало присаживается рядом с захоронением и пустым взглядом всматривается в неаккуратные буквы. Их будто выцарапывал ребёнок. Их будто выцарапывал он сам. — Пух, дружище, прости меня. Я не спас тебя, хотя мог, — губы еле слышно шепчут. — Надеюсь, тебя больше ничто не тревожит. Спи спокойно. Щёки намокают. Хёнджун не замечает, как начинает пускать слёзы на своё лицо. Он не плакал после покушения на его жизнь, но плачет сейчас над могилой своего мёртвого друга. Потеря чего-то родного и любимого, оказывается, долго не отпускает. Кожа головы ощущает на себе нежные поглаживания. От таких прикосновений становится не по себе. Обнажать свою слабость перед кем-то — это неприятно, это жутко, это элементарно небезопасно. Но рядом с Гонилем быть собой будто бы не столь страшно. Только немного стыдно. Впитав влагу рукавами свитера, Хёнджун встаёт с места и, стараясь не поворачиваться лицом к Гонилю, проходит мимо двух следующих надгробий. На первое, мамино, он смотрит сожалением, на второе — ненавистью. Если бы Хёнджун был один, то осквернил бы могилу собственного отца и нисколько бы об этом не сожалел. Папа же не сожалел о том, что осквернил жизнь собственного сына. Остаётся последняя каменная плита. Новейшая и самая загадочная. Буквы на ней чётко выстроены в имя. Правда, даты рождения и смерти почему-то отсутствуют. — О Сынмин, — читает Хёнджун. — Кто это? — слышится сзади. — Без понятия, если честно. Хёнджун отчаянно пытается откопать это имя в своих воспоминаниях, однако терпит поражение. Кажется, он никогда не был знаком с О Сынмином. Но почему его могила находится рядом с теми, кто так или иначе с Хёнджуном связан? — Пошли отсюда быстрее. У меня мурашки по коже уже бегут, — чужая крепкая рука подхватывает Хёнджуна подмышку. А тот не сопротивляется, однако продолжает пристально смотреть на могилу. В голове циклично крутится вопрос. Почему? Раздаётся эхо хлопающих крыльев. Хёнджун тут же замирает, прислушиваясь. Гониль тормозит вместе с ним. Оба глядят внимательными глазами на возникшую из ниоткуда красивую птичку. Такие обычно не появляются на кладбище. Её маленькое тельце с красной грудкой плавно приземляется на надгробие неизвестного никому О Сынмина. Кажется, это его знакомая. Раскрыв свой крохотный клюв, она принимается подпевать разбушевавшемуся ветру, идеальная попадая под его ноты. Они будто бы старательно перед этим репетировали. Хёнджун почти уверен, что поют для него. Он бы даже заулыбался, но мелодия не вызывает у него ничего, кроме спазма под желудком. Она ужасна настолько же, насколько прекрасна. Птичьи голосовые связки начинают со временем хрипеть от уходящей в громогласный фальцет песни. Перепонки испытывают острую боль. Не такую, что испытывают люди, стоящие на концерте возле колонок. Не такую, что возникает во время детского визга. Эта боль проникает через слуховые каналы напрямую в мозг, словно изголодавшийся по мясу червь. Эта боль как будто намеревается сожрать тебя изнутри. Хёнджун крепко затыкает уши и кривит лицевые мышцы. Он хочет уйти, но ноги его приковала земля. — Эта гадкая птица походу взбесилась! — кричит голос сзади. Хёнджун бы с удовольствием с ним согласился, но язык не поворачивается даже и слова из себя выплюнуть. Хёнджун лишь желает, чтобы всё прекратилось. Неважно, как. Пусть это животное хоть взорвётся! Птица, будто услышав чужие мысли, резко затыкается. Её острый клюв зарывается в бархатные цветные перья и остервенело вырывает их один за другим. Они опадают так плавно и безмятежно, словно