Пьяные игры

Стоя и бестолково переминаясь с ноги на ногу напротив такого же растерянного Андрея, Миша беспомощно хлопает глазами и усиленно собирает расползающиеся дождевыми червями мысли, хмурится и грызёт клыками несчастную нижнюю губу. Молчание всё затягивается, пора бы уже выдавить из себя хоть что-нибудь. Есть что сказать, — да дохуя, если честно, чего нужно обсудить, только вот ни одних в мире слов не хватит, чтоб объясниться, не придумали ещё такие, которые правильно суть передадут, нужное выразят. Да и как умостить всё, что грызлось, царапалось и рвалось в несчастные буковки, сцепленные в слова и перерастающие в цепочку предложений? У него и в хорошее время звенья покорёженными выходят, и вместо ровного плетения какая-то хуйня кривая получается.    Желудок нервно сжимается, когда Миша решает вернуться к началу и искать, выуживать, необходимые отголоски чувств и обрывки собственных размышлений.    Заплутать в Купчинских дворах и нарваться на гопомордые приключения — весело, доблестно, драйв, но — не сегодня. Хотя, получить в табло и вернуть на место съехавшие набекрень мозги, может быть бы и стоило.    Забыв про метро, забив на расстояние, температуру, количество затраченной энергии и другие существенные параметры — прибор он свой клал (гитару, естественно) на физику — Мишка вдохновлённо шпарит до самого дома. Пинает ногами успевшие опасть листья, наблюдая как те подлетают и плавно, кружась, опускаются. Штанины мокрые, в песке, да и плевать — панки грязи не боятся. Они вообще ничего не боятся. Миша друга не зассал поцеловать, куда тут грязи соперничать.    И Андрюха же ответил — пьяный, а не взбрыкнул и не полез драться, чтоб за педиков пояснить. В парадке сам жался, кто к кому ещё притискивался — чуть не съел, блин. Но целуется он классно: влажно, но не прям слюняво, прикусывает как надо — чуть-чуть до сладкой боли. Губы у него всё-таки девчачьи — красивые и мягкие, а ещё горячие, как сгущёнка, которую мама варит и оставляет остывать, а они с Лёхой втихую её подворовывают.    Мишке кажется, что он до сих пор на себе тепло его тела чувствует, наверно, потому и нехолодно, а не из-за того, что пил. Он вообще, как будто разом и протрезвел, и водяру пивом запил — голова лёгкая, как сладкой ватой набитая, а тело вроде и слушается, но так и тянет что-нибудь учудить: то на ограду запрыгнуть и слететь с неё, едва носом землю не пропахав, то исполнить танцы свои придуманные неандертальские, как на концерте. И пятками обязательно в конце друг о друга стукнуть. Получается плохо, но у него вся дорога до дома впереди для тренировки.   Если бы только можно было прокрутить время сразу на следующий день. А ещё лучше дальше, когда уже не будет неловкости и надобности в разговорах. Ну, типа, когда уже всё будет хорошо. Хорошо же, да? Он же правильно всё понял — Андрей же тоже? Ну как и Миша. Чего-то там.    Разговаривать, конечно, не хочется. Миша надеется, что и не придётся — так, посмотрят как обычно друг на друга, безмолвный диалог сознаниями проведут и всё станет понятно и без всяких там сложностей.    Конечно, волнение за завтрашний день присутствует. Он потому и не остался у Андрюхи, если на то пошло. Надо бы всё обдумать более рационально, придумать как себя вести, что сказать, но голова отказывается работать, а мысли способны концентрироваться лишь на воспоминаниях о тёмной нише под лестницей. Слишком хорошо сейчас и безмятежно, чтобы думать о серьёзном, когда внутри груди и живота кто-то пёрышком водит.    Дома, развалившись на кровати, Миша раз за разом прокручивает в голове вечер под размеренное посапывание Лёхи. Отец на ночной, дома все спали, даже не проснулись, когда он пришёл, репетиция — огонь, туса тоже, хоть и местами было напряжно, а Андрюха — пиздец какой… Ну, не день, а подарок просто.    Несколько часов сна, день поколобродить — и снова репетиция, где будет Князь, его скачущая бровь, не сходящая с лица улыбка, гениальные в своей дурости (и не только) тексты, поблёскивающая серёжка и понимающий, просвечивающий насквозь, Мишу взгляд.    Но утром, как Мишка сам себе и напророчил, охватывают сомнения и тревога. Всё валится из рук ещё сильнее, чем обычно, голова настолько загружена мыслями, что он не с первого раза понимает, когда его о чём-то просят или спрашивают. Даже грозные окрики отца не помогают прийти в себя. Тому приспичило люстры поменять в зале и их с Лёхой комнате, провести, так сказать, полезно время с сыновьями, научить мужским премудростям. Конечно, вся наука о разновидностях и зачистке проводов решительно пронеслась мимо Мишиных ушей. Какие тут ноль, да масса, когда мир вот-вот разрушится, ему самому трехжильный кабель не помешал бы для заземления. Устало махнув на него рукой после очередной проигнорированной просьбы, отец отправил его помогать матери на кухне, неразборчиво пробурчав себе под нос «влюбился он что ли?».    Миша гоняет внутри один и тот же вопрос, находя всё новые ответы и оправдания: чё он вчера натворил-то вообще? Сначала засосал Андрюху, а потом… А потом снова засосал, ещё и в тёмном уголке зажимая. Если первый порыв и можно было свести к шутке или свалить на хмель, то вот тисканье в парадке — хер оправдаешь комедийной сценкой и пьяным угаром. «Я, Андрюх, просто юморист хуев и колдырь безбашенный. Извиняй».     