Глава XI. Заключительная.
"Определений у жизни – полчища, многие из них противоречат друг другу, у каждого живого существа на этот вопрос находился свой ответ. Но было несколько более-менее общепризнанных. Из них Голоду наиболее приглянулись три:
...
Второе было чуть менее научным, более противоречивым, но тоже ухватывало что-то тонкое, очень-очень важное:
Жизнь — это совокупность явлений, сопротивляющихся смерти.И согласно ему выходило, что в их скромной кроваво-красной вывернутой наизнанку обители, походящей на ожившие сигаретные карточки, никто не жил. Смерть был старшим из всадников, никто не смел ему перечить. Никто не смел сопротивляться"
- из черновиков к работе.
Определение жизни согласно взглядов
одного из основоположников танатологии
Мари Биша.
Часть Первая. Выбор.
Каждый рано или поздно встает перед выбором. Иногда выбирать приходится из двух зол, иногда нам только кажется, что наше решение на что-то повлияет, а иногда мы вынуждены выбирать, хотя и вовсе не хотим этого делать. Однажды – еще до ее смерти – на одной из разгульных тусовок весьма подпившую Вики спросили: - Котенок: выебать или выбросить в окно? Выбирай! Вики сморщила свой прелестный вздернутый носик, выбирать отказалась. - Уокер-Уокер, ты всегда старалась казаться ангелочком. Но, моя дорогая, это жизнь: отказаться выбирать – тоже своего рода выбор. Отказываешься от ответа – с котенком последовательно проводятся оба действия. Что скажешь? - Дурак! – Вики огрела товарища по голове жестяной банкой из-под пива. - Как знаешь, малышка Уокер. Но учти, свой выбор ты все-таки сделала! Разумеется, ситуация гипотетическая. Задавший загадку паренек, оказалось, учился на психолога, и его занимала реакция людей на подобные «или-или». Однако, Вики навсегда запомнила вопрос и приложенный к нему урок: не выбирать невозможно в принципе. Ты выбираешь всегда. Не всегда, правда, ситуация описывается пресловутым «или-или» - порой позиций больше, чем две. Когда привычный уклад жизни оказывается переломан, многие встают перед выбором: - Ты чего ревешь, Кира? – обычно Титу злился, когда девочка плакала, но тут отчего-то спрашивал даже с сочувствием. - Я скучаю, Титу. Скучаю по Чуме. Все говорят тут только, какая она была плохая! Но иногда мне кажется, что никто не знал ее настоящей. Мальчик уселся рядом, заключая Киру в объятия. Обнял подружку и тут же встал перед выбором: а что теперь? Он ведь вчера твердо решился: поцелует ее обязательно! Непременно поцелует сразу, как представится возможность. А слово должно быть крепко и неотступно. Но, казалось, сейчас не самый подходящий момент. Некоторые говорят: подходящих моментов не бывает. Парнишке идет еще первый десяток, а он уже для себя должен решить: есть ли границы у его решимости? Титу всегда хотел быть как Мальбонте: границ у решимости э́того метиса не существовало в принципе. Если он что-то решил – так и сбудется, и ничто тому не сможет послужить помехой. Титу впервые задумался: а какую Мальбонте заплатил за это цену? Его многие боялись, еще больше – ненавидели, и абсолютно все остерегались. И даже Вики его бросила. Единственная, кто вообще могла его терпеть. Не выглядит как хороший пример для подражания. Поступаясь с чужими чувствами, всегда рискуешь остаться в одиночестве. Он этого не хотел. Титу сжал Киру еще сильней. Он сделал свой выбор. - Не плачь, слышишь? Хочешь, я попрошу у Всадника какие-нибудь вещи Чумы? Или, может, он расскажет что-нибудь теплое про нее? Я спрошу! Ты только не плачь! - Чума говорила: братья ее не любят. Не думаю, что он знает хоть что-то. - Я все равно попробую. Кстати, о Мальбонте. Верно: границ у его решимости не было вовсе, но, как часто бывает в таких ситуациях: основная проблема – не осуществить задуманное, а решиться. За столько лет, проведенных порознь от себя самого, Мальбонте уяснил: свет и тьма, да и нет – далеко не противоположные вещи. Они вообще не коммутативны: