***
— Это не свидание! — в который раз говорит гриффиндорка, бросив недовольный взгляд на отражение Бакши в обрамлении овального зеркала, что висело над трюмо в её комнате. Грейнджер недовольно хмурится, собирая непослушные волосы в пучок на макушке, не особо заботясь об аккуратности. — Именно поэтому ты уже битый час пытаешься подвести глаза, да, Гермиона? — индианка лукаво улыбается девушке, ставя ей под руку несколько флаконов с зельями. — Это для твоей ноги, — длинный палец с ярко-синим лаком и блёстками на остром, как коготь, ногте касается трёх пузырьков с темно-бордовой жидкостью. — Это для сна «без сновидений», менее концентрированное, как ты просила, — палец скользит ещё по нескольким пузырькам со снадобьем для Аластора, который, судя по ощущениям Грейнджер, читавшей его письма по несколько раз в день, решил обойтись без сна вовсе, и это очень не нравилось Гермионе, считавшей, что именно во сне мракоборец мог бы вспомнить что-то из своего прошлого и понемногу восстановить свою личность. — Это, если у вас с Аластором возникнут проблемы в постели. Но, судя по твоему рассказу, такого не будет, — девушка задевает кончиком длинного ногтя указательного пальца флакон с переливающимся перламутром зельем голубоватого оттенка от проблем с эрекцией. Латика широко улыбается в зеркальном отражении, в то время как Грейнджер, кажется, готова её убить, задушив голыми руками. Вернувшись из коттеджа, Грейнджер не удалось избежать участи быть растерзанной любопытством Бакши; колдунья буквально прижала подругу к стенке и выпытала из неё подробный рассказ о случившемся в Уитби. — А это, если всё пройдёт слишком хорошо, — последний флакончик полон бледно-розового зелья, которое применялось колдуньями для экстренной контрацепции. Гермиона с шумом выдыхает, со злостью раздувая ноздри. — Латика! Я больше никогда и ни за что ничего тебе не расскажу. Ясно?! — отчаянно краснея, Грейнджер сгребает пробирки с зельями в одну общую кучу, и те падают в её бездонную зачарованную сумку. — Ты до невозможности… — она осекается, пытаясь подобрать как можно более приличное слово, чтобы описать свое отношение к Бакши. Хотя, скорее всего, Грейнджер могла бы с уверенностью сказать, что Латика успела занять в её сердце особое место, даруя гриффиндорке какую-то невыносимо лёгкую беспечность, привнося в её строгий и структурированный мир толику легкомысленности, какой-то «обычности». В отличие от Грейнджер Латика не сталкивалась с последствиями Магической войны; живя в Канаде, на отдалении от происходящего, Бакши постоянно искренне удивлялась, когда сталкивалась с омерзительными результатами войны, о которой не подозревали большинство живущих на планете. — Что бы ты сейчас не сказала — всё это ложь, Гермиона. И ты это знаешь, — индианка лукаво улыбается девушке в зеркало. Сжалившись над подругой, Латика присаживается перед ней на корточки и помогает с нехитрым макияжем, подчеркивая глаза мягким росчерком коричневого карандаша. Гриффиндорка благодарно улыбается подруге, впрочем, мысленно отчитывает себя за это легкомыслие: будто ей и вправду было важно выглядеть сегодня особенно. Их беззаботную беседу прерывает отрывистый, нервный и громкий стук в дверь. Грейнджер подскакивает с места, ей слишком знакома такая манера ломиться в двери, это означало лишь одно: случилось что-то из ряда вон выходящее. Девушка открывает дверь своей комнаты, призывая к себе палочку ловким движением руки, и та ложится в ладонь, будто приклеенная. — Мы нашли женщину в саду! Мы никогда не видели её здесь, но раз она прошла через барьер, значит, она одна из нас?.. — вместо приветствия говорит Гриббс, нервно указывая жестом руки куда-то в сторону. — Она в лазарете. Молчит, точнее только и делает, что шипит, будто сердитая кошка, — добавляет мужчина, поправляя очки в тёмной оправе. Услышав последнее, Грейнджер понимает, о ком могла идти речь. Она срывается на бег, не особо заботясь о том, что не обута и одета в домашние, затертые до дыр джинсы и растянутую майку какой-то рок-группы восьмидесятых. Грейнджер замирает на пороге распашных дверей больничного крыла, делает глубокий вдох, чтобы попытаться успокоиться; в последний раз она видела Минерву МакГонагалл в её истинном обличии больше двух лет назад, когда её отыскали среди освобожденных пленников в одном из пожирательских подвалов. С шумом выдохнув, Гермиона открывает двери и заходит внутрь. — Профессор МакГонагалл, — мягко говорит девушка, подходя к койке, на которой лежала истощённая женщина со спутавшимися волосами и потухшим, потерянным взглядом серо-зелёных глаз. Услышав собственное имя, женщина, пытавшаяся выбраться из мягких пут, которыми кто-то привязал её к кровати, оборачивается в сторону Грейнджер. Гермиона ждет проблеска понимания или узнавания во взгляде женщины, но вместо этого сталкивается с полным непониманием во взгляде бывшего профессора трансфигурации. — Минерва, — она садится рядом с женщиной, с бесконечной аккуратностью касается ладонью щуплой, тонкой руки женщины, усыпанной старческими пигментными пятнами и морщинами. Взмахом палочки гриффиндорка растворяет путы, отбиваясь от негодующих взглядов медиков. «Это же профессор МакГонагалл!» — хочется кричать ей им в лица, отчаянно и зло, но она понимает, что для всех них эта женщина была буйной незнакомкой, которую они обнаружили в школьном саду. — Это Минерва МакГонагалл. Профессор Трансфигурации школы Магии и Волшебства Хогвартс, заместитель директора Хогвартса Альбуса Дамблдора, декан факультета Гриффиндор и член Ордена