С трудом, но Миша признаётся сам себе, что было неплохо. Да херня, было очень-очень хорошо. Приятно. Охренительно. Если продолжать об этом думать, то хочется вернуться обратно и продолжить. А лучше повторить и… Лицо начинает гореть от воспоминаний и того, что успел себе нафантазировать.    Получается, он теперь сам этот? Ну, который из этих. Хотя ничего нового или странного он в себе не чувствует — ну кроме того, что руки слабеют, сердце по-дурацки стучит, и мысли сворачивают сразу к тому, чем они занимались под лестницей, когда думает об Андрее. Но иных признаков нет — нацепить мамины колготки или юбку там, или вообще накраситься — не тянет. Спасительная мысля, что, может, не из этих всё-таки он, просто его так на Князе переклинило, слегка примиряет с произошедшим.   А как вообще Андрюха к этому всему отнесётся? Вчера был не против вовсе, сам вон с Шурой собирался, пиздюк, целоваться прям при всех. Вечером и Миша не переживал, а сейчас вот накрыло. Что если Андрея также? Вдруг он злится или пожалел уже? Не захочет больше с ним дружить и вообще хоть какой-то контакт поддерживать, даже смотреть на него не станет? Миша же первый к нему полез. Дурак, блин, всё из-за Балу — надо вот ему было эту сраную бутылочку устроить. А то он так с девками не сосался, те и без игры на нём гроздями виснут, чё ему ещё не хватало-то? К Князю полез — реально что ли одних тёлок мало стало?     То, что Андрей может распиздеть всем какой на самом деле Миша — он не боится. Даже чуть-чуть. Андрюха не такой — не станет личное выносить на всю группу и устраивать травлю. Тем более кому захочется, чтоб о нём узнали, что он мужиком поцелованный? Это ж стыд и позор, а он даже в морду за такое не дал.  Больше всего пугает то, что между ними теперь действительно может всё измениться. Андрей закроется от него, перестанет пускать в голову, в комнату, перестанет делиться своим миром, как раньше. Миша же гораздо глубже в нём увяз, чем остальные, он-то не просто видит готовые рисунки и тексты — он в нём сам живёт, наблюдает, как тот разрастается и оживает, участвует в создании на равных. И как тогда быть?    А говорить о случившемся как? Чё вообще делать-то надо? Ну вот, если Андрюха типа не взбесится, а тоже… ну, нормально, короче, отнесётся. Не на свидание же его вести и цветы дарить. Нахер они ему нужны цветы эти, пиво тогда уж лучше подогнать. Как всё происходит в таких… отношениях, наверно, как ещё это назвать?   Миша мается и мучается весь день: мечется между отрицанием своей заинтересованности (не такой он!) и погружнием в размышления, как они будут скрываться от других; пытается представить, что будет, когда они встретятся, но представляется почему-то уже то, что последует после всех выяснений — ну, там всякое приятное и стыдное; переживает о группе — а вдруг посрутся и не смогут больше вместе творить, а группа — это ж самое главное, самое святое ё-моё, её не должны касаться их вот эти все шуры-муры.    Несколько раз Мишка подрывается к телефону — заранее почву прощупать, по голосу уловить, как там Андрей, готов ли вообще с ним разговаривать. Может, даже позвать его встретиться пораньше, чтобы до того, как остальные придут, всё порешать. А потом понимает, что наедине будет ещё невыносимее, лучше сначала в компании посмотреть на реакцию, увидеть настроение и от этого уже плясать. Но позвонить так и не решается.    Он кажется себе змеей, что сама себя жрёт: с одной стороны, воспоминания как было умопомрачительно здорово прикасаться к Андрею, как сладко его целовать и с трепетом получать ответ, заставляют ебонькать, ёкать и подрагивать все тактически ценные области и первостатейные территории; а с другой — все сложности и возможные последствия пугают до дрожи в коленях, что-то внутри орёт, призывая, трусливо выкинуть из головы непонятный вечер и попросить Андрея сделать то же самое, чтобы больше никогда к этому не возвращаться.   На репточке он оказывается раньше всех. На нервяке не смог усидеть дома, а так хоть с гитарой пообжимается, хоть немножко успокоится. Парни один за другим подтягиваются репетировать: весёлые, расслабленные, необременённые неуместными переживаниями. Обсуждают вчерашнюю вечеринку, кто когда ушёл, с кем у кого чего было или наметилось, шутят, кидают и отбивают подъёбки, как мячик от пинг-понга.    Мишку особо не трогают, только спрашивают, как они с Князем вчера добрались — нормально ли, не поймали ли приключений на жопы. Он что-то мычит, наверно, даже вразумительное, неопределённо пожав плечами. Да, охуенно добрались, блин. Лучше и не придумаешь. Так добрались, что теперь не понятно, как собраться самому во что-то нормальное и привычное. И где Андрюха-то вообще? Может, совсем не придёт, решил нахуй послать сразу и Мишу, и всё, что с ним связано? И чё делать тогда, как другим объяснить? Руки потеют, а в животе снова нарастет холодный ком — Мишке кажется, что он в жизни столько не волновался и не боялся.    