ни Бонт, ни Маль не были им самим. Не вместе, ни отдельно. Им самим был только он сам. Возможно, звучит как цитата волков, но это так. Эти знания просто незаменимы в стратегии: иногда нужно преодолеть ограничения. Рассказать Ребекке? Он понимал, что не обязан решаться и, уж тем более – делать это прямо сейчас. Понимал: может намекнуть, может сказать полутоном, попросить другого, написать записку, дать отзеркалить в мыслях. Вариантов масса: не только сказать или промолчать. Мальбонте вздохнул. Вряд ли умение преодолевать тезисы и антитезисы поможет ему в вопросе чувств. Ему предстоит сделать настоящий выбор: между «да» и «не сейчас». Видит ли он, что ей это признание и в хуй не вперлось? Да. Сможет ли он продолжать дальше жить, постоянно возвращаясь к этому выбору? Нет. Вот и все. Как говорится, alea iacta est. Глухие постукивания пронеслись по краснодеревной двери. Ребекка без затруднений считала энергию Мальбонте. - Войдите! – пред ней предстал высокий и статный мужчина. Юноша даже скорей. Такой амбициозный, всегда добивающийся своего. Что иронично: бывший ее дочери. Метис. Сильный метис. И тот бессмертный, на чьи плечи сейчас возложена дальнейшая судьба этого мира. Ребекка уважала его: за то, что груз такой колоссальной ответственности не переломил ему плеч, что он, несмотря на постоянные провалы Ордена, все равно не нашел безнадежным сражаться. За то, что он умел пораскинуть мозгаии, умел анализировать и никогда не шел на поводу у горячей головы. Или других органов. Забавно, теперь перед выбором встала она сама: вот он пришел, и как в пошлых романах, узлом стянуло низ живота, слегка дрожали кончики пальцев. Она его хочет, черт возьми. И как можно было в подобное вляпаться? Бывший ее дочурки оказался не однодневной интрижкой. Она ведь должна была ожидать подобного! Так всегда бывает, когда помимо желания есть еще и уважение. А Винчесто? Можно сказать, что свела их любовная магия: Фенцио ворожил на них. Но магия не берет чувства из ниоткуда, она лишь усиливает имеющиеся. Винчесто другой: вспыльчивый, радушный, эмоциональный. Ему не объяснить концепции «цель оправдывает средства». Ребекка его понимала: наверняка рожденному демону все уши прожужжали malo necessario. Когда вся твоя жизнь – нескончаемый ад, единственный способ не тронуться рассудком – выработать свой кодекс, свои собственные понятия о «добре» и «зле». Так Винчесто и сделал: для беса он был больше, чем добр. Добрее многих ангелов. Но… Как все запутанно. - Я еще не закончила с амулетами. Знаю: времени в обрез. Кажется, чтоб получить такой, нужно соединить три камня. За специальной оправой я уже послала, больше результатов у меня нет, и ты это знаешь. К чему пришел? - А к чему пустила? – полуулыбка расплылась по тонким мужским губам. – Думал, может, Вики здесь. Не могу ее найти – нужно кое-что обсудить. Они уже целовались. О Шепфа, как все стремительно, как этот чертов метис сносит ей крышу! Она засмеялась сквозь поцелуй. Ребекка считала его энергию за дверью, а Мальбонте аналогичным образом мог легко понять: в кабинете нет Вики. И вообще никого, кроме экс-серафима. Эти несносные условности так напрягают! Им бы обрисовать хоть что-то в их отношениях, чтоб больше не приходилось прибегать к подобным околичностям. Да вот только, есть ли вообще смысл? Сейчас совсем не до этого. Воздушная блуза заскользила вверх по гладкой женской коже, обнажая белую линию. Мышцы пресса подрагивали, а по линии, разделяющей кубики, скатилась едва заметная капля пота. Мальбонте замер, так и не дав блузе определенного положения – все еще придерживал ту руками, нежно касаясь при этом ребер. - Ты чего? – женский голос вывел Мальбонте из оцепенения. - Нужно поговорить, - блузка упала. Выправленная, своим краем она касалась срединной части бедер. - Сейчас? - Сейчас. А что, находишь время неуместным? Или ситуацию? Ребекка закусила губу. Вот же чертов метис! Она знала, она