лепестки состарившихся увядающих цветов. Могила теперь украшена как на праздник, а птичье тело выглядит полудохло. Равновесие восстановилось. — Наконец тишина, — стонет Гониль. Для него наверняка происходящее было ещё большей мукой. Хёнджун же привык к страданиям. Земля, залитая перьями, содрогается. Ступни за несколько метров чувствуют этот внутрипочвенный рокот. Кажется, что вот-вот на поверхность брызнет раскалённая лава, но реальность оказывается ещё более ужасающей. Из могилы вырывается костлявая рука, обтянутая остатками неразложившегося мяса и рваной, почти синюшной кожей. По крайней мере, она кажется таковой в полутьме. Чем стремительней высвобождается из земли голое умершее тело, тем больше Хёнджуна тянет блевать. Не только от вида, который поистине отвратителен, но и от вышедшего наверх запаха мертвечины. Рукав ограждает нос от зловония. По лицу снова текут слёзы. Гониль, судя по звукам, не выдерживает. Его выворачивает прямо на тропинку. По пепельным волосам трупа скатываются комки грязи. Лицо его изуродовано до неузнаваемости. Даже если бы Хёнджун и видел прежде этого человека, он бы его всё равно не опознал. Серые тонкие губы — иссохшие, а глазницы — пустые. От глазных яблок не осталось ничего, кроме насекомых. Бледная кожа уродливо висит на скулах. Более жуткого зрелища Хёнджун в своей жизни ни разу не встречал. Обнажённый высокий парень выпрямляет свой позвоночник, неуверенно вставая на обе ноги, от которых остались практически одни кости. — Хёнджун, ты решил меня навестить? Это очень мило с твоей стороны, — хриплый голос, раздавшийся неожиданно громко, покрывает кожу Хёнджуна дрожью. Факт того, что труп незнакомца знает его имя, вводит в состояние оцепенения. Губы Сынмина растягивает пугающая широкая улыбка. Красногрудая птица, описав круг возле его лица, цепляется маленькими когтями за обвисшую кожу щеки и с аппетитом начинает поглощать запас опарышей, запрятанный в его глазных дырах. Гониль не выдерживает во второй раз. — Кто ты? — Хёнджун с трудом пытается скрыть своё паршивое состояние за серьёзным лицом. Настроение мертвеца тут же мрачнеет на глазах. Из его рта выходит усмешка. — Глупо было надеяться на то, что ты меня запомнишь. Я ужасно незаметный, это моя вина, — схватив ладонью птичье тельце, Сынмин швыряет его в сторону своей бывшей постели. На его лицо возвращается улыбка. — Я — тот, кто постоянно рядом, где бы ты ни был, Хёнджун. Я — тот, кто всегда поможет тебе, что бы не случилось. Я — твой друг, пускай ты и не знаешь об этом. Худые ноги медленно несут мертвеца в сторону Хёнджуна, что тут же сжимает своё тело и отходит назад на несколько шагов. В момент, когда спина касается чужой тёплой груди, Хёнджун плавно выдыхает, стараясь успокоиться. Он на этот раз не один. Ему обязательно помогут. — Хотя, знаешь, я бы хотел быть тебе кем-то большим, — костлявая рука тянется вперёд. — Давно собирался тебе это сказать, но… В общем, ты мне нравишься. Нет, не так. Я люблю тебя, безумно! Я вожделею тебя, Хёнджун, — тон хриплого голоса с каждым произнесённым словом становится всё вдохновлённее. — Я хочу вдыхать аромат твоих волос. Хочу целовать каждый участок твоего тела. Хочу ощущать языком вкус твоей кожи. Хочу хоть раз почувствовать, какой ты изнутри. Хочу почувствовать, что ты мой. Позволишь мне? Ком, вставший поперёк горла, с трудом сглатывается. Тянет блевать отвращением. Хёнджун бы сейчас всё отдал, чтобы отмыться от гадости, вылетевшей из чужого рта. Он был бы готов стереть