Андрей появляется с опозданием, но на это уже плевать. Врывается, как солнечный зайчик, светит улыбкой как обычно, довольный, светлый. У Мишки сердце замирает, а потом увеличивается на всю грудную клетку и херачит во все мощности. Получается, всё в порядке, да? Раз, Андрюха такой…  Ну, в настроении. Здоровается, глаза не прячет, вообще как будто неловкости никакой не испытывает. То есть, всё нормально и никаких ссор и выяснений не будет? Они просто останутся вдвоём после и, как Мишка и хотел, просто понятливо переглянутся и…    Весь радостный, искрящийся настрой оборачивается в не менее интенсивное и заряженное состояние. Состояние бешенного Миши в режиме раззадоренной голодной шавки. Шура, какого хуя? Чё ты опять к нему лезешь? Отъебись уже, у Миши терпение по жизни в отрицательном значении находится, сам как будто не знаешь. Он тебе руку твою до сих пор не сломал только потому, что ты одной — хер гитару удержишь, а интересы группы превыше всего. Но их тоже можно пересмотреть — проще басиста нового найти, чем тебя от Князя каждый раз отгонять. Только во имя длительной и крепкой дружбы Миша не будет об этом думать всерьёз. Пока.    А потом Андрей очень странно, неправильно и неестественно смотрит куда-то мимо него, вроде бы и в глаза, но взгляд не даёт поймать. И когда говорит, Мишка ноги перестаёт чувствовать, да что там ноги — всё тело как будто стало чужим. Нет его уже ни в этом помещении, ни на этой земле, ни в этом мире. Исчез, испарился, улетучился.    Сил едва хватает на какой-то ответ, отобрать замученную ручонками Балу гитару и упасть с ней подальше от всех. Сердце бьётся ровными гулкими толчками — не остановилось, даже не замирало, и уж тем более не разорвалось и не разбилось, оно не стеклянное — чему там разбиваться? Всё с ним нормально: бежит и не возникает. А то напридумывали ерунды какой-то — никто от отказа не умирает. Драмы, блин, бабские.    Гудящая голова не верит и не может никак осознать. Почему такой вариант не приходил ему в голову? Конечно, Андрей тоже не горел желанием разбираться со всем навороченным и выбрал самое простое — сделать вид, что ничего не было. И его не в чем даже обвинить, Мише горько признавать, но это правда: он же сам был инициатором, тот только отвечал. С его стороны это даже не трусость, а вполне здравое поведение. Это Миша просто дурак — надумал себе уже всякого, напредставлял и…    Как же бесит. Сам себя бесит. С хуя ли так херово-то? Как тёлка, блядь, ещё разреветься не хватало. Ну бортанул его Андрей, отморозил, чё теперь-то? Дружба же никуда не делась, группа никуда не делась — всё правильно, как обычно, как и должно. Мир их устоял и не развеялся, не выплюнул его, не исторг — вот что главное. А то, что они, то есть он, там по пьяне натворил — забудет, в Князевской парадке под тёмной лестницей и оставит, там этому и место.    И хорошо, что оно так. Правильно. У Андрея мозгов хоть хватило не дать дальше этому всему пойти. Стыдиться нечего будет, по любому же когда-нибудь где-нибудь что-нибудь бы всплыло, они ж будущие звёзды панк-рока, мать его, нахер им Меркюревская слава?    Девчонок заведут, парами будут дружить. Потом и семьями, если Мишка доживёт и всё пойдёт не по плану. Настоящую дружбу всем покажут, мир их всем откроют и не надо им ничего такого вообще. Не педики они — можно успокоиться и выдохнуть. Андрей нормальный, и Миша тоже нормальный, не было ничего. Он сейчас последний раз об этом обо всём подумает, попрощается, погорюет и дальше пойдёт дружбу дружную с Андреем Князевым дружить. Самую настоящую и мужскую.    Хоть решение и принято, а тело ещё не перестроилось, да и мозг, если честно, тоже подводит — глаза то и дело всё равно на Андрее останавливаются и вбирают его в себя, он ещё тоже задумчивый какой-то, одухотворённый — не замечает ничего. И хорошо, Миша научится, точнее разучится постоянно его взглядом вылавливать и удерживать, надо только чуть потренироваться. Как с пятками, стукающимися друг о друга — с ними, конечно, не получилось нихрена, но тут и мотивации больше. Быть Андрею другом — что может быть важнее?    Вести себя естественно получается теперь с трудом. Каждый раз пробегают мерзкие мыслишки: не перегнул ли, не залип ли дольше положенного, руку вовремя убрал, а прижался не сильно близко? В один день Миша готов начать рвать на себе волосы и выть той самой голодной шавкой, потому что он едва ли не сдаётся и срывается, когда замечает на себе взгляд Андрея, который необычно долго гипнотизирует его рот. Пережив лёгкую дрожь, пробежавшую по спине, и присев на диван, чтобы колени не подвели, он убеждает себя, что тот просто крепко задумался. Или Мишка рот чем-то измазал. Не значит это ничего, пустяк. Были бы они одни, то может и… Нет, не может.    Не сразу, но даже начинает получатся. В груди только иногда что-то неприятно шевелиться, чем-то морозным и острым колит. Но это ерунда, всё остальное идёт своим чередом и жаловаться вообще не на что. Андрей шутит, улыбается — ему, пишет, рисует и делает все обычные свои Андреевские дела ни о чём, вроде как, не беспокоясь. Ловко он всё-таки всё вернул в свою колею, Миша даже не думал, что тот настолько одарённый в лицедействе — ни взглядом, ни словом — ничем вообще не выдал, что помнит хоть что-то. Красавчик, талантище.   