видела: он же хочет ее, как и она его. Но, тем не менее, способен себя сдержать – и это заводило еще больше. Что ж, придется поговорить. - Я не мастер слов, мне редко удается красиво их подобрать. - Что странно, не находишь? Ты ведь много читал. Мальбонте лишь пожал плечами и продолжил: - Я хочу, чтоб ты знала: для меня это все стало чем-то большим, чем интрижка. Хотя нет, не стало. Всегда было чем-то большим. Даже несмотря на то, что я самолично тебя прикончил когда-то, - он сделал шаг и тем самым оказался близко настолько, что чувствовал шеей ее разгоряченное дыхание, - ты все равно была и остаешься самым светлым пятном в моей жизни. - И что это должно значить? – ей очень хотелось упасть в кресло позади и выпить, но она продолжала стоять рядом с ним так близко, стоять и смотреть: пусть почувствует себя неловко он, пусть он отходит первым! - Что это значит для тебя – решай сама. Я говорил, как есть, - мужчина все не отходил. Началась почти детская игра в «гляделки». А если она выиграет? Если сейчас он развернется и уйдет? Потеряет ли она что-то? Хорошего ебыря? Интересного собеседника? Родственную душу? Блять, как не вовремя! - Решать нужно сейчас? Мальбонте засмеялся: - С каких пор ты спрашиваешь у других, что делать? Решать – не решать – оставить этот вопрос в подвешенном состоянии или же вообще о нем забыть – дело лишь твое. Мне плевать. - Нонешнее положение вещей меня вполне устраивает. Я ничего не хочу менять, - Ребекка была уверена: после таких слов он уйдет и больше не вернется. Но тогда это будет уже его выбор. Свой собственный она уже сделала. - Я рад, - Мальбонте проиграл. Он первым вышел из «гляделок»: прикрыл глаза и… поцеловал ее. Не ушел. По щеке Ребекки заскользила слеза: хорошо, что Мальбонте не имел возможности ее видеть. Она ведь и не думала, что он поймет ее правильно. Она ничего не хотела менять. Она не хотела, чтоб он уходил.***
- Я уже все сказала! Это не обсуждается! – Вики плотно сжала свои крохотные ладони. - Взгляни на меня, - два ледяных мужских пальца вздернули ее подборок чуть выше, направляя лицо под прицел кадмийно-бриллиантовых глаз. – Я не понимаю. Объясни хотя бы! - Я не собираюсь рисковать этим чертовым миром только потому, что ты ревнуешь! Только потому, что тебя бесит мой бывший! - Меня не бесит твой бывший, Вики, - Голод устало вздохнул. – Будь я на месте Сэ́ми, я бы даже с ним переспал. В данный момент меня бесит только твоя упертость, твое желание провернуть себе в мясорубке руку. - А что мне думать? Я не могу умереть! Мне ни-че-го не грозит, но ты все равно против! Какие выводы я должна сделать? - Знаешь, когда я тебя увидел впервые – на военной базе, моей первой мыслью было «а она особенная». А потом мы играли с тобой в игру с карточками, помнишь? - Вики раскраснелась, вспоминая их после́днюю игру. – И я спросил тебя: «каково это – умирать?». Тогда я точно удостоверился: ты, и правда, особенная. Я раньше не видел никого, кто бы уже умирал. Но вы, люди, все же не понимаете: иногда смерть – это избавление. Есть вещи хуже. После встречи с моим «братцем» ты это поймешь, но будет поздно. Вот какие выводы ты должна сделать! Вики едва коснулась его губ своими и быстро отпрянула: - Прости, я не хочу давить на больное, но… ты не понимаешь, что я чувствую. И никогда не поймешь. Я просто защищаю тех, кого люблю. - Я тоже. Голод прикурил. «Ты не понимаешь, что я чувствую. И никогда не поймешь» - она что, издевается? Почему не видит: он не хочет ее отпускать с Мальбонте не потому, что ревнует, а потому, что любит? Боится стать свидетелем ее боли. Он просто хочет ее защитить. И имеет к этому средства. Они долгое время молчали: на полу уже успело скопиться изрядное количество окурков, а Вики все обдумывала услышанное; размышляла, что ей сказать. - Чтобы заточить Матерь Жизни необходимо, по крайней мере, двое ее детей. Да, Смерть дал тебе свой венец, способный аккумулировать