Феникса обоих созывов, — не без гордости, громко и уверенно заявляет Гермиона, держа женщину за тонкие, узловатые пальцы. — Минерва? Так зовут твою кошку… — говорит кто-то из собравшихся. Грейнджер коротко кивает, задыхаясь в слезах, когда женщина тянется к ней своими немощными руками, чтобы обнять за плечи. Гермиона обнимает её в ответ, касаясь пальцами невесомого пуха седых волос, сбитых в колтуны. — Она анимаг. После пережитого плена обернулась в свою анимагическую форму и жила со мной так, — говорит девушка, цепляясь взглядом за бегающий взгляд Минервы, оглядывающей больничное крыло и людей вокруг. — Поппи? — тихим и неуверенным полушёпотом спрашивает женщина, ища взглядом кого-то знакомого. — Поппи здесь нет, профессор. Она… отошла за костеростом к профессору Снейпу, — врёт гриффиндорка, сжимая холодные пальцы женщины в своих. — Мисс Патил! — на лице женщины появляется что-то похожее на осмысление, когда её взгляд останавливается на Бакши, стоявшей неподалеку от них. Гермиона умоляюще смотрит на подругу и едва заметно кивает Латике. — Профессор! Я так рада Вас снова видеть! — девушка подыгрывает Грейнджер и, шурша своим ярким сари, подходит ближе; она с благоговением берет сухенькие, словно ивовые ветки, руки, исчерченные выпуклыми, тёмно-синими венами и подносит их к губам. Коротко поцеловав костяшки пальцев, Латика подносит их ко лбу и прикладывает чуть выше аккуратного пятнышка бинди в знак уважения. Минерва коротко и тепло улыбается, превращаясь на пару коротких мгновений в кого-то, кто напоминал собой ту прежнюю Минерву МакГонагалл, наблюдавшую за успехами своих учеников.***
Мокрые от слёз щеки облизывает холод, покрывая разгоряченную кожу тонкой корочкой льда, которая тут же тает, когда Грейнджер глубже ныряет в просторную горловину своего огромного пуховика, зарываясь в него чуть ли не по самые брови, сидя на ступеньках чёрного входа в школу, рядом с загоном, где мирно спал Вейдер, поджав под себя все четыре лапы, расположившись под навесом, который для него соорудил Аластор. Никому не говоря, Гермиона поколдовала над этой шаткой конструкцией так, чтобы Вейдер мог не стесняясь плеваться огнем и никак не навредить этому шалашу, что собственными руками выстроил мракоборец. Гермиона смотрит в беззвёздное бархатное небо, по которому лениво плывут пушистые облака и проносятся мигающие фонарями самолеты и спутники. Она старается не плакать, устав от слёз и рыданий, которые, кажется, теперь навсегда стали частью её жизни, но, вспомнив абсолютно беспомощное состояние Минервы, вспомнив то, как ей пришлось отмывать с неё грязь, промывать волосы, ухаживать, не используя магии и палочки (как и Аластор, женщина весьма бурно реагировала на наличие палочки в руках волшебников), Гермиона не могла не плакать. Она оплакивала некогда сильную колдунью, коей была Минерва. Гриффиндорка навсегда запомнит их встречу в вестибюле Хогвартса, за мгновение до церемонии Распределения. Уже тогда профессор МакГонагалл поразила девочку своей выдержкой и мощью, которая ощущалась в каждом её жесте. Грейнджер без зазрения совести считала МакГонагалл одной из лучших преподавателей, одной из немногих по-настоящему сильных духом волшебниц; женщиной, на которую ей стоило бы ровняться. Во многом благодаря этому фанатизму Грейнджер нашла в себе силы и смелость открыть Уитби, подумав, что это было бы тем, что могла сделать Минерва, будь с ней всё в порядке. Но с ней все было совсем не в порядке. Прежней, знакомой всем ведьмы, сдержанно улыбавшейся с волшебного вкладыша на коллекционных карточках от шоколадных лягушек Минервы МакГонагалл не существовало. Её место заняла старая, измученная лишениями и тяжестью прожитых лет женщина, которая вряд ли когда-то станет даже тенью прежней себя. Гермиона делает новую глубокую затяжку, обжигая лёгкие жидкой горечью табачного дыма, который стекает из носа по губам и подбородку, когда замечает движение в редеющей лесной чаще. Она вскидывает палочку, готовясь к атаке, но опускает её, узнавая в приближающийся силуэт.***
Подлесок хрустел под ногами с каждым шагом углубляющегося в чащу леса мужчины, который периодически вскидывал голову, глядя на всплывшую растущую луну и гонимые всеми ветрами, разорванные в клочья серые облака. За ними было бесконечно синее небо, усыпанное сизыми крапинками звезд. Вдали от городского освещения они становились ощутимо видимыми. Периодически Аластор поднимал луч фонаря и проносил его сквозь деревья, рассчитывая, что этого было бы достаточно, чтобы обозначить свое местонахождение. В какой-то момент, когда глаза окончательно привыкли ко мраку, луч фонаря начал мешать. Внезапно к нему примчался танцующий шарик света и голос Грейнджер, который принес патронус, избавляя его от тревоги перед неизвестностью. Девушка никуда не уходила из школы и была в порядке, а Аластор не зря прётся через лесную чащу в школу — сразу две положительных новости. Даже три — Минерва смогла вернуться в человеческий облик. Мужчина решил, что Гермиона, должно быть, отчаянно хочет побыть со своей наставницей наедине, но мракоборец не мог не прийти. Ему хотелось увидеть эту внезапно вернувшуюся женщину, услышать её голос, вспомнить её той, которую он знал — увидеть в её глазах узнавание себя самого. Должно быть, это было эгоистично, но Муди себя не обманывал. Ощутив преодоление барьера, а затем различив впереди знакомые стены старинного храма, Аластор сбавляет шаг, присматриваясь к силуэту в тени каменных сводов. Он не думал, что встретит хоть кого-то на улице, но подходя