себе несколько слоёв кожи, лишь бы не ощущать себя таким грязным, таким ничтожным. Пожелание смерти обрадовало бы больше. На него Хёнджун без труда нашёл бы, что ответить. Но сейчас… Сейчас даже разлепить губы невозможно. А если бы и получилось, то единственное, что они смогли бы воспроизвести — это неразборчивые хрипы. Наверное, последствие шока. Глаза, приклеившие своё внимание к земле под чужими ступнями, замечают резкое движение перед собой. Обзор начинает загораживать темноволосый затылок. — Только попробуй к нему подойти! — произносит Гониль с такой злобой, которая, казалось, ему совершенно несвойственна. На мгновенье кладбище погружается в тишину. Даже шаги прекращаются. Мертвец не шевелится. — Хёнджун, кто это? — спрашивает Сынмин, не скрывая обиды в тоне. Рот разевается, пытаясь вытянуть из себя хоть какой-то ответ, однако он оказывается способен лишь на затяжное молчание. Хёнджун совершенно потерян. Впервые за долгое время. — Тебе-то какая разница? Это не твоё дело, — холодно отвечает вместо него Гониль. Рука его мягко касается ладони Хёнджуна. Чувствуется, как тот дрожит. Смех, издаваемый Сынмином, походит на истерический. Этот парень, видно, за гранью сумасшествия. — Кажется, я понял. Так тобой уже кто-то пользуется, верно? Осмелившись поднять взгляд на мертвеца, Хёнджун встречается с жутким оскалом, искривляющим и без того уродливую физиономию. Внутри всё распирает от смеси страха, злобы и обиды. Хёнджун желает либо расплакаться, либо убить. Проблема лишь в том, что мёртвое тело убить уже невозможно. Пройдясь пальцами по остаткам волос, Сынмин небыстро переступает ногами. На этот раз его походка выглядит твёрже и увереннее. — Не бойся, я не злюсь. Честно не злюсь. Моя вина в этом тоже есть. Признался всё-таки довольно поздно. Но ничего, всё можно исправить. Я заполучу тебя — любой ценой. Только со мной ты станешь по-настоящему счастливым. Хёнджун ощущает, как тело Гониля трясётся от ярости. Легко представить, о чём он думает. Хёнджун разделяет с ним мысли — мысли о мести, о жестокости, о справедливой расправе. Но ему сложно понять, как покончить с тем, с кем уже успела покончить судьба. Наверное, он поразмыслит об этом чуть позже. — Бежим! — кричит Хёнджун в чужое ухо. Он намеренно пугает Гониля эффектом неожиданности — голова того на мгновенье отключится, и он послушно последует, не успев додуматься лезть с кулаками на ходячий труп. Что в итоге и происходит. Хёнджун этого ожидал. Рука, что он тянет, не оказывает никакого сопротивления. Две пары ног начинают нестись вперёд. Их провожает тусклый свет от грибов. Сзади слышится оглушающий нечеловеческий вопль. От него скручивает живот. Отпустив чужую вспотевшую ладонь, Хёнджун набирает скорость, от которой его удушает одышка. Он несколько раз оборачивается. Гониль практически наступает ему на пятки, а Сынмин мчится так быстро, словно он среди них троих самый живой. Кажется, будто его умершее тело совершенно не знает усталости. Навстречу Хёнджуну летит ветер. Он кусает его кожу, проникает в отверстия его ноздрей и рта, забирается глубоко в лёгкие, чтобы заставить их гореть от холода. Бежать с каждой минутой становится всё труднее. Тело изнывает от изнурения, а тропинка кажется бесконечной. Перед глазами стоит непроглядная бездвижная темень. Впереди лишь пустота, которая плавно проглатывает их с Гонилем уязвимые тела. Они слишком открыты, слишком обнажены. Если они и дальше продолжат бежать по прямой дороге, их шансы скрыться будут приближены к нулю. В