Каждой рваною раной

К Юле они доходят довольно быстро и без проблем, не встретив ни единой живой души по пути. Она, правда, очень волнуется и постоянно бросает взволнованные взгляды на руку Валеры, которая от самой стоянки до дома оставила дорожку из красных точечек, но расспросами о том, больно ли ему, не достаёт. Знает и что болит, и что правды он ей не скажет. Нет ничего хорошего в том, что Туркин постоянно подвергает травмам одну и ту же руку, поэтому думает поговорить с ним в ближайшее время о том, чтобы он сделал нормальный рентген в больнице. Хотя сейчас есть вещи важнее, которые нужно обсудить в первую очередь: Вахит и то, как он застал их вместе. Котовская, тем более увидев реакцию Зимы, надеется что всё обойдётся и он никому не расскажет, но Валеру так и порывается спросить. Останавливает себя, боится услышать что-то, что её в очередной раз ранит. — Постой тут, — просит его шёпотом, впуская в квартиру. — Снимай обувь. Сама тоже разувается, бесшумно проходя за двери спальни Ольги Степановны. Не появляется минуты две, доносится только тихое: «вы простите, пожалуйста, но мой друг...» и «он честное слово порядочный», а потом какая-то неясная возня, приправленная женским недовольным ворчанием и причитаниями. — Валерий, Юленька сказала... — Ольга Степановна, хлопает по выключателю и охает, хватаясь за щёки. — Юленька! Да что ж ты не сказала, что всё так плохо! — Вы только не волнуйтесь, — Котовская торопится на кухню впереди неё, чтобы включить Ольге Степановне свет и запрыгнуть на табурет, доставая аптечку с верхнего шкафчика. — Валерий, садитесь, — Ольга Степановна сама подталкивает его за стол, суетится и стелет полотенце, а уже сверху на него руку, истекающую кровью. Открывает бутылочку спирта и принимается щедро поливать. Юля успевает только подскочить и начать дуть на конечность. Турбо непроизвольно дёргает рукой, болезненно челюстью двигает, ощутив колюще-жгущее пощипывание. И какого хрена лечить раны всегда больнее, чем их зарабатывать в драке? Он же этой же рукой Зиме в челюсть дал и ничего даже не почувствовал кроме злого удовольствия. — Это как так? Как так вы? Юля встревает раньше, чем Туркин откроет рот, оправдываясь за них двоих: — Мы компанией баловались в снежки, Валера споткнулся и упал, а в снегу банка была разбита, вот он и в неё... Хорошо, что не лицом, правда? Ольга Степановна качает головой, ахает, кивает и верит. Котовской до ужаса стыдно врать ей, даже кончик носа краснеет, но что поделать? Валера не успел ни сообразить, ни сказать. Сам вопрос то понимает только по ответу Юли. До этого на неё смотрел, как она ему на руку дула, будто он ребенок маленький. Как бы он не отрицал – всё равно это приятно. — Значит, у меня тут инструментов нет никаких, чтобы зашить тебя, но я могу так руку тебе перевязать, что даже лучше будет, — обещает Степановна. Берёт бинт, принимаясь мотать руку какими-то специфическими перехлёстами. Юля стоит за ней, нервно переминается с ноги на ногу и посматривает на Валеру. — Юленька, ты больше так поздно в снежки не ходи, — причитает, заканчивая с рукой. — А то мало ли что. На улице знаешь бандитов сколько? Туркин молча сидит. Смотрит на все манипуляции Ольги Степановны, а они как-то усыпляюще действуют. Или это потому, что он много крови потерял? Сколько там можно? А когда уже напрямую к нему обращаются… — Валерий, вы её берегите, она девочка хорошая. Видите, как за вас переживает? Котовская на этих словах вся как по струнке вытягивается, перестаёт даже губы кусать, мол, ничего не переживаю я — смущается очень просто. Валера силится хоть что-нибудь ответить, только все слова встают поперёк горла. Он даже виновато опускает взгляд, стыдясь этой хорошей женщине посмотреть в глаза. И Юле тоже. Он и не знал или просто