ближе, он сначала различил поднимающуюся вверх струйку табачного дыма. Куривший вскинулся на ноги и шагнул вперед, и Аластор безошибочно узнал укутанную в пуховик Грейнджер. Её бледное лицо сияло зимним холодом, но почему-то он не видел ни единой крупицы радости в нем. «Неужели что-то уже пошло не так? Минерва…». Гермиона встает на ноги, бросает окурок в горстку снега, которую собрала рядом с собой, нервно комкая ледяное крошево под ногами, и срывается на бег. Мчится к нему, едва не снося его с ног; она отчаянно ворвалась в его пространство. В его жизнь. Грейнджер больно бьется об его торс, царапает щёки застежкой молнии, сгребая мужчину в объятия. Ей плевать, даже если он отстранится, даже если оттолкнет её в ответ. Руки комкают грубую ткань его зимней крутки где-то под лопатками. Она не слышит его слов, он что-то бормочет о каком-то проверочном слове, а ей всё равно, даже если на месте мракоборца снова окажется кто-то другой, ей нужно почувствовать его поддержку, его прикосновение хотя бы на пару секунд, чтобы позволить себе побыть уязвимой и слабой, прежде чем снова взять себя в руки и начать разгребать всё то дерьмо, что ожидает её за дверьми школы. «Что с тобой не так, Грейнджер?», — мысленно спрашивает гриффиндорка, пряча лицо в складках грубой непромокаемой ткани куртки, в которую был одет Аластор Муди. Она жаждет его объятий, будто только в его руках она сможет найти укрытие ото всех опасностей этого мира. «Что с тобой не так, Грейнджер?», — без конца спрашивает она себя, теряясь в аромате удушливо приторных персиков, слишком знакомом ей, но зазвучавшем как-то иначе на его прохладной коже, сдобренный морозным холодом и горечью курительного табака, когда комкает пальцами его куртку прижимаясь сильнее. Холод облизывает обнажённую шею, скользнув острыми замерзшими иглами за широкий воротник её куртки, заставляя кожу покрыться крупными мурашками. Ведь они здесь только лишь из-за холода, правда? А не потому что Аластор касается её, ответив на её совсем неприлично-нетерпеливые, скомканные объятия. Она будто ему навязывается, берёт в плен, забирает себе, не спросив разрешения. — Ты должна была хотя бы проверить, кто перед тобой, Гермиона. Задать вопрос или бросить Фините Инкантатем, — голос его звучит слишком спокойно; ладонь ложится на её макушку, гладит волосы с той заботой, которую он вообще был способен проявить. Второй рукой он накрывает девушку объятием и прижимает к себе чуть крепче, — может, ещё кто-то додумался прогуливаться в лесу незадолго до полуночи, а? «Что с тобой не так, Грейнджер?», — спрашивает себя гриффиндорка, ощутив его взгляд на себе, слыша его ухмылку, с которой он говорит ей о проверочных заклинаниях, взывая Грейнджер к порядку. Девушка едва ли может сдержаться, чтобы не хмыкнуть, прервав его гневную тираду. Лишь молча выслушивает, прежде чем ответить, тряхнув волосами, которые кто-то невидимый полоскал на холодном ветру, подбрасывая пряди и локоны Грейнджер в хрустящий морозный воздух. — Неужели я и правда похожа на кого-то, кто бы не догадался вписать «фините» или «ревелио» в часть защитного купола после того, как мне пришлось провести несколько месяцев под одной крышей с самозванцем, пившим оборотное зелье?.. — она отрывает своё лицо от его куртки, поднимает на него свой по-издевательски серьёзный и слишком «правильный» взгляд, но тут же теряется, столкнувшись с нечитаемым взглядом его разных глаз. Было ли возможным предполагать, что Аластор Муди не помнил и эту часть своей биографии?.. Грейнджер не могла быть уверенна в этом на все сто процентов, но, глядя в глаза мракоборца, полные искреннего непонимания, гриффиндорка мысленно отчитывает себя за эту ужасную, неуместную и унизительную шутку, которая отчего-то пришла в её голову именно здесь и сейчас. — Неважно, — добавляет она, отмахнувшись, отходя на несколько шагов от Аластора, плотнее кутаясь в свой безразмерный пуховик, — я только лишь хотела сказать, что я знала, кто именно стоит передо мной, профессор Муди, — она коротко улыбается мужчине, выглядывая из-за ворота пуховика. Он уже ждет болезненного рассказа о том, что произошло, и почти готов услышать о потере. Но от девушки веет холодом и дрожью, которую Муди ощущает даже касаясь её спины или заледенелой щеки. Это уже похоже на самоистязание. — Тебе стоит одевать два пуховика, Герм. Ещё один прям под этот, он совсем тебя не греет. Снова ледяная, как сосулька. Может быть, так и называть тебя в письмах? — Аластор вскидывает бровь с почти неизменным видом, смотрит на макушку девушки, будто примеряет ей новое имя, — у скандинавов есть история о богине-охотнице, которая отвечала за зиму, холод. Её называли «лучезарная невеста богов» — Скади… Или ты всё же будешь сосулькой? — он шутил, как мог. До тех пор, пока не увидел проблеск тёплой улыбки на лице девушки. Может быть, теперь у неё появятся силы рассказать о том, что произошло в Уитби, пока его не было. Со стороны загона с Вейдером послышались какие-то радостные писки, а в небе вспыхивали огненные шары, которые дракончик посылал в воздух, приветствуя своего друга и наставника. — Кажется, кое-кто буквально сгорает от нетерпения и желания поприветствовать товарища! — девушка снова улыбается, на этот раз искренне, а не в попытках скрыть свою неловкость. — Я подожду. — Грейнджер кивает в сторону загона с драконом, а затем, поднявшись на крыльцо школы, ждёт Аластора, привалившись плечом к каменной кладке.***