голове крутится одна-единственная идея. Крайне опасная, возможно, крайне неудачная, но больше у Хёнджуна нет. Он готов рискнуть всем ради спасения жизни Гониля, ради спасения собственной жизни. — Сюда! — резко сменив направление, Хёнджун тянет за собой рукав чужой рубашки. Их с Гонилем затягивает прямиком во тьму густого леса. Округа настолько потонула во мраке, что видно лишь смутные очертания толстых стволов и особо больших кустарников. Слепота поглощает глаза, зато слух кажется теперь столь острым, что хочется заткнуть уши, лишь бы не слышать ни вопли ветра, ни вопли Сынмина, ни вопли раздражённой листвы. Хёнджун в эту секунду желает погрузиться в вакуум, чтобы хоть раз в жизни внять полной тишине и умереть спокойной мучительной смертью. Такой исход кажется более привлекательным, нежели кончина от рук мертвеца. Хоть бы в этой темноте не сломать ногу. Рыжая голова периодически оглядывается назад, следя за тем, чтобы Гониль не отставал и не упускал силуэт Хёнджуна из виду. Сам Хёнджун же пытается петлять между деревьями, периодически меняя своё направление, но не критично, иначе он рискует навсегда затеряться. Лес его заглотит и переварит. Кажется, что они бегут бесконечно долго. В ушных перепонках звенит. Хёнджун не слышит больше ничего. Звон. Это всё, что остаётся от окружающих звуков. Он оборачивается, боясь увидеть, что опасность уже у их спин, но за Гонилем никого не оказывается. Их больше ничто не преследует. Неужели Сынмин отстал? Возможно, по дороге он успел поломаться? Трупы недолговечны, в конце концов. Рано или поздно они превращаются в удобрения. Ноги расслабляются, и Хёнджун опускается на землю. Только сейчас он ощущает, насколько измотан. Тело его кричит о том, что больше не собирается страдать. Хёнджун желает, чтобы оно заткнулось. — Эй, ты в порядке? — захлёбываясь словами и нехваткой воздуха, спрашивает Гониль. Хёнджун желает, чтобы все заткнулись. Желает, чтобы хоть на мгновенье его оставили в покое. Он так устал. Так чертовски устал. Ему бы поспать. — Да, — говорит он твёрдо. У Хёнджуна скоро совсем снесёт крышу. А так он в порядке. Поплакать бы ему ещё. Это было бы прекрасно. Но вокруг стоит такая тишина, о какой он страстно мечтал пару минут назад. Или двадцать минут назад. Уже не разберёшь, сколько времени они с Гонилем бежали. В любом случае, шуметь не хочется. Только вот почему вдруг стало так тихо? Даже ветер покинул их. Листья также перестали подавать признаки жизни. Всё вокруг онемело. Остались только дыхание и хруст костей Гониля. Он немного нагибается и опирается на свои коленные чашечки. — Хочешь, расскажу анекдот? — тишина для Гониля, видно, не представляет никакой значимости. Надругаться над ней для него ничего не стоит. В сложившейся ситуации вопрос кажется полным абсурдом. Но Хёнджун, кивая, всё же соглашается. Возможно, это поможет ему успокоиться. — Как называется домик смотрителя кладбища? — после следует затяжное молчание. — И как же? — не выдерживает Хёнджун. — Живой уголок. Гониль смеётся тихим шёпотом. Его коленные суставы хрустят точно в такт. Хёнджуну же почему-то не до смеха, но ради приличия он натягивается полуправдоподобную улыбку. В темноте, наверное, она выглядит достаточно искренне. Всё-таки это была плохая идея — соглашаться на анекдот. Сверху слышится громогласный хруст веток и заливистый хриплый хохот. На землю падают несколько деревянных обрубков и что-то ещё, что-то похожее на толстый кусок кожи. Особо не разберёшь, нужно приглядываться. А приглядываться