энергию Шепфамалума, но… что, если в процессе его освобождения что-то пойдет не так? - Что? Я ведь тоже могу использовать твой аргумент: в конце концов, не умру же я! Вики поморщилась от одной мысли о том, что Голода может не стать. Перед глазами до сих пор стояли бурая река из его крови и сквозное ножевое ранение, через которое можно было увидеть трепыхающееся сердце. - Не умрешь, но… Вдруг тьма поглотит тебя настолько, что ты больше не найдешь в себе сил жить? Мы не можем тобой рисковать. Я – менее важная фигура. - Знаешь, Вики. Я много думал в последнее время: к этому располагают обстоятельства, верно? Я говорил тебе как-то, мол, нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих, помнишь? Говорил, что «любить» означает «быть готовым умереть». - Помню. Хочешь взять слова обратно? - Нет. Я все еще так считаю. Но ведь, «положить душу» совсем не значит «умереть». «Положить душу» - значит поставить ее на кон, где смерть – лишь одна из ставок. Другая – быть готовым жить. Ради тех, кого любишь. Даже если сдохнуть в сто раз легче. Так вот, Вики, я готов не только умереть при необходимости, но и жить. А еще… еще Мальбонте сказал, что «любить» означает дать тому, кого любишь, свободу выбора. И ты вольна выбирать, Вики: поверить мне, или нет. Позволить мне встретить старшего «братца», или взять все в свои руки. Что скажешь? – Голод засмеялся, так звонко и чисто. Даже в чем-то наивно. – Никогда не думал, что буду сидеть вот так в кресле, держать сигарету между пальцами, намеренно не поднося ее ко рту как можно дольше: потому что взволнован и наверняка захочу курить еще, а эта, кажется, последняя. Буду сидеть в кресле с тлеющей сигаретой и объясняться в любви. Но, тем не менее, вот он я перед тобой. И теперь перед тобо́й стоит выбор: поверить этим объяснениям или нет. - Знаешь, - Вики попыталась заправить прядь волос Голоду за ухо, но тот удержал ее запястье: он не хотел, чтобы девушка отвлекалась на посторонние движения, - я бы все отдала: лишь бы познакомиться с тобой при обычных обстоятельствах. В библиотеке, кафе, в тиндере вправо свайпнуть, - Вики улыбнулась, осознав, что последнюю фразу Всадник явно не понял. – Неважно, забудь про тиндер. Я… ладно, я буду с тобой искренна, ты этого заслуживаешь: я буквально единственная девушка в твоей жизни! Ты только что говорил, что, если б мог, переспал бы с Мальбонте! - Я шутил, Вики. - В каждой шутке лишь доля шутки! Но дело не в этом. Совсем не в этом. Просто… я никогда не смогу быть уверена в том, что, будь бы все иначе, ты бы все равно выбрал меня. И я очень боюсь, что эта неуверенность источит меня изнутри. Как я могу тебе верить?! Тебе попросту не с чем сравнивать! Испытывая желание влюбиться, Голоду следовало бы подумать о том, как это может быть больно. Он смотрел на Вики, не смея и моргнуть. Неужели, она имеет в виду именно то, что сейчас сказала? По крайней мере, она не врала. - Спасибо за честность, Вики. - Блять, ты сейчас уйдешь? Прошу, не уходи… - У меня закончились сигареты. Я выкурил последнюю, - он не стал исчезать прямо из комнаты, как делал обыкновенно – вышел за дверь. Вики осталась одна. Блять. «Он на тебя надавил, он признался в любви и ждал признания в ответ, но так нельзя!» - твердило фрейдистское эго, стараясь успокоить свою хозяйку, по щекам которой уже ниагарой стекали слезы. «Ты конченая тварь, уебище, ебланка, малафья из-под ногтя бомжа и много других опущенных слов», - а этот голос принадлежал уже его (эго то есть) супер-партнеру. Иисус, Мария и Иосиф, что же она наделала?***