Умиротворяющая и целебная тишина больничного крыла была на вкус как травяная микстура от кашля. Воздух здесь пах чистотой, лечебными травами и снадобьями и звучал тихим шелестом исцеляющих заклинаний. Было в этом что-то неуловимое, сакральное, что Грейнджер могла сравнивать с атмосферой какого-то таинства, сродни церковному благоговению, которое испытывает всякий страждущий, что переступает порог того или иного храма. Иронией всей ситуации было даже не то, что школа (а значит и больничное крыло) располагались в руинах католического собора, а в том, что под церковными сводами находили пристанище ведьмы и колдуны, те, кого в своё время так клято презирала и преследовала та самая «церковь». Грейнджер иногда задумывалась об этом, но сейчас, не спеша следуя за Аластором, направлявшимся к ограждённой части лазарета, где находилась Минерва, гриффиндорка всё ещё думает о том, как сильно пугает её собственная привязанность к мракоборцу и то, что чуть не случилось на прошлой неделе в коттедже. Она старательно не вспоминала об этом всё то время, что они находились порознь, но стоило ей увидеть Аластора здесь, в стенах аббатства, память услужливо подкинула ей воспоминания, от которых Грейнджер хочется сгореть в дьявольском огне. — Мы дали ей успокаивающее и зелья для крепкого сна, — тихо говорит она, вставая рядом с Аластором. Он не думал, что когда-то ещё увидит её — Минерву МакГонагалл. Она оставалась призраком в его памяти, ещё одним, которого он так и не застал в живом, в человеческом обличии. На мгновение его отбросило в тот момент, когда Аластор зашёл в комнату к Грейнджер, пока та была в лазарете, и пал ниц перед этой женщиной-кошкой. Странный был момент, пугающе реалистичный и нереальный одновременно. Ему до сих пор сложно понять, было ли это в реальности или же то были лишь игры разума: Аластор здраво понимал, что её перевоплощения были плодом его воображения, но какое-то подсознательное недоверие к самому себе не позволяло до конца поверить даже в этот рационализм. И вот она, лежит на кровати, укутавшись в одеяло. Седые тонкие волосы сплетены в вольную косу, морщинка пролегает между бровей, а губы сжаты в тугую нить. В этой женщине сложно было узнать ту моложавую, но всё же пожилую волшебницу, преисполненную магической силой и статью, которую он встретил ещё двадцать шесть лет назад, впервые оказавшись в Хогвартсе; или девятнадцать лет назад — когда стал частью Ордена; или пять лет назад, когда шёл преподавать в Школу Чародейства и Волшебства. Но он узнавал, и от этого ему становилось странным образом радостно, хоть и ни единая мышца его лица не выдавала этого чувства, слишком глубоко спрятанного где-то под исчерченными шрамами ребрами. Когда он видел её последний раз? Когда он помнил её? Аластор цепляется за коснувшуюся его пальцев ладонь девушки — ему это необходимо, чтобы удержать шаткое сознание в этой плоскости и не утонуть в попытках вспомнить своё прошлое. В мыслях всплывает какая-то тусклая комната и тоскливая улыбка с почти детскими ямочками на щеках, огромные тёплые глаза Минервы; она кладет руку на его плечо, утешающе оглаживая грубую кожу защитного плаща мракоборца. «Он был уверен в Вас, Аластор. Он знал, что вы сделаете всё возможное…» Сложно сказать, справился ли бывший мракоборец с этими надеждами. Все ли поступки были правильными, все ли решения — верными. Аластор уже этого не знал, потому что после ухода Альбуса ему оставался всего месяц, прежде чем тот прежний Муди будет признан погибшим. Может быть поэтому ему всё ещё не удается вспомнить похороны Дамблдора — из-за того, что разница между ними была совсем не большой? Гадать об этом было слишком глупо. Муди отучал себя от самоанализа и поиска логических последовательностей; поиска виновных и правых. — Аластор, мне очень жаль, — добавляет Грейнджер, касаясь пальцами его правой ладони. Аккуратно, будто боясь испугать или встревожить его. Она убирает руку, но он не позволяет, захватив её ладонь в плен, стискивая в своих сильных пальцах. Грейнджер, не отрывая взгляда, смотрит на Аластора, пытаясь хоть на секунду представить, каково было ему сейчас; она не знала, какой именно мужчина помнил Минерву МакГонагалл, но та женщина, что мирно спала под тёплым пуховым одеялом давно не являлась ею как таковой. — Не стоит оплакивать Минерву, Гермиона. Она вернулась. На день, час, а может быть навсегда, — мужчина смотрел на МакГонагалл и не мог отделаться от ощущения, что она до жути напоминала ему его бабушку, — не думал, что ещё когда-то увижу её. Анимаги редко возвращаются в прежнюю форму, когда однажды застывают в своем животном облике… но она смогла. Это главное. — Я отправила весточку Кингсли, так что Орден должен быть в курсе. Может быть, он заглянет проведать её. Латика обещала связаться с кем-то из своих знакомых в Австралии, чтобы прислали целителей по ментальному здоровью, — аккуратно говорит девушка, переводя взгляд с Муди на МакГонагалл, мирно спавшую под действием зелий и снадобий. Грейнджер надеялась на то, что её декану не будут снится воспоминания из её пленённого прошлого хотя бы сегодня. — Я бы хотела, чтобы В-вы... — гриффиндорка замолкает на несколько мгновений, будто решая в уме какое-то уравнение или формулу. Аластор поворачивается и раньше, чем сумел бы обдумать, смотрит на Гермиону, которая тут же тушуется и правит пустое «вы» сердечным «ты». — Я хочу, чтобы ты тоже встретился с ними, когда они прибудут в Уитби, — говорит Гермиона, будто бы всё ещё ломает себя между желанием называть его «профессор Муди» и каким-то иным более близким желанием. Мужчина, конечно, не рассчитывал, что тот порыв недельной