страшно. — Смешно, — звучит знакомый голос. Тот, который Хёнджун надеялся никогда больше не услышать. Он поднимает рыжую голову к бескрайнему ветвистому потолку. Ничего не видно, но то, что там кто-то есть, становится очевидным. Живот скручивает. Почти не дыша, Хёнджун отходит на несколько шагов назад и пытается не опускать глаза. Только он хочет крикнуть Гониля и пуститься со всех ног, однако не успевает открыть рот, как Сынмин спрыгивает с ветки и падает прямо на чужое крепкое тело. Он умудряется придавить его всем своим весом, хотя, казалось, труп не должен быть настолько тяжёлым. Или должен? Хёнджуну никогда не приходилось взвешивать трупы. Костлявые руки хватаются за глотку. Слышно, как Сынмин начинает пыхтеть. Слышно, как Гониль начинает хрипеть. Его конечности сопротивляются, бьют по твёрдой, почти окаменелой плоти, однако напрасно. На его горле лишь сильнее смыкаются пальцы. Холодный пот окатывает Хёнджуна с ног до головы. Он чувствует себя таким ничтожным и бесполезным, таким слабым и глупым! Чтобы пуститься в драку ему не хватает физических сил, а чтобы придумать хитроумный план ему не хватает мозгов. Всё, что Хёнджун может — это смотреть, как его друга пытаются отправить на тот свет. Его глаза в панике оглядываются в поисках хоть чего-то, что поможет остановить происходящее, но замечают лишь бесчисленность палок и камней разных форм и размеров. В голову забредает одна идея, которая кажется настолько безрассудной, что всё нутро сопротивляется её исполнению, однако бездействовать Хёнджун уже не может. Нагнувшись, он вылавливает ладонью гладкий, будто тщательно отполированный камень и следом бросает его в сторону очертания чужой фигуры. Звук удара сопровождается последующим затишьем, на фоне которого слышно лишь кашель. — Иди ко мне, Сынмин, — голос умудряется ни разу не дрогнуть. — Два раза просить не нужно, — вылетает из губ мертвеца. Слышится повторный звук удара камня о черепную коробку. Гониль хватается за головную боль и тихо стонет. По крайней мере, он будет жить. А вот будет ли жить Хёнджун — покажет ближайшее будущее. Рванув со всех ног, он перестаёт думать о направлении. Его сознание какое-то время занимает лишь мысль о том, что смерть — это, на самом деле, не самое страшное, что может поджидать впереди. Сплёвывая усталость, скопившуюся в лёгких, Хёнджун несётся вперёд. Голова его ни разу не оборачивается. Раньше Хёнджун был уверен, что люди в опасных ситуациях не думают ни о чём, кроме как о спасении своей жизни. Но сейчас, когда он сам находится на волоске, теперь кажется, что всё совсем наоборот. Хотя, возможно, это слишком индивидуально. Возможно, дело в том, что его не особо заботит перспектива собственного существования. Весь его путь пропитан болью и несчастьем. Если он оборвётся сегодня, значит, так тому и быть. Хёнджун потеряет немногое — только несколько счастливых воспоминаний и Гониля, который имеет больше шансов на то, чтобы выжить в этом мире и не сойти с ума. Жертвуя ради него своим ничтожным телом, Хёнджун платит за ту доброту и искренность, что тот ему подарил. Ведь это самое дорогое, что может преподнести человеку человек. Пролетая мимо гигантских деревьев, Хёнджун невольно вспоминает, как будучи маленьким сбегал ото всех бед в лес за забором, который даже чем-то напоминал этот. Хотя различий между ними всё же больше. Тот лес был столь живым и ярким, что глаза болели от количества красок. Он выдыхал чистый воздух, кормил обитателей ягодами, грибами и парным мясом. Он