Балу на него странно поглядывает, но молчит. Смысла с ним разговаривать, как собирался, нет. Тот к Андрюхе больше близко не подходит — держится на допустимом (по Мишиным, конечно, меркам) расстоянии и этого достаточно. Что там Шура думает — поебать вообще, главное, чтобы озвучить не додумался. Потому что отхватит тогда точно — достаточно того, что один человек в курсе — он сам. А второй и так «забыл», как по щелчку.    Некоторые послабления себе всё-таки приходится дать. Ну насчет «забытого». Сны же он не может свои контролировать, правильно? О том, что там происходит всё равно ведь никто не узнает. А так можно немножко дать себе выдохнуть и расслабиться, снять маску. Нет, как всё-таки Андрей справляется? Неужели для него это всё было менее важно и значительно, чем для Миши? Опять он дурак, что столько смысла и чувств вкладывает в поцелуй, и, на самом деле, похер с кем вообще сосаться? Хотя для него раньше так оно, наверно, и было. Не с каждой поцелованной девчонкой он потом что-нибудь хотел… Ну то, что с Андреем хотел. Всё, в смысле. Вообще всё — мир, музыку, жизнь.    И заниматься всяким тоже приходится пока перестать. Не то что бы прям пиздец как надо, да и места особо нет для уединения, но даже, когда выпадает редкая возможность, грёбанное сознание отказывается сосредотачиваться на прошлых небогатых постельных эпизодах. Всегда одно и то же: стёртые от струн пальцы на шее, каменная грудь напротив собственной, ненасытный уверенный рот и… Да, короче.    Появляется новый страх и повод для переживания. Блядь, кому скажешь — не поверят. Потому что ну вот вообще не про Мишу, кто хоть сколько-нибудь с ним знаком. Страшно пить. Даже не так —реально ссыкотно убраться до беспамятства и сотворить очередную дичь. А он может — он себя знает. Особенно, пока тема с Андрюхой свежа и его ещё не отпустило.    Поэтому намеченная тусовка у Пора нервирует и заставляет принять ещё одно морально тяжёлое и волевое решение — не пить вообще. Которое, впрочем, Миша отменяет почти сразу, как в глаза бросается ровненький рядок разнообразной крепчаги. Это он, конечно, погорячился, не все его решения верны, с собой можно быть честным.    Всё начинается довольно весело и безобидно: алкашка расслабляет, разгоняет то и дело подкрадывающуюся безнадёгу, а тяжёлые мысли сбивают шум и смех. Становится не так боязно, хотя сколько он там уже всандалил? Надо будет притормозить, когда страх переродится в молодецкую смелость и толкнёт на подвиги. Миша сам с себя ржёт — он и притормозить? Ну пиздец, слабоумие пришло раньше отваги. Ладно, хватит того, чтобы ужратым не подходить близко к Князю — с этим-то он справится, да?    Андрей тем более весь такой из себя ходит улыбается, но как-то необычно — неискренне будто, с девчонками там чего-то шушукается, а всё без толку — один опять сидит. Миша намеренно околачивается поблизости, как привязанный — не все привычки ещё в себе поборол, что теперь сделать. А по синьке во много раз сложнее противиться желанию быть ближе, оно ж почти как потребность становится. Вот и приходится внимание привлекать на себя, чтоб не так палевно было, что он к Андрею тянется. Серьгу свою всё дёргает — нервничает что ли или бесится? Что не так? Тёлки в отказ идут? Да, вроде, на мази у него там всё. Но Андрей в какой-то момент оказывается в компании одного стакана, а потом и вовсе по-тихому сваливает в парадку.     Так, ну пьян он не настолько, чтобы храбрость прорезалась идиотизм подстрекать, так что можно пойти за ним. Ну а вдруг у него случилось чего? Чё он такой отстранённый, всё ходит, как неприкаянный, грузится — явно же что-то не так.    Но Князь закрывается, жмётся, на вопросы отвечает нехотя — чё с ним? А потом вообще просит въебать себе и целует. Миша с тоской думает, что, блядь, опять, наверно, сон — ну не может же Андрей, который сам же за обоих всё решил внезапно передумать. Но к стене его притискивает вполне реальное тело, пальцы сжимают настоящую ткань, а во рту язык с алкогольным привкусом, и стон тоже очень даже слышимый.    Мишка едва головой не едет, когда понимает, нет, даже верит, что Князь правда ничего не помнил, а не делал вид. То есть, надо было ему всё самому рассказать и тогда бы они уже?    Дальнейшее смешивается в одну сплошную сладкую тянучку. Снова полнейшая темнота, горячо дышащий в рот Андрей и он, вжимающийся в него всем собой. Трогали друг друга, сжимали, целовались и закончились прямо там, на Поровском, блядь, чердаке. И, наверно, начались тоже. Панковская, блин, романтика — Миша в восторге, если бы кто спросил. Даже пуговицы на рубашке ёбанные не испортили ничего.   Хотя нет, начались они, наверно, позже, когда спустились обратно, где Андрей требовал битья своей мордахи. Которую не убрал, когда Михины губы с ним тяжкой делились. И потом тоже долго не убирал, хотя делиться уже нечем было.    