Во время раскуривания сигарет Голод часто представлял, как умирает. Как сигарета, которой он касался губами, на самом деле оказывается его последней. Сейчас такой исход событий казался не просто невозможным, а невозможным вдвойне. Кто же его убьет, если он сам пообещал избавить от тягот жизни своего ответственного за умирание брата? Слово – не воробей, как говаривали на Земле: его за язык никто не тянул. Сказал Вики, что ее любит и готов ради нее не только умереть, но и жить (пусть даже и бессмысленно) – будь добр, живи. И все же, почему? Почему она с ним так? Разве он давал ей повод? Разве он виноват, что так вышло, и он не может и на пару метров подойти ни к кому, кроме нее? Он же не врал ей, сказал, как есть, как чувствует. Или это у бессмертных обыденность, и за каждым встречным они готовы лезть в петлю или, напротив, из нее вылезать? Сигарета чадила чересчур сильно – скорее всего, немного промок табак. Голод разглядывал удивительные перипетии дыма. Все же, он не понимал ничего. Он чувствовал: где-то ошибка, какая-то поломка. Все, что делала Вики, как на него смотрела, о чем думала – все это шло в разрез с тем, что она только что сказала. Всадникам сложно делать поправки на чувства, знаете ли. Но ради нее он готов научиться. Даже если обучение это будет стоить такой боли. Девушка ведь права: он никогда не сможет оказаться на ее месте. Никогда не сможет представить, каково это: потерять разом всех, кого любишь, каково это: осознавать, что за твой выбор ответственность ляжет не только на тебя самого, но и на твоих любимых. Так странно. Слова Вики очень ранили Всадника: куда больней, чем тогда его собственный клинок. Но все, чего он сейчас хотел – поцеловать ее.***
Вики же, только осталась одна, принялась расхаживать по комнате – обдумывать произошедшее. Обсуждать встречу со Смертью они с Голодом отправились в старую Башню, где он квартировал. Вещей у Всадника было немного, но какие-то все же имелись, ярко выделяясь на фоне старого ангельского хлама. Несколько земных книг, какие-то записульки, полка со «странными штуковинами», как называл их Голод (на деле же это были какие-то детские головоломки, несколько раскрасок, поварешка и, неожиданно, наполнитель для кошачьего туалета), и еще всякое по мелочи. Какую же глупость она сказала! Оттолкнула! Дура! Но… Не дай бог когда-нибудь перед Вами станет выбор между любимыми. В любви к Всаднику ей хотелось сомневаться до последнего, чтобы выбор себе этот облегчить. Как же она вляпалась! На пол упали какие-то ежедневники, листы и одна из книг – самая близкая к краю. Земная. Брэдбери. Они когда-то в школе проходили. Вики прикоснулась к ней, словно это могло позволить ей вернуться в беззаботные четырнадцать, когда она писала сочинения по английской классике, стараясь не выдать того, что и половины из заданного не прочитала. Книга раскрылась, в этом месте она была заломана. Из-под страниц выпал сухой желтый цветок. Одуванчик. Неужели… Тот самый? Который тогда она сорвала на поле, по которому пыталась погадать? Он его… сохранил? Спрятал между страницами? Вики быстро пробежала глазами по строчкам: так вот откуда это гадание на любовь… Точно! Про него в этой книжке писали! Ее затрясло. Он… хранил… все это время этот цветок? Девушка хотела (правда хотела!) поставить все на место, но не удержалась: открыла записную книжку. В ней неаккуратным, экспрессивным немного, с большими расстояниями между строками и уклоном к низу, почерком были выведены какие-то слова, определения. Выписки из земных книг. Немного о стокгольмском синдроме – некоторые строчки были подчеркнуты. Голод же сам ей говорил: он пытался разобраться во всем, чтобы полностью ее понять. На одной из страниц химическим карандашом нелепо и в чем-то по-детски было выведено женское лицо. Большие глаза – чересчур и непропорционально относительно лица, странный нос треугольником, пухлые губы. Были четко очерчены скулы, набросаны какие-то намеки на тень. Хах, художник из Голода – явно не очень. Но… Это была она, Вики. Ей сначала думалось, что это только случайное сходство – подобно тому, как похожи все персонажи аниме друг на друга, но на руке девушки схематично была набросана татуировка – печать Матери Жизни. «Художник» участливо проработал ключицы, набросал по памяти