давал и отбирал жизни, а по вечерам пел колыбельные песни, с любовью убаюкивая как живых, так и мёртвых. Здесь же властвует вечное забвение. Этот лес проживает одинокую непрерывную старость наедине со своими полусгнившими листьями. Совсем не то, что Хёнджун хочет наблюдать перед своей кончиной. Прикрыв на мгновенье веки, он раскрывает их в любимом его сердцу месте. Глазные яблоки щиплет от отражения солнечного света в мутных лужах. Ноздри вдыхают терпкие ароматы шишек и коры. Под ступнями хрустят жёлтые сентябрьские листья и захороненные под ними обглоданные косточки. Где-то вдалеке журчит ручей, где-то вблизи запевают птицы. Хёнджун продолжает безостановочно бежать, совершенно не ощущая усталости в своём теле. Его провожают сотни выпученных глаз, сотни верных зрителей. Хёнджун чувствует себя главным героем детской книжки, где с каждой перевёрнутой страницей он становится всё ближе к счастливому концу. Или к счастливой кончине. Любой исход кажется правильным. Помахав своему другу — бурому зайцу, Хёнджун ступает на знакомую тропу, что всегда приводит его к месту, прекраснее которого в этих краях не найти. За десятком самых высоких сосен этого леса хранится обрыв, наполненный небольшим семейством цветов и сорняковых трав. Вид с него открывается головокружительный. А если подойти к самому краю и посмотреть на поляну, простирающуюся внизу, можно даже увидеть перед глазами собственное падение. Хёнджун поэтому предпочитает туда не приближаться, но сегодня день достаточно особенный. Опустив веки, он приподнимает к горизонту свои маленькие руки и носками прощупывает почву. Шаг за шагом он становится всё ближе к свободе. Он почти готов взлететь. Однако, когда под левой ногой начинает чувствоваться пустота, внутренние органы слипаются в один большой ком. Внутренний дискомфорт заставляет снова раскрыть глаза. Перед ним стоит тьма — густая и бездонная. Свет луны подсвечивает грязные носки, потонувшие в сухой облезлой траве. Обрыв перестал казаться чем-то прекрасным. Хёнджун потерял сказку внутри себя. Реальность удручает. Она хватает костлявой смертоносной рукой его тонкую шею и сжимает аккуратно, но крепко. Боится сломать, но больше боится отпустить. — Ты мой, Хёнджун. Боже, наконец-то ты мой, — удовлетворённо шепчет хриплый голос. Хёнджун же в ответ задыхается и мотает ногами, отчаянно желая вырваться. Тонкие костяные пальцы вплетаются в рыжие кудри. Остатки носа втягивают бешеный аромат живого тела — горячего, потного и заплаканного. Выпустив изо рта сухой гнилой язык, Сынмин оглаживает его кончиком чужую ушную раковину и плавно спускается к мокрой щеке, слизывая солёные слёзы. Хёнджун всхлипывает. Всё его туловище дрожит от ярости, распирающей изнутри. Ему хочется расплаты, ему хочется чужой смерти. Но всё, что он может сделать — это пнуть со всей своей силы по твёрдому животу. Нога пронзается острой болью, а хватка на шее заметно усиливается. Губы приоткрываются в надежде втянуть в себя хоть каплю свежего воздуха, но внутрь забирается аромат мертвечины. Хёнджун бы с удовольствием сблевал его прямо сейчас, но рвота через перекрытую глотку не пройдёт. — Будь послушным, а то придушу, как птичку, понял меня?! — злобно шипит Сынмин прямо в чужое ухо. У Хёнджуна не остаётся сил сопротивляться. Он отдаёт себя на растерзание чужой руке, которая начинает петлять по его телу, забираться под свитер, оглаживать нежную кожу вокруг его сосков. — Я так хочу тебя, — вожделение в голосе заставляет чувствовать отвращение и ужас. Как