В квартиру вернулись, но держались неосознанно поближе друг к другу. Пьяный Пор встретил их удивленным еблетом и громким возгласом: «Вы чё, боролись что ли?». Высунувшийся на шум Балу, оглядев их с ног до головы, хмыкнул совсем тихо: «Ага, на шпагах» и поспешил вернуться обратно — бережённого — мать анархия бережёт. Мишка не услышал — он вообще принципиально проигнорировал обоих, а Андрей как бы не старался — покраснеть ещё больше просто физически бы не смог.    И если цитировать великих: вроде бы всё понятно, а всё равно какая-то хуйня. С Андреем они так ничего и не обсудили, началось то, чего Миша ну просто пиздец как не хотел: стало напряжно. Понятно, что разговаривать обо всём у Пора было бы не лучшей идеей, надо переварить чердачный эпизод, да и негде у него особо беседы личного характера вести. А после как-то закрутились-завертелись — то новая задумка по тексту, то старое прогнать, то выступить предложили — ещё больше репетиций, значит. Рта прям не раскрыть, времени всё нет.    Общались, как всегда, ржали тоже, только нет-нет, да ловили друг на друге особый, «тот самый» взгляд, который прошивал позвоночник и переносил обоих на тёмный чердак. «Я помню, что там было, и знаю, что ты тоже помнишь». А хули толку-то?    Пьяными и в темноте оно само собой выходит — без лишних стенаний и плача по какой-то хуйне. И чё, теперь каждый раз наебениваться и по подвалам, да чердакам шастать? «Андрюх, щёлкни выключатель, а то я при свете сосаться стесняюсь, а если хуй покажешь — то вообще в обморок упаду». Ну и чё это?    Да и узнать, что там между ними было бы неплохо. Ну типа кто они? Друзья? Понятно, что друзья, но и не только же теперь. Можно ли обнимать как хочется, целовать, когда хочется, гладить там, трогать? С какого боку к этому пони златовласому подбираться-то, ё-моё? Может и правда надо было начинать со свиданок и ухаживаний, а не с зажиманий по углам и лапанья за всё, что лапается?   Миша продолжает обдумывать и собираться с силами, мыслями, духом — с чем могёт и что имеет, короче. Как вот Андрею объяснить всё, что чувствовалось и переживалось? Да ещё и так, чтобы лишнего ничего не подумал, что он как тёлка какая-то. Чтоб понятно стало, что Миша не жалеет и очень серьёзно к этому относится. И чтоб верховным главнокомандующим по педикам не назначил: из Короля шутов в Царя пидоров — не лучшее возведение на престол. Но при этом тоже хотел всего и с Мишей. Как же, блядь, сложно.    Андрей сам позвал к себе для выборки новых текстов для песен — ничего необычного, всё, как всегда. Оба понимали, что предлог вполне себе, но что за ним последует и во что выльется, и как, блин, вообще сделать, чтобы уже хоть как-нибудь полилось — ни тот, ни другой не вкуривал.    Пиво Миха таки притащил, клумбы обрывать не стал — те всё равно одними сухими палками какими-то наполнены.    Зашли в Андрюхину комнату и замерли друг напротив друга возле стола, как два памятника тупости и долбоёбизму, понятия не имея что делать дальше.    — Андрюх, это, — выдыхает Миша и замолкает. Смущенно чешет пятернёй затылок и глубоко вздыхает, чтобы ещё раз начать. — Да, короче…   Внезапно на губы ложатся пальцы, заставляя замолчать, а сам Андрей смотрит на него испуганными огромными глазами. Миша сам пугается и даже задерживает дыхание на секунду. Чего с Андреем случилось, чего его так разобрало-то?    Стоит, глаза таращит и молчит. Миша по наитию чуть шевелит губами, выдыхая на подушечки горячий воздух, и Андрей тут же опускает взгляд на свои пальцы и начинает розоветь щеками. Интересно. Руку он не убирает, даже совсем незаметно поглаживает. Мишка смелеет, обхватывает его запястье и касается подушечки указательного настоящим поцелуем. А потом также проходится по остальным, с удовольствием наблюдая, как плывёт взгляд напротив: испуг уходит, зрачки расширяются, светлые ресницы подрагивают над чуть прикрывшимися веками.   Пиздец Андрей красивый, конечно. Вот как надо красивый — ничего лишнего, всего хватает. Ну сейчас-то Мишка уже может его нормально поцеловать? Они же, вроде, как к этому и движутся?    Отведя руку Андрея от лица, легонько касается его губ, чтобы тут же быть атакованным чужим врезавшимся в себя телом. Сердце подскакивает к горлу, а руки автоматически обхватывают плечи, но улыбку невозможно сдержать даже в поцелуе. Мелкий — ну, ниже его точно, а напористый, как танк, давит грудью своей широкой, за поясницу тянет к себе ближе и ртом влепляется так, что при желании не оторвать. У Мишки в животе приятно дёргает и ноги ослабевают от напора, и как Андрей бескомпромиссно захватывает губы и лезет языком глубже, словно вечность ждал и, наконец, получил, словно ему тоже это нужно не меньше.    Ладошки потеют, и он незаметно и бессознательно обтирает их об Андреевскую кофту, пока тот настойчиво подталкивает его спиной к дивану. С размаху сев, Миха путается в своих и чужих руках-ногах, не зная, как себя расположить и вообще, как дальше быть. Его нервозность сильно заметна по вцепленным в кофту пальцам, которая уже послужила полотенчиком, и неуклюжему ёрзанию.    — Всё нормально, Миш, — Андрей забирается на диван с ногами и поглаживает по голове всей ладонью, как собаку какую. Но возмущаться не хочется, потому что мягкий тон и ласковые поглаживания действительно успокаивают и возвращают на нужную волну. — Всё хорошо.    