реберные кости и грудь. Девушка изображалась полуобнаженной, сидела на кровати, глядя куда-то за плоскость листа. Он… пытался нарисовать ее? По памяти? Вышло неважно, признаться. Волосы девушки расплылись кроваво-красным пятном: слезы, каплющие прямиком на рисунок, размочили карандаш. Вики сжала кулаки, что было мочи, силой ударив себя тетрадью по лбу: - Дура! Дура! Дура! Она конченая дура! Идиотка! Слепая! Как она вообще могла всего не видеть? Она боялась: вдруг он с ней просто потому, что ему не представилось выбора? Но выбор был… Всегда был. Вряд ли засушенные цветы, попытки понять ее земное прошлое и рисунки скрашивали одиночество Всадника, вряд ли это все было так уж и необходимо. Он делал это, потому что хотел. Потому… что и правду ее любил. Они же уже прошли через это раз, зачем она вернулась ко всей этой телеге вновь? А что, Мальбонте, у которого выбор между девицами был, любил ее больше? Да он вообще никогда ничего к ней не испытывал, он просто врал, десять ебаных лет подряд ей врал! А она верила… Когда, когда она научится смотреть чуть глубже слов, чуть глубже поверхностных фраз? Вики легла на половик, прижимая к себе колени. Она вдруг спонтанно поняла как-то: это все лишь попытка сложить с себя обязательства к выбору, это все лишь боязнь обжечься. И, страшась уколоться о пламя, она бросила горящую спичку прямиком на деревянный пол – лишь бы уберечь свои пальцы от жара. Она сама все спалила к чертовой матери! Она сама все испортила! Выбор – наличие различных вариантов для осуществления воли, то есть для принятия решения на основе мыслительного процесса и направления действий в соответствии с принятым решением. Стало быть, нет действий – нет выбора? Но разве не есть отсутствие каких бы то ни было действий – результат того или иного выбора? Пускай это и выбор «не выбирать». Выбор без выбора. Голод свой выбор сделал. Именно выбор. Он выбрал Вики, и не раз доказал это действиями. Свои выборы сделали и Мальбонте, и Титу. Приняла решение для себя и Ребекка. Артемидор, поморщив свой старческий нос, уныло смотрел на бесчисленное множество фильтр-пакетов, мешочков и коробков. Чай, железница, матча, ромашка, зверобой, райбош, шиповник, сенна – ему тоже предстояло сделать свой выбор. Старикашка делать этого не любил, но, так или иначе, сталкивался с необходимостью отделять зерна от плевел каждый день. Если бы у него были дети – он бы непременно научил их принципу бездействия. О нет, бездействовать совсем не значило лениться! Бездействие означало лишь безразличие к результату выбора. Со временем выбор чая может иметь такое же значение, как выбор стороны, за которую сражаться. Мы действуем, повинуясь внутренним влечениям: будь то инстинкты, желания или воление. Но все это так мелко и ничтожно пред лице чего-то большего. Думая о богах, люди отчего-то склонны приписывать им свою логику. Но вдруг, у них есть нечто большее, чем воля? И их выбор состоит лишь в том, насколько себя в нем ограничить? Однажды и Смерть стал перед своим выбором. «Если я мыслю, - думалось ему тогда, - значит, существую. Живу. А там, где наличествует бытие когда-нибудь должно случиться и его отсутствие». «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» - так ведь писали в людских книгах? В Смерти, как и в любом ребенке Матери, присутствовала тяга к жизни. С той лишь разницей, что тяга эта его, разумеется, убивала. Лишало своей собственной самости. Перечила всему его нутру. Абсурд! Матерь вдоволь над ним поиздевалась! Если Голод не думал больше шести часов наперед, то Смерть все планировал тщательно. И сделал свой выбор: рано или поздно он все-таки должен умереть. Но можно ли убить саму Смерть? Чума, Голод, Война – у его братьев и сестры были свои слабости, способные их погубить. Но что способно одолеть смерть? Что ей противоположно? - Знаешь, - Смерть от скуки позвякивал кандалами, глядя как Голод выпускает пар, - я ведь смог