хорошо, что Хёнджун уже начинает постепенно терять сознание. Возможно, он даже ничего не почувствует. Остаётся надеяться, что после его сразу прикончат, и ему не придётся жить с воспоминаниями об этом дне. Не придётся жить с осознанием всего, что с его телом посмели сотворить. Хёнджун зажмуривается. Его клонит в глубокий сон. Он погружается в темноту и разноцветные пятна, пляшущие внутри его глаз. Это успокаивает. Тело уже даже почти ничего не чувствует. По крайней мере, Хёнджуну так думается, пока он не ощущает на себе внезапный и болезненный удар о землю. Правое бедро начинает неистово ныть. Испустив из себя жалобный стон, Хёнджун приподнимает своё туловище. Глаза его, не прекращая, моргают, стараясь спугнуть тёмную пелену. Совсем недалеко слышатся поток ругательств и удары кулаков о кости. Повернувшись к источникам звуков, Хёнджун напуганно таращится на разъярённого Гониля, восседающего сверху живого мертвеца. Вены на его руках изрядно напряжены. Костяшки обильно кровоточат на бледную кожу. Видно, что челюсть Сынмина сместилась со своего прежнего места. Страшно подумать, с какой силой Гониль его бьёт. Однако Хёнджун не может не ощущать дикое удовлетворение от этой картины. Но ещё больше он будет удовлетворён, когда Сынмин окончательно перестанет существовать. Перебарывая дрожь, ноги пытаются поднять тело с земли. Хёнджун начинает представлять, как он подходит к избитому мертвецу, как заглядывает в его пустые глазницы, как плюёт прямо в его изуродованное лицо. Но его мечтам не суждено исполниться, ведь Сынмин, применив немало сил, обменивается с Гонилем местами и вгрызается в его щёку. По гнилым зубам течёт кровь. Гониль истошно кричит и лупит труп руками, а Сынмин даже и не думает отцепиться, продолжая вбирать в себя чужую организменную жидкость. Хёнджун больше не ощущает паники, лишь ярость, которая жаждет вырваться из его нутра. Если он не найдёт ничего, что может Сынмина прикончить, то пойдёт на него безоружным — будет грызть зубами его гнилую плоть, рвать куски кожи, бить что есть мочи. Хёнджун при таком раскладе, вероятнее всего, погибнет, но хотя бы заберёт мерзкую тварь с собой. Пройдясь глазами по земле, он сразу же цепляется за особо толстую оторванную ветку, чей конец достаточно острый для того, чтобы кого-то проткнуть. Схватив её руками, Хёнджун подлетает, как поток ветра, к своей будущей жертве. Ни секунды не думая, его тело самостоятельно, будто оторванно от сознания, действует. Кончик ветки вбивается между шейных позвонков, с трудом входя внутрь трупа. Ладони чувствуют вибрацию, пробегающую по дереву от хрипа чужой глотки. Вся накопленная злоба извергается наружу. Хёнджун рычит будто раздразнённый зверь и волочет за собой тело Сынмина, как сломанную куклу. Трупы всё-таки тяжёлые. По крайней мере, этот. Но на адреналине даже такая ноша посильна. Подойдя к самому обрыву, Хёнджун резко поворачивается вместе с палкой и перебрасывает Сынмина внутрь мрака, что с большим блаженством заглатывает его вместе с костями. Перед забвением тот даже не кричит. Возможно, он даже сам рад наконец упокоиться. Хёнджун смотрит в глубь пустоты. Она экспрессивно ему улыбается, а он начинает улыбаться ей. Внезапно его пробирает смех. Сначала совсем тихий, можно даже подумать, что это просто одышка. Но после он становится всё громче с каждой секундой. Хёнджун никогда ещё не смеялся так свободно, от души. Остановиться просто невозможно. Даже когда живот начинает болеть от непрерывного напряжения. Рухнув задом на