Даже не так страшно становится, когда после ещё одного или двух, ну, может, трёх длинных поцелуев, от которых быстро заканчивается воздух в лёгких и умственная активность, Андрей валит его на спину и подминает под себя. Не страшно, но до одури волнительно и многообещающе. И это при свете-то! Так просто не попросишь выключателем щёлкнуть редкое Питерское солнце.    Андрюха нелёгкий, даже тяжёлый скорее, но чувствовать его вес на себе — реальный, а не как снилось и фантазировалось (очень редко) — что-то потрясающее. А ещё костлявый и твёрдый, но и против этого Миша ничего не имеет, сам не мягче. Лицо гладкое — тоже готовился, видимо, даже перед самым приходом брился: кожа ещё чуть раздраженная и пахнет одеколоном. Миха тычется носом в подбородок, чуть царапает клыками линию челюсти и волосы мягкие в руках перебирает. Вроде, только начали, а уже жарко, аж волосы ко лбу липнут, это он, кстати, замечает, когда рука Андрея их зачёсывает. А потом та же рука сбегает вниз, подцепляет край футболки и неуверенно тянет вверх.    Оказавшись по пояс обнажённым, Миша вспыхивает под чужим взглядом, спешно тянет кофту с Андрея и безбожно зависает. Что-то не особо он его раньше разглядывал — просто в голову не приходило заострять внимание. Вроде, всё уже видел и нового ничего не появилось, а чувства теперь от вида широких плеч и бледной безволосой груди — другие. Ключицы острые, соски — два маленьких розовых пятнышка, пупок смешной — всё то же самое, но какое-то… Притягательное?    Подняв взгляд на лицо, Миша с облегчением видит, что Андрей смущён не меньше — лицо залито краской, дышит прерывисто и тоже его рассматривает, зараза. Когда дело дойдёт до штанов, он, по ходу, реально в кому впадёт. Если дойдёт, учитывая, как они тормозят и засматриваются друг на друга.    Не выдержав гляделок, Миша сам тянет к себе за шею светлую дурную голову для поцелуя. Это у них лучше получается, тут с процессом освоились и больше не подтупливают. Андрей и правда целуется классно: уверенно, вкусно, где-то нежно прихватывает губы и скользит по ним языком, а потом прикусывает чувствительно и по новой. Мишка трогает его горячие уши, шею, сознательно обшаривает спину — худая и тонкая для собственных лап, но не хрупкая. Останавливается внизу поясницы прямо на убегающем под штаны пушке.    В бедро немилосердно упирается то, что уже было ощупано, но не увидено, и данный факт получалось игнорировать, пока Андрей не пополз по нему, спускаясь губами ниже и невзначай потираясь. Воздуха и так не хватает после его поцелуев этих беспощадных, а он ещё и это самое. Дразнит. Неизвестно только кого больше — себя или его.    Едва Миша приподнимается, как чужой язык начинает вылизывать ямку ключицы, припечатывая обратно, заталкивая все намерения функционировать и заставляя расплыться по дивану. Андрей нежничает, точечно зацеловывает грудь и то и дело проводит широкими мазками языка, а вкупе с поглаживанием плеч и вжатых в него бёдер остаться вменяемым — без шансов. Единственное, что получается, это согнуть колено, чтобы несильно надавить и на пробу проехаться по налившейся плоти туда-сюда. Стонет Андрей тоже красиво, Миша, прикрыв глаза, довольно расплывается в улыбке.    — Миш, — внезапно зовёт Андрей, уткнувшись носом ему в шею. — А ты чего сказать-то хотел?   Вот те раз. Вроде же хорошо всё пошло и без разговоров, зачем сейчас-то? Сам же не дал ему говорить. А теперь в самом разгаре лицо своё в него же заныкал и попизделки решил развести.    Соображается туго, мысли — вот вообще не о высоком в данный момент. Всё срастается, когда Мишка вспоминает перепуганный взгляд, перед тем как ему рот закрыли, и понимание, что сейчас Андрей на него не смотрит — прячется, потому что боится. И переживает. Для него, значит, тоже всё не просто так. И так легко-легко сразу становится, словно не Андреевская тушка на нём всем своим весом развалилась. Хочется расхохотаться и сжать его до хруста, но Мишка сдерживается — только обнимает покрепче, чтобы собственную дрожь передать и ласковую волну, что по телу приливами накатывает. Чтобы вместе её прочувствовать, пережить.   Они же так ни о чём и не поговорили, первый эпизод у того вообще в сознании не отпечатался, а то, что на чердаке происходило — там точно не до словесного обмена информацией было. Андрей, может, вообще подумал, что Мишка собирается на попятную пойти — мол, забей, пьяные, не надо нам оно. Ну, как он сам себе предлагал поступить. На секунду.    Времени, чтобы снова искать и подбирать слова нет. Сказать всё как получится — и будь, что будет. Уже понятно, что Андрей не против, и тоже хочет, теперь обоим бы понять чего.    — Да не знаю, на самом деле, чё хотел. Наверно, что не по приколу это всё или по синьке. И что в отказ не пойду, хотя это же… Ну, неправильно там и всё такое. Ты когда сказал, что не помнишь ни черта, я решил, что хоть у тебя башка не поехала — отбрехался и то, что есть помог не похерить.   — А что было-то?   — Домой тебя провожал, и мы, — Миша нервно выдыхает, облизывая губы. — Ну мы и засосались.    — Вот так с нихуя просто засосались?    