давности как-то резко поменяет их отношения; не мог рассчитывать. Она хотела сохранить границы и не стыдиться его, и у девушки было на это полное право. Плохо было то, что эти качели проявлялись на фоне вопроса о «целителе мозга». Это было даже смешно — позволить кому-то вмешаться в своё неустойчивое сознание, когда каждое прикосновение к собственной памяти может стать катализатором неконтролируемого хаоса. Он зычно выдыхает, уже готовясь высказать все свои мысли на сей счет, но Гермиона мгновенно переобувается, убирая этот диалог в долгий ящик. Аластор не любил, когда не договаривают, когда оставляют повод томиться в собственных мыслях, но сейчас он не был готов даже к собственной прямолинейности. Гермиона выдерживает долгий испытующий взгляд мракоборца. Не нужно было быть гением, чтобы понять: Аластору Муди не пришлось по вкусу это предложение. Он ещё ничего не ответил, но Гермиона уже слышала в своей голове что-то похожее на «на кой хер мне видеться с этими мозгоправами» или «только через мой труп, Грейнджер». Она не могла обвинять его в этом; будь Гермиона на его месте, пройди то, через что прошли Минерва и Аластор, — согласилась бы она на встречу с кем-то из легилименции? Вряд ли. — Мы можем вернуться к этому разговору позднее, — дипломатично говорит гриффиндорка, натянув на лицо примирительную улыбку. — Думаю, нам лучше увидеться с ней завтра. Пойдём..те, — ей было некомфортно обращаться к Аластору на «ты», но она чувствовала, что её учтиво-дистанцирующее «выканье» совсем не нравится мракоборцу. Но и продолжать «выкать» после того, как они чуть не переспали в коттедже, казалось не вполне уместным, хоть она и продолжала обращаться к Аластору так в письмах всю эту неделю, но скорее для того, чтобы напомнить себе о границе, заступить за которую ей всё ещё очень хотелось, но она не могла себе этого позволить. — Клянусь, мисс Грейнджер… — пыхтит он от очередного скомканного «вы», — все ваши «Вы», «соблаговоли-ТЕ» и прочие «профессоры Муди» отныне я буду воспринимать как неприкрытый флирт.***
— Ты голоден?.. — спрашивает гриффиндорка, на ходу снимая с себя пуховик, оставшись в растянутой и застиранной футболке «NIRVANA», рванных на коленках джинсах и в кедах. — Я готова убить за какой-нибудь сэндвич, — честно признается Гермиона, сворачивая в один из «хозяйственных» коридоров, где начиналась вотчина Антона и вверенных ему домовиков. — Не успела поужинать. Я думала приготовить что-нибудь в коттедже, может быть спагетти или... не знаю, — шепчет она, спускаясь по старой винтовой лестнице вниз, в подвалы. Грейнджер делает какое-то смешное и непонятное движение руками на словах «не знаю», изображая, кажется, приготовление какого-то слоеного пирога. — Звучит аппетитно. Особенно вот «это», — он пытается повторить за Гермионой, — может, в следующий раз? Похвастаешься своим кулинарным мастерством, заодно проверим крепость моего желудка, — Аластор скатывается в суховатую шутку, на деле не имея никакого понятия о том, готовила ли когда-то в своей жизни девушка. Он-то и о себе не был уверен до тех пор, пока не столкнулся с необходимостью что-то поесть. Тогда всё пришло по наитию, и спустя час времени, проведённого на кухне, мужчина уже припоминал о том, как скрупулёзно готовил прежде. А после вспомнил и тот факт, что критически подозревая половину Министерства, Аластор не хотел быть отравленным какой-нибудь тупой канцелярской сукой. Бесславная смерть, бесполезная и до жути тривиальная. Потому со временем очередное устойчивое клеймо было приклеено к его личности: ест и пьет только из своей посуды, настолько Муди параноик. Самой причины или же ряда причин, почему он решил оберегать эту сторону своей жизни, Аластор не помнил. Возможно, его пытались отравить или опоить, но следовать своим прежним правилам до конца ему казалось беспричинным — словно вовсе не он выдумал это правило, а кто-то другой. Она тихо смеется, но тут же громко вскрикивает, когда, споткнувшись о скол на истёртых временами ступенях, почти что падает у порога неприметной деревянной двери, возле которой горел заговоренным огнём самый настоящий факел. — Спасибо. Я в порядке. Правда, — говорит она, неловко отряхиваясь, когда Аластор помогает ей встать на ноги. — Ты знал, что почти все домовики не признают и даже побаиваются лампочек и электричества? — она указывает кивком головы на горящий факел. — Идём. Надеюсь, там никого не будет. Всегда неловко, когда я застаю кого-то на кухне, — смешно зажмурившись, Гермиона поворачивает дверную ручку и комично, немного мультяшно, стараясь не шуметь, заходит внутрь помещения, проверяя следует ли Аластор за ней или нет. — Ура! — беззвучно ликует гриффиндорка, оглядев просторный подвал и расположенную здесь кухню, оборудованную согласно предпочтениям и привычкам домовиков, а значит поистине «средневеково», даже если сравнивать с её кухней в коттедже. Мужчина усаживается в затёртое кресло у самой решётки камина, которое, должно быть, безраздельно принадлежало Антону и было слишком большим для размеров обычной мебели с непривычно высоким кофейным столиком рядом. Теперь, когда куртка и свитер Аластора скинуты на стул, рядом с ним полыхает огонь, а Грейнджер что-то мастерит на кухонном столе, мужчина снова ощущает эту какую-то уютную странно-домашнюю атмосферу, по-настоящему расслабляясь. Гермионе удается это— становиться внезапно «своей»; той, которой можно и, главное, хочется доверять. — Я надеюсь, ты питаешься чем-то, кроме табака и кофе, Аластор?.. — спрашивает Гермиона у мужчины, отрезая