не осознавал до этого момента, что может быть таким чувствительным. Взрывным, раздражительным – да, но не уязвимым. Нет. Не у того она просит. Турбо уже с этой задачей не справился. Это у Юли получается хорошо – она его бережет: как сюда привела; как со стеклом выкрутиться сразу придумала; как предлагала варианты, что отвечать, если кто-то их вместе увидит; как есть готовила и возилась с ним слабым, почти беспомощным. Видит. Всё он видит. И в этот момент так погано становится. — А вы приходите завтра в больницу, осмотрю вас, как заживает. — Спасибо! — Валера успевает лишь это сказать, удаляющейся с кухни Ольги Степановне. Поднимается из-за стола, проверяя насколько он может в этой повязке рукой работать. Ещё пить хочется, но Валера не решается попросить. Сейчас противно от себя и того, что он без Юли как будто шагу ступить не может. Вахит ещё этот! Понимающий, блять, нашёлся! Отшил бы и всё! Решил бы все его проблемы… Турбо внутренне собственной мысли пугается. — Ну я пошёл тогда. — говорит он и задерживает взгляд на лице Котовской, впервые страшась увидеть в её глазах что-то… сам не знает что. Жалость? Отвращение? «Ненавижу»? — Повезло с хозяйкой. Хорошо, что сюда переехала. — Да, она очень хорошая, — соглашается Юля и тоже Валере в глаза не смотрит. На душе как-то не хорошо. И так поводов хоть отбавляй, а тут ещё и Ольге Степановне соврать пришлось. И Валеру другом представила... Где ж от этого всего настроению взяться? Из хорошего только то, что у Туркина прекратилось кровотечение, потому что повязка на руке не пропитывалась кровью. Это уже какое-то облегчение. Единственное, пожалуй. — Жаль, что не ко мне. Валера говорит тихо, потому что очень искренне. Это не тоже самое, что в сердцах кричать из кухни: «ну и вали тогда!». Здесь реальное мужество необходимо. Да, с Катей он отношения не разорвал... и не собирается. Наверное. Он сейчас во всём сомневается. Кроме того, что нет у него таких же чувств к Кати, как у неё к нему или как у него к Юли. Как будто бы эти ужасные события его чувства только усилили. И это ненормально, неправильно. Так не бывает. Так не должно быть. — Я такого не хотела, — и не понятно о чём это она так тихо извиняется. Может глобально о том, как сложились их отношения, а может о том, что она очень сильно напугалась тем, как быстро всё вскрылось, пусть только и для Вахита. — Прости, пожалуйста, Валер... Турбо даже не представляет, за что ей извиняться. Но если так говорит, значит, есть за что. Значит, виновата, значит, нужно за это спросить — так на улице принято. Это какую-то путаницу снова у Турбо в мыслях вызывает. Одно другому противоречит в который раз: то, как он сам чувствует с тем, что улица говорит. — Нормально всё. — вообще нет, но это не вина Юли. Лучше поздно, чем никогда, признать это, наконец. Валера здоровой рукой накрывает щёку Котовской и большим пальцем нежно скользит по её губам. Она поднимает глаза виновато, коротко погладив его повыше повязки. — Я туда больше не буду приходить... И опять обрывается. Ждёт, готовится, что ей снова скажут «вообще никогда». — Я тебя и не позову больше. — с невесёлым смешком произносит Туркин, наклоняясь к её лицу. Делает шаг ближе, обнимает Юлю двумя руками, — Опасно это. Паршивая идея была. И Валера сейчас не про то, что они попались. Возвращаться не хочется. Там с Зимой надо будет в одной машине сидеть. Он, возможно, тему эту не поднимет, но она всё равно будет утяжелять воздух, висеть в нём невидимым вопросом, многоточием. — Ты хочешь навсегда со мной расстаться, я знаю… — отвечает ему с готовностью, но абсолютно без какой-либо силы в голосе. За это и извинялась. Что не поняла с первого раза его «я больше не с тобой». — И всё прекрасно понимаю… Хотя лучше бы нет. Была бы глупой — жила