Всё ему расскажи, да объясни, блин. Самому бы ещё знать, что там произошло.   — Нет, ты сначала пытался с Балу.    — Чего? — Андрей весь напрягается на секунду, а потом, видимо, до него доходит. — Ты про бутылочку что ли?    — Про неё. Ты бы знал, как я выпал с того, что ты на полном серьёзе собирался с Балу сосаться — еле отодрал тебя от него.   — И к себе прилепил? — глухо ехидничает Андрей, но почему-то Миша уверен, что тот смутился.   — А ты и не сопротивлялся, — не остаётся в долгу и тоже краснеет.    — Так, ты, получается, приревновал, да? Поэтому поцеловались? Точнее ты меня поцеловал.    Да ну, Андрей, блин, чё за дурацкая привычка называть вещи своими именами? Ещё и таким довольным голосом. Мише и без твоих логичных умозаключений и желания дать всему определение нелегко живётся.   — Поцеловал, — Миша соглашается с последним утверждением и вываливает то, что по началу даже не собирался. Просто Андрей лежит на нём тяжёлый, вот кислород в мозг и не поступает. Ещё и в шею сопит — ну как тут в своём уме оставаться, понимаешь. — А потом ещё раз у тебя в парадке. Матери твоей тебя передал и домой рванул. А утром на измену присел — думал чё ты там как. И про себя тоже думал. А ты пришёл и как будто не было ничего — я себе навоображал всё или вообще приснилось. Решил, что хорошо ты придумал, так проще будет. Только охуел, как это … — Мишка мнётся, подбирая менее сопливое слово, но сам на себя машет рукой — да и хер с ним. — Тяжко, короче.    — Миш, я правда не помнил, я бы никогда… — Андрей даже голову поднимает, чтобы в глаза посмотреть.   — Да понял я уже, ё-моё. Не загоняйся. — Миша отмахивается, избегая его взгляда — ну чё уже сделаешь? Как получилось, меньше пить надо и в бутылочки потом лезть играть с Балу. И не с Балу тоже. — Просто дальше-то что?    Андрей заметно приободряется: улыбается, хитро щурясь. Для него было неведомо прошлое, а вот за вопросы будущего он явно волновался меньше — с ними всегда можно разобраться.    — А чего хочешь?   — А ты?    — Нет, Миш, с моими хотелками мы ещё у Пора в парадке разобрались. Сам ты как?    Хитрый жук. У Пора он разобрался. Миша вообще-то его первым поцеловал — и не он виноват, что кое-кто ужрался в дрова и нихрена не запомнил.   — Чтоб всё также оставалось как было, — видя, как мрачнеет лицо Андрея, тупит пару секунд, и, путаясь в словах, поясняет. — В смысле дружба, музыка, мир — вот это всё, понимаешь? И… как на чердаке, чтобы тоже было. И как сейчас. И чтобы оно не мешало друг другу, понимаешь, да? Это, не конфликтовало! Вот.   — Ну, у меня примерно такие же мысли.    — Так и чё делать-то?    — Снимать штаны и… не бегать.    — Да я ж серьёзно, блин! — обиженно пыхтит Миша. У него тут вообще-то глобальные вопросы, почти судьба мира решается, а этот всё насмешничает.     — Так я и не шучу.    Мишка осекается под его взглядом, смирнеет и закусывает губу. И правда, видать, не шутит. Чё прям так сразу? Пока разговоры разводили оно как бы всё стихло уже и не жмёт, как раньше. Андрей, почувствовав его неуверенность и зарождающуюся нервозность, втягивает в медленный и долгий поцелуй, и, в общем, проблема с затишьем разрешается сама собой.    Мозг отключается, когда вот так: близко, тесно, жарко и неторопливо. Андрюха снова по нему елозит собой уже без опаски и гораздо настойчивее прижимаясь бёдрами, влажными губами касается мимолётно лица и шеи, возвращается к острым ключицам — так понравились они ему что ли? Миша, потерявшись в ощущениях, способен лишь слепо водить руками по его плечам и развести ноги пошире, чтобы тот на нём удобнее устроился. И ему даже почти не стыдно — ничё не как девчонка.    Огненная рука ложится целенаправленно на пах и, без зазрения совести, мнёт и сжимает до помутнения в глазах и головокружения. Ткань кажется сплошной колючей проволокой, за которой не свобода и рай, а самое настоящее пламя ада, в котором хочется гореть нескончаемо. Собственная ладонь накрывает распутную руку, но не для того, чтобы остановить — чтобы помочь сжать сильнее. Только бесстыдница всё делает по-своему: выныривает и из-под захвата и перекладывает на чужое возбуждение.    На Андрее тонкие домашние штаны, которые выразительно облепляют член, но хочется касаться не скользкой скупой ткани, а горячей и нежной кожи. Героически оттянув обе резинки, Мишины пальцы залезают в трусы, и самыми кончиками утопают в скользком и горячем. Под подушечками чувствуется шевеление, что посылает крышесносный сигнал по всему телу.    — Миш, давай, а? Давай, — сверкая бисеринками пота на лбу и поскуливая, дёргает за шлёвки джинсов Андрей.    Миша и сам завыть готов, деревянными пальцами борясь с пуговицей и молнией — спасибо, без ремня, а то бы совсем плохо было. Джинсы все равно срывают с него варварски, не до конца расстегнув молнию и неприятно проехавшись по чувствительному и твёрдому.    По ногам саднят шов с застёжкой, но на это плевать, потому что трусы с него тоже неожиданно слетают, холодя особо разгорячённые места. Он даже засмущаться не успевает собственной наготе, потому что перед глазами чужие руки одним движением открывают ровный крепкий член с оголившейся блестящей головкой.    