несколько тонких слайсов сыра, которые внахлёст располагает поверх ветчины, помидоров и маринованного перца на сэндвичах, которые она скрупулёзно сооружала уже несколько минут, ловко орудуя ножами, тёрками, венчиками и чем-то еще. Она прерывает своё увлекательное занятие, чтобы испытующе посмотреть на мракоборца, сидевшего в наколдованном ею однажды кресле у огромного и длинного камина, что занимал одну из стен почти во всю длину. — А то мне придется попросить кого-то из эльфов перебраться в коттедж. Ты смерти его желаешь? Едва ли кто-то из них сможет совладать со стиральной машинкой или духовкой, — девушка смотрит на него с забавным прищуром, шутливо направив в сторону мракоборца острое лезвие длинного кухонного ножа. — Ты меня недооцениваешь, Гермиона. Вообще-то я приготовил рагу, но был вынужден убрать его в холодильник, потому что ты не… — Мисс Гермиона! Зиппи услышал Ваш голос и решил помочь! — эльф возникает за секунду до того, как Грейнджер визгливо пугается, услышав его голос, чем заставила мужчину улыбнуться. Она роняет из рук нож, и тот с неприятным звоном падает на каменные плиты пола в школьной кухне. — Зиппи, — она с укором смотрит на домовика, одетого в крошечные брюки и аккуратную рубашку — это было условие Грейнджер, чтобы домовики были одеты в настоящую одежду. — Зиппи помнит о Вашем запрете, мисс! Но Зиппи хочет помочь, чтобы мисс могла провести время со своим гостем! — отвечает маленький престарелый домовик, который прибыл в Уитби одним из последних, но успел пообвыкнуться и даже поладить со странной мисс Грейнджер. Тем временем Аластор молча наблюдал за переменами в лице Грейнджер, пока домовик отчаянно тараторил свои объяснения, убеждая девушку наконец-то сжалиться и принять устоявшийся порядок: готовка и уборка — это вотчина домовиков. Муди хотел сказать о том, что припоминал её стойкую позицию по защите прав и свобод этих существ. Домовик бросает взгляд бесцветно-серых глаз в сторону Аластора и тут же падает на пол. Грейнджер срывается с места, подумав, что маленькому эльфу стало плохо. Он рухнул на колени и возопил: — Мастер Аластор! Хозяин! Зиппи знал! Зиппи верил, что мастер живой! — Чего…? — усмехнулся мужчина, не очень понимая смысла этой феноменальной актёрской игры, пока старый эльф не приблизился к Муди, шаркая коленями по каменным плитам. Аластор точно узнавал эти большие глаза, и хрусталь сероватого зрачка, и комичные уши, и до жути знакомый курносый нос, и этот странный акцент, и это молебное падение к его ногам с беспредельным отчаяньем. — Мастер Аластор! Прошу! Умоляю! Накажите Зиппи за то, что не сберег Данноттар! Зиппи не смог! Зиппи виноват! Зиппи так сильно виноват перед мастером! — обливаясь крупными слезами, без конца шмыгая носом, отвешивая поклоны Аластору, касаясь морщинистым лбом подошв ботинок своего господина, домовик вымаливал себе простительное наказание. — Зиппи. Ты ни в чем не виноват, — тихо говорит Грейнджер, подходя к эльфу и садясь рядом с ним на колени, чтобы быть одного роста с невысоким, но коренастым домовиком. — Виноват! Зиппи и другие домовики во всём виноваты! Зиппи виноват в том, что он ушел! Не смог больше видеть того, чем стал славный Данноттар! Хозяин, умоляю! Накажите Зиппи! — на этих словах эльф поднимает взгляд своих огромных, как два блестящих блюдца, глаз на Аластора, пригвождённого к креслу. — Хозяин не хочет разговаривать с Зиппи. Хозяину больше не нужен Зиппи! Зиппи накажет себя сам! — в руках домовика сверкает серебристой вспышкой длинное лезвие ножа, что обронила Гермиона, который, должно быть, призвал своей магией эльф. Со свойственным всем эльфам поистине гриффиндорскими отчаянием и безумством, Зиппи направляет лезвие ножа себе на грудь, замахиваясь. — Зиппи, нет! — Гермиона перехватывает нож в крохотных, но сильных руках домовика, пытаясь отобрать его, не обращая внимания на то, что острое лезвие режет ладони и пальцы. — Аластор! — зовёт она мужчину, который, кажется, вновь слишком глубоко погрузился в собственные воспоминания. Его бьет резко. Наотмашь. Прошлым. Солёный вкус разбивающегося в крошево брызг штормового северного моря Шотландии. Он чувствует оседающий, влажный холод на коже. С небес осыпается пепел защитного купола, разрушенного битвой и бешеным натиском приспешников Темного Лорда, смутные голоса которых гремят в его ушах. Руки сжимают чье-то тело — Аластор смотрит на женщину, которую отчаянно жмёт к своей груди, боясь того, что будет, если отпустит. Большие синие глаза, тугая кожа, сухим пергаментом стянутая на пожилом лице, тёплая улыбка — убивающе-безжизненная. — Нужно уходить, их слишком много! Аластор! Аластор, оставь ее! Долейна мертва! Аластор, сын! — голос его отца ревёт громом совсем рядом и срывается куда-то вперёд. Отец бросает вихрь из древка волшебной палочки, сметающий на своем пути всё живое и мёртвое. Но Аластор помнит, он видит, что бабушка всё ещё жива, она сжимает его руку — ему ведь не кажется! Он видит это, чёрт возьми, нельзя её бросать! Ведь их задача была защитить Данноттар! Как они могут всё бросить? Чьи-то руки хватают его за плечи, тянут назад. — Мама, она жива, мы не можем… — протестует он. — Сигги, это Авада! Нет времени! Трансгрессируй! Но он снова смотрит в пустые глаза пожилой женщины, которая вырастила его, которая была тем компасом, по которому каждый член их семьи шёл вперёд. Выпускает её из рук — мёртвую, холодную, внезапно такую молчаливую. Бежит по вязкой, неестественно зелёной траве, которая быстро начинает жухнуть и гибнуть. Палочка запускает щит, чтобы