подстелить под себя солому. - Или пришить длины к веревке, на которой собрался повеситься – это как знать. Дрянь. Редкостная дрянь, – ему хотелось выкинуть суррогат, ничем по виду не отличающийся от обычной цигарки, но носящий гордое название «электронной сигареты», но обычные в подземелье не горели. Приходилось довольствоваться малым. - Я тебе никогда не говорил. Да и тебе никогда не было дела, но у меня есть дочка. Голод глянул на брата с показным безразличием, но все же не смог скрыть от Смерти удивления. - Что, рад стать дядей? - Кто-нибудь знал? - Да-а, Чума. Она в жопу без мыла влезет, впрочем… Не особо то я это и скрывал. - И каково это? - Что именно? - Дарить этому миру новую жизнь? – Голод спрашивал искренне. Ему было интересно. Они – Всадники. Призваны разрушать, крушить, испепелять, низводить. А тут… ты привносишь в этот мир новую жизнь. Без ведома Матери, старших братьев. Просто потому, что так хочешь. Потому, что на то твоя воля. Смерть рассмеялся. Заливисто и мягко: как смеются люди в рекламах майонеза в семейном кругу: - Очевидно, противоестественно. С полным осознанием того, что этот ребенок когда-нибудь тебя убьет. - Главное, чтоб не выебал свою мать. - Не переживай за нее так, она повесилась. - Прости. Я… - Когда ты стал таким нюней? Эти «бессмертные», от бессмертия у которых - одно название, сделали из тебя слабака. Взгляни на себя, ну же! Голод скосил взгляд в сторону своего отражения в луже. - Вообще не понимаю, зачем к тебе пришел. Пока мы не заточим Матерь, все равно тебе гнить в этой пещере. До победы над ее оболочкой я тебя не убью. И даже не стану слушать. И опять этот раскатистый смех: - Ты пришел сюда потому, что повторяешь мою судьбу! Ты – как и я – скован, только своей лярвой. Сидишь сейчас – не жив и не мертв. Обещался ради нее жить, но не можешь найти сил к жизни без нее. Ты жалок! - Так оно, наверное, и есть. - Слышал что-нибудь о стокгольмском синдроме? Смертные придумали. Голод, собравшийся уж было покинуть пещеру, уже не скрывая удивления, таращился на брата во всю. - Это когда жертва начинает жалеть своего заточителя. Ты меня сковал этой цепью по рукам и ногам, а мне все равно тебя жалко, брат. Забавно, правда? Все же… Наверное, ты достоин лучшего. Впрочем, ты сам сделал свой выбор. Как и я когда-то. Но вот что я тебе скажу, братец. Так сказать, по старой дружбе – из всей нашей семейки ты мне наименее омерзителен. – Смерть улыбнулся. Голод вслед за ним. – На самом деле жертва – это ты. Она тебя поместила в этот Лимб: жить не хочется, но и умереть нельзя. Может, поэтому ты ее и полюбил. Люди делают нас излишне сентиментальными, - он вздрогнул, как бы отряхиваясь от невидимой «грязи» в виде человечности. – Но люди не знают: наша – высшая, божественная я бы сказал – свобода воли заключается не в том, чтобы делать выбор. А в том, чтобы себя в нем ограничивать. Мне кажется, ты все сделал правильно. На твоем месте я бы поступил так же. - А в иной ситуации мы могли бы выйти неплохими братьями. Может, даже пили бы вместе пиво. Спасибо за твои слова. Я бы пожал тебе руку, но, сам понимаешь… - Голод снова выпустил струю дыма в непроглядную тьму. – Как, кстати, зовут мою племянницу? - Морта.***
Вики закончила с наброском: рисовать она умела недурно, все-таки столько лет художественной школы и архитектурный ВУЗ. К неясной формации жено-девушки, которой Голод попытался придать образ Вики, девушка дорисовала его самого: длинноволосого, с растрепанными прядками, часть из которых (весьма малую, к слову) нелепо собирала черная лента. Аккуратные черты лица, тонкие скулы. И большие-большие проникновенные глаза. Разумеется, между большим и среднем пальцами зажата неизменная сигарета. Сходство поражало. Оставалось лишь сделать последний штрих, и ровным почерком девочки-отличницы Вики вывела:«Прости. Если сможешь, умоляю, прости!
Я тебе верю. И я тебя люблю.
Навеки твоя, В.У.».
. . . . .