Странно, запредельно и захватывающе — рука сама тянется размазать влагу, провести кончиками пальцев по всей длине.    — Погодь, ща, — невнятно шипит Андрей и тянется куда-то к Мишиной голове под подушку.    Достаёт небольшой бутылёк, откручивает крышку и щедро льёт себе на ладонь и на живот Мише. Масло какое-то, хотя пахнет приятно — не кухонно, что-то древесное, сладковатое. Нихрена он затейник.    — Это чё? — прилагая усилия, чтобы не прикрыться, с любопытством интересуется Миша.    — Масло косточки какой-то.    — Жарить будешь? — не может промолчать Мишка.    — Да, — то ли шутит, то ли бездумно отвечает Андрей, легко приласкав свой член маслянистой ладонью.   Мишу в позвоночнике выламывает, когда та же рука размазывает масло по его паху и животу. Андрей прижимается и плавно проезжается своим членом по его до пупка, несдержанно простонав. Или это он сам простонал, а может и оба — не разберёшь. Миша понятия не имеет, что тот делает, но заводится настолько, что не может не толкнуться бёдрами навстречу, поймав сумасшедшее скольжение, выбивающее все мысли и дыхание из лёгких.    Распалиться ещё больше кажется невозможным, но плотные потирания кожи друг о друга, вот-вот искру зажгут. Изо рта вырываются хриплые стоны, которые даже сдерживать ни то, что не получается — в голову не приходит. Миша выгибается на каждом движении и закидывает ногу на чужое бедро, чтобы дать больший доступ, а руками прижимает Андрея за плечи к себе.    — Какой кайф, Андрюх, — ловя звёздочки в глазах, на выдохе шепчет припухшими губами.    Уже покрытый испариной Андрей, как будто не слышит, смотрит сквозь него, стиснув зубы.  Набирает скорость и то, что они делают больше походит на настоящий секс — он буквально втрахивает его в диван, жёстко впечатывая в его член собственный, закрывая рот поцелуем. Мишка сжимает упругую задницу и подталкивает на себе сильнее, а через пару движений переворачивает их сначала набок, а потом вовсе накрывает Андрея собой. Его движения более рваные и короткие, он вообще не думал, что такое может быть настолько приятным. Вроде, просто трутся просто друг о друга, даже не секс как таковой, так, затянувшаяся прелюдия. С девчонками Миша быстро переходил к основному процессу, а тут и мысли не возникает прекратить, он не помнит, чтобы его когда-то так разъёбывало почти животным инстинктом.    Ему очень хорошо — Андрей под ним тяжело дышит, запрокинув голову и периодически постанывая. А чуть позже становится просто охренительно, когда член проскальзывает чуть ниже и в этот момент Андрей сжимает бёдра плотнее, стискивая мягкой скользкой теснотой. Вот теперь точно, как секс, можно даже представить, что он на самом деле входит в него. Тело непроизвольно начинает подрагивать, потому что наваливается всё: звук шлепков мокрой кожи, общий смешавшийся густой мускусный запах, заалевший перевозбуждённый Андрей.    — Давай, Миш, давай, — его голос бьёт точно и чётко в цель.    Миша успевает подумать, что заведённый до предела Андрей помнит только два слова «давай» и «Миша» — и это не менее охренительно, чем то, чем они заняты. Перед тем как шагнуть за край, все мысли занимает только на автомате втиснутая между ними его же рука, которая быстрыми движениями влажно скользит по чужому члену в такт собственному покачиванию таза.    На каждом движении ладони вверх из Андрея вырывается хрип, хотя он и так дышит по собачьи часто, а в конце замирает и вытягивается весь, чуть подрагивая и больно вцепившись в Мишкины плечи. Под рукой тепло и вязко, а в ушах белый шум — даже не услышал издал ли тот хотя бы какой-то звук. Но это мелочи, потому что Миша упирается лбом куда-то над его плечом и сжимает бёдра, между которых вколачивается, не менее яростно. Себя тоже не слышит, вообще не осознает ничего, кроме собственных движений и щекотно стекающих капель по висками и спине. А потом пропадает вообще всё — разлетается, исчезает, скукоживается на несколько восхитительных коротких мгновений.     Звуки возвращаются тяжёлым общим дыханием, по мокрой спине пробегает холодок, и Миша невольно ёрзает по Андрею.    — Ты меня сейчас в лепёшку раскатаешь, — хрипловато возмущается, а руки, наоборот, кладёт на подмерзающую спину, поглаживая.    Мишка собирается с силами и сползает вбок — половину тела всё равно оставляет на Андрее, греясь. И в ухо носом тычется под чужое фырканье.    Ну теперь-то всё понятно, правда? Больше никаких томно-тоскливых переглядок и неуклюжих попыток разговора. Как там дальше чё делать — разберутся, он и с девчонками не знал, да и сейчас не особо-то понимает чё с ними помимо секса делать, с Андрюхой, хоть дружить ещё можно, и жениться он не потребует.    Надо покурить и пива холодненького, им же принесённого, вкусить, чтоб вообще счастье в абсолют возвести.    — Меня пиздец сушит, пошли быро ополоснёмся и пиво пить будем, — озвучивает его мысли Андрей — подслушивает, поганец.    Охеренно, пусть всегда будет так, как сейчас. Миша все причитающиеся желания и подарки готов на это выменять.      Всё-таки Андрей в тыщу раз лучше любой девчонки. Всё-таки больше жаль, что на нём нельзя жениться.