не поймать удара в спину. Он оборачивается и видит серую воронку смерча, что взвился над проходом к их родовому поместью. Видит, как его отец неистово колдует, а вместе с ним его брат — дядя Кэдоган и дед. Стихийная магия, которая так легко поддавалась тем, кто однажды проходил испытание защитой Даннотара, в последний раз защищает это реликтовое место от посягательств тьмы. Воронки смерчей множатся, растут, уничтожающим месивом сметая всё то, что было неподступной крепостью сотни лет. Резко наступает тишина. Он дышит спёрто, будто оказавшись в вакууме пустоты. Это уже не его дом, а то самое безопасное место, о котором говорила мама. Аластор смотрит рядом с собой и понимает — он один. Она не последовала за ним, она осталась там, на шотландском склоне вместе со своим мужем; с теми, кто являлся семейством Муди. Аластор пытается перенестись обратно, но ему не удаётся — блок на трансгрессию снова восстановлен. Он кричит, мечется зверем, пока не появляется домовик, который, прижав уши, соглашается перенести господина назад. Они оказываются в доме, наполненном уничтожающим грохотом и воющим ветром. Преодолев сузившийся до душного коридора путь к входной двери, Аластор вырывается наружу. Воздух разряженный, ледяной рвётся в легкие. Смерч растворяется на глазах, возносясь к небу обрывками туч, которые тут же гремят и возвещают о дожде, что следом обрушивается на землю. Шаткие шаги несут Аластора к сидящей на земле матери, которая гладит спутанные кудри Руисерта — его отца — и оседает рядом с ним, словно слишком устала. Он смотрит в потухшие синие глаза своей матери, что так же сжимает окоченелыми пальцами руку изрезанного тела его отца. — Аластор, прикажи ему остановиться. Пожалуйста! Он обнаруживает себя вцепившимся в подлокотники. Будто он боялся, что провалится из этого кресла в расползающуюся вокруг бездну. — Ты был до конца, Зиппи… — теперь собственное дыхание бьётся пульсом в ушах, и старинная кухня, удивительная похожа на ту, что была в его доме детства и юности, обретает ощутимо знакомые черты. — Я приказываю положить нож, — рявкает он безжалостно и раздражённо; голосом своего деда, приказным, беспрекословным, обрывая терзания домовика на корню. Серые глаза домовика раскрываются, смотрят на своего «мастера», озарённые каким-то неизвестным никому осознанием, уши поджимаются и голова боязливо опускается в подобии поклона. — Да, мастер Аластор, — почти шепчет домовик, наблюдая за тем, как его найденный хозяин жмурится от боли и склоняется над коленями, утирая проступившую испарину на лбу. Серая футболка начинает липнуть к телу тёмными разводами от ворота на груди и спине. Зиппи несмело подходит своими шлепающими шажочками к мужчине, трогает его за колено, всматривается; ищет. — Господин Аластор, Зиппи может вам помочь? Зиппи видит… эту болезнь, — заискивающе шепчет домовик, опасаясь, что его новые слова приведут Муди в очередное состояние нестабильности. — Не нужно Зиппи, всё в порядке, — широкая рука накрывает макушку эльфа, проводит по широким ушам и домовик тут же разражается рыданиями, жмётся к его ноге, — полно рыдать, ты теперь знаешь, где меня найти. Можно сказать, что сам меня нашёл в этом доме, где мы оба помогаем юной мисс… Мужчина знал — этой ночью он уже не сможет заснуть. Так бывало всегда, если к нему приходили такие большие отрезки воспоминаний. Он уже знал, что будет сидеть в своей комнате и метаться, будто загнанный в клетку, боясь провалиться в небытие, потерять связь с реальностью и снова сломаться. Должно быть, это глупо. Кто-то говорил ему, что нужно выбирать не тот путь, который лёгкий, а тот, который правильный; он, как правило, самый трудный. Казалось, что это и есть решение — влезть в кроличью нору своей памяти и наконец-то стать собой прежним. Вступишь на этот путь и обратной дороги не будет. — Блять, ну не реви, Зиппи! Долейна не любила, когда домовики плачут, помнишь? — домовик ещё больше взрывается причитаниями, впиваясь в ногу Аластора. Мужчина распрямляется, ощущая отступающую боль. Аластор смотрит на девушку, которая жмёт ладони, с которых срываются капли крови; он недовольно сжимает зубы. — Зиппи, ты можешь починить мисс Грейнджер? — почему-то Муди чувствует себя виновным за то, что она снова ранит себя, — неси блядский бадьян и марлю и иди отдыхать! — все эти вопли начинают выводить его из себя. Домовик исчезает, пока мужчина поднимается с кресла, берёт руки девушку за запястья. Мгновением позже Зиппи возвращается с бадьяном и белой тряпочкой. Аластор говорит ему отправиться прочь и принимается за планомерную работу, каплю за каплей поливая резаные раны и стирая кровь марлей, пока чудо-настойка исцеляет ладони. — Ты в порядке? — тихо интересуется Гермиона, морщась от боли. Аластор усмехается. Вряд ли во всём, что происходило, был хоть какой-то мнимый порядок. Описание чистого хаоса подошло бы гораздо больше. — По моей персональной шкале пиздеца — в полном, — мужчина обвязывает одну ладонь повязкой, принимается за вторую. Порезы вышли довольно глубокие, и ему невдомёк, как и зачем она так отчаянно терпела эту боль, нарывалась на неё. Муди снова оглядывает эту хрупкую миниатюрную девушку с очень взрослым взглядом и удивляется тому, какая сила воли скрывается в ней. — Зиппи служил в нашем фамильном доме. Был такой замок на юге Шотландии, Данноттар, и мои предки жили там, должно быть, со времен Мерлина. Хорошее место, защищённое. Помню, гости ещё несколько дней приходили в себя из-за влияния защитного «купола». Зиппи чаще всего помогал нашей