траву, Хёнджун зарывается пальцами в свои волосы и оттягивает их с такой силой, что часть волосинок вырываются. Его распирает от эмоций настолько, что возникает желание биться головой о землю. Смех становится истеричным. Хёнджун хохочет, как безумец, а с его глаз вырываются слёзы. Зрачки закрывает пеленой, дыхание затрудняется. Всё, что виднеется перед глазами — это размазанное по поверхности луны свечение. Спутник кажется сейчас не более чем уличным фонарём. Однако и он темнеет. Хёнджун лишается последнего света. Вместо него появляется чей-то окровавленный силуэт. Из-за слёз и не разглядишь, кто это. Щеками Хёнджун ощущает его нежные касания. — Всё закончилось. Всё хорошо. Проснись, Хёнджун, прошу, — звучит знакомый голос. Зачем просыпаться? Хёнджуну, наоборот, хочется погрузиться в глубокий сон. Он закрывает веки, наконец позволяя своему телу полностью расслабиться. Последнее, что Хёнджун чувствует — это мокрую щекотку на правой стороне лица и мягкий поцелуй на губах. Его первый поцелуй.

***

Всего тело покрыто потом. Оно им так пропиталось, что рубашка неприятно липнет к животу. Всё лицо мокрое от слёз и слюны, выкатившейся изо рта. Одеяло душит своей тяжестью и жаром. На щеках лежат чужие ладони. Они трясут голову Хёнджуна, а ему хочется закричать и убрать их от себя. Раскрыв глаза, он видит перед собой тёмный потолок и пятно света, выглядывающее из окна. Это луна или всё же фонарь? Хёнджун промаргивается, пытаясь понять, где он, чёрт возьми, находится. Здесь пахнет стиральным порошком, ароматизированным совершенно неестественной розой. На душе так тяжело, что хочется сжаться или расщепить себя. Голову Хёнджуна плавно поворачивают в сторону чьи-то руки. Из тьмы на него внимательно глядят два глаза. Опасность, видимо, никогда не оставляет Хёнджуна одного. Она преследует его всё то время, что он существует. Внутренности снова скручивает ужас. Изо рта вырывается вопль. Толкнув чье-то тело, которое, кажется, совершенно не сдвигается с места, Хёнджун допрыгивает до противоположной стороны кровати и упирается позвонками в стену. Он готовится к худшему. — Тихо, всё в порядке, это я, — родной голос начинает усмирять бешено бьющееся сердце. Из мрака показывается взволнованное лицо Гониля, которое теперь морщится от яркого света фонаря (всё-таки это фонарь). Он мягко очерчивает шрам на левой щеке, который уже стал практически незаметен. Тёмные волосы Гониля ужасно взлохмачены, а под глазами проросли синяки. Хёнджун бы даже улыбнулся от его вида, если бы не ощущал себя так паршиво. На колени, скрытые пижамными штанами ложатся нежные поглаживания. — Снова кошмар приснился? — сонно тянет Гониль. — Да, снова, — выдыхает Хёнджун, стирая с кожи остатки слёз. Сколько же можно уже плакать? — Идём ко мне, я тебя обниму. Рыжая голова послушно кивает. Прикосновения Гониля, тепло его тела — это единственное, что сможет окончательно успокоить. Сколько бы Хёнджун ни пытался бежать от воспоминаний прошлого, те всегда настигают его в бесчисленных ночных кошмарах. Один ужаснее и отвратительнее другого. Мозг уже перестал их запоминать. — Прости, что снова разбудил, — шепчет Хёнджун, зарываясь лицом в чужую крепкую шею. — Всё в порядке. Ты не виноват. Перестань каждый раз извиняться, — пальцы Гониля забираются в рыжие лохматые волосы. — Ляжем спать или, может, ты хочешь поговорить? Могу налить тебе чаю. — Не нужно. Я попробую уснуть. — Хорошо. Спокойной ночи, Хёнджун, — взмокшего лба касается мягкий поцелуй. — Спокойной ночи. Люблю тебя.