бы проще, но нет же. Валера ей никогда ничего не пообещает и не даст, потому что она уже не та и он простить этого не может. Юля себя тоже винит и за удачу свою, и за любовь к нему, но отпустить сил не находит. Знала, что рано или поздно именно так всё и будет, но запрещала себе об этом думать. — Пожалуйста, Валера, — держится за него двумя руками, находит в себе смелость посмотреть ему в глаза. — Если это конец, то ты мне прямо скажи. У меня уже… Я уже не могу слепо надеяться. Котовская запинается, опускает ему ладонь на грудь, поглаживая. Может, в последний раз у него в руках сейчас, оттягивает. — Мне очень страшно за тебя. И я не хочу, чтобы тебе было плохо. Она хочет сказать и о том, что жертвы ей не нужны, но беда — Валера ради неё на них и не идёт. Юля того не стоит, он уже дал понять, поэтому слова она глотает. Туркин слушает это и только головой туда-сюда медленно мотает. Он тут ей, о ней, за неё, с ней... а она! — Я не то имел ввиду, не про это говорил, а про сегодня. Я не про вообще. — у него опять слова так ладно не формируются, как у Юли, и какой-то бред выходит, — Что на стоянке тебе делать нечего. Я это хотел сказать! Крепче прижимает Котовскую, держась, как за свой маяк. Он один в этой темноте уже ни черта не разберет. Все слова так и застряли в горле. Юля смотрит на Валеру растерянно и вместе с тем беспомощно, даже не пытаясь скрыть то, как успела поверить, что эти их минуты последние. И надо же, столько не касаться этой темы, запрещать себе, но надломится, испугавшись за его дальнейшую судьбу. — На стоянке? — переспрашивает глупо, пока даже не осознавая, что запаниковала на пустяке, но выдыхает уже ровнее. Успокоилась, обнадёжилась в который раз. Ну вот возьми да и спроси сейчас про Катю, но молчит. Бегает глазами по его лицу, верит этой честной реакции, сама к нему тянется, поглаживая двумя руками по плечам. — Я люблю тебя, — вдруг говорит так просто, как будто не держала в себе это целую вечность. Вытирает костяшкой пальца уголок глаза. — Но мне очень больно слышать от тебя такое… Как ты отказываешься. Понимаешь? Так что, скажи уже в последний раз, Валера… И я послушаюсь. — Не скажу. — чтобы она не имела ввиду, — Потому что я тоже. Он опускает взгляд на Юлю, набирает воздуха и произносит на выдохе отчаянно, сдаваясь: — Люблю тебя. Идти ему уже нужно. Мало ли что Зима подумает, какое решение примет, пока там один сидит? Вдруг разозлится, что он его ради бабы оставил? Тогда реально беда будет. Всё же Туркин быть «отшитым» не готов. Даже в далекой перспективе. Та неожиданная мысль минуту назад — это случайность. Просто глупость. Юли это тоже никак не поможет. Лучше никому не будет. Турбо цепляется за это, потому что ничего другого у него нет. — Это не конец, слышишь? — говорит уверенно, с напором, — Я чё-нибудь придумаю. Снова берёт её лицо в ладони и поспешно оставляет поцелуи на щеках, скулах, носу и веках. А потом прижимается лбом к её лбу. Признание выбивает из лёгких воздух. Юля замирает вся, физически чувствуя, как в сердце что-то загорелось. Тонет в новых для себя ощущениях и хватается за Валеру в который раз, используя как спасательный круг. Поцелуи — каждый новый — возвращают её к жизни. — Слышу, — отвечает она, возвращая ему пару поцелуев в скулу, обнимает потом крепко и закрывает глаза, боднув нос своим. — Береги себя, хорошо?.. — отпускает, глядя в глаза. Сердце Туркина потихоньку успокаивается. Перестаёт, как залпами, бабахать в ушах. И пол под ногами не шатается. — Хорошо. — отвечает он и поспешно добавляет, — Ты — тоже. — Я буду ждать сообщения. Или визита, — улыбается чуть. На прощание Турбо ещё раз сжимает пальцами пальцы Юли и выходит за дверь. К Алексею он утром не идёт. Потому что сам свои проблемы хочет решить в кой-то веке.