хранительнице очага — моей прабабушке, которая запрещала себя так называть. Долэйна Алистар Крейн-Муди — она преспокойно дожила до… хм… не помню даже, сколько ей было, больше ста лет точно. Как ни странно, меня назвали в её честь. Она очень похожа на МакГонагалл, — ухмыляется мужчина, обрабатывая вторую ладонь и оборачивая её марлей. Грейнджер замирает, щурится и тихо шипит, когда ощущает то, как бадьян горько обжигает ладони, вслушиваясь в рассказ Аластора. Она боится спугнуть его откровенность даже слишком громким, глубоким вдохом. Неустанно следит сапфирами глаз за тем, как он хмурит лицо, говоря о потерянном им поместье, о близких и доме, которого и его лишила эта уродливая война. — Когда наше родовое гнездо пало в Первую Магическую войну, — он мысленно добавляет, что не помнит выживших в той бойне, — оставаться там больше не было смысла, потому что там не осталось ничего. Грейнджер сдерживается, терпит: и горький бадьян — кожей, и давит внутри себя нервную дрожь, что ощущает, слушая мракоборца, не позволяя себе разрыдаться перед ним — «В очередной, мать его, раз» — думает гриффиндорка, отворачиваясь, когда Аластор утирает лоб, сметая волосы в сторону: — Я бы не отказался от чего-то крепко-алкогольного.***
Аластор испытывает смутное дежавю, когда ему снова приходится ковыряться в кухонных принадлежностях, но виски ему удается находить лучше всего. Выставив два стакана на столешницу, но чуть подумав о том, что девушка вряд ли захочет разделить с ним крепкую неразбавленную выпивку, один убирает обратно. — Не помню, служил ли Зиппи у меня в новом доме, но… не думал, что увижу ещё кого-то из времен моей юности. — Не всем домовикам приходит в голову спасаться, Аластор, — говорит она тихо, смахнув выступившие горячие слёзы со своих щёк нелепым, грубым движением перебинтованных рук. — Не всем хватает смелости на то, чтобы уйти. Я рада тому, что Зиппи хватило всего этого. И тому, что он оказался здесь и сейчас, чтобы помочь нам с тобой собрать этот пазл, — исправляется гриффиндорка, занимая его согретое место в кресле и хмурясь, когда мракоборец скользит по её орбите, мелькает перед глазами. Она слышит, как тот сызнова возится с чем-то на кухне. Косит взгляд в сторону мужчины, который занимается спасительным виски; как тогда, в её коттедже, перед тем, как … Гермиона закрывает глаза, гонит от себя воспоминания о случившемся после, старательно стирая из памяти знания о том, каковы на вкус его губы. Смотрит себе на ладони, скользит синими искрами по каменным плитам пола, глядя на огненные всполохи, бликующие по стоптанным камням, когда ловит себя на том, что она бесцеремонно и жадно пялится на задницу мракоборца.***
— Ты меня как головоломку собираешь, сама того не зная, Гермиона. Она тепло улыбается в ответ на его слова, маскируя эти без сомнения очень важные слова в нелепую шутку, посчитав, что так будет комфортно для них обоих. — Мы обязательно соберём всё, ведь я обожаю пазлы и головоломки, Аластор. Неспеша наполнив на половину стаканы янтарным напитком шотландских богов, мужчина тяжело выдыхает, словно этот диалог забирает у него больше сил, чем он рассчитывал. Прошлое, даже в таком непримечательном общении, начинает давить и раздражать. Словно назойливая муха, которая залетает в комнату, где ты пытаешься отдохнуть, и кружит. Кружит и жужжит, запертая в грёбаных стенах — в его черепной коробке — своё бесконечное «память», «прошлое», «вспомнить», «восстановить». Аластору начинает казаться, что если он не переведет тему, то постепенно выйдет из себя — это ощущение плещется где-то на поверхности чаши его терпения, потревоженного появлением Зиппи. Ему не хочется быть таким, хотя бы не сейчас. Ему хочется утихомирить этот раздражающий зуд, сползающий вниз по затылку и не упустить вечер, которого Аластор в тайне ждал. Вечер не в одиночестве, а с ней. — Мне начинает казаться, что ты специально самоотверженно травмируешься, — усмешка, больше похожая на улыбку, прячется уголках губ сквозь поросшую щетину. — Ты вправду так думаешь? — с улыбкой спрашивает Гермиона, призвав практически готовые сэндвичи изящным движением руки. Толстая деревянная разделочная доска плывёт в её сторону, минуя Аластора, покачиваясь из стороны в сторону, повинуясь магии гриффиндорки. — Что ж, это определённо лучше, чем правда. Ведь она заключается в том, что я по-гриффиндорски отчаянна в своих действиях, — она смешно фыркает и левитирует доску на деревянную поверхность аккуратного высокого кофейного столика с изящными, гнутыми ножками. Наполовину наполнив стакан янтарным напитком, Муди идет обратно и останавливается, вскинув бровь глядя на по-королевски рассевшуюся в его кресле девушку. — Если ты предлагаешь сесть к тебе на коленки, мисс Грейнджер, то я не такой, — максимально хмуро сообщает Муди, удивляясь тому, как легко он снова начинает мрачно шутить, хотя за неделю относительного молчания Аластору казалось, что он вовсе забыл, каково это — разговаривать. — Меняю кресло на стакан, господин аврор, — с откуда-то взявшейся в ней дерзостью говорит Грейнджер, кивая на отсутствие второго стакана в руках мужчины. Бывший мракоборец без зазрения совести подаёт руку девушке, которую она принимает и чуть заметно морщится от неприятного ощущения в тыльной стороне ладони, когда пальцы Аластора задевают затянувшуюся на порезах кожу, касаясь чувствительного места шершавой тканью повязки. Муди погружается в кресло с довольным кряхтением и тянет Гермиону за руку к себе на колени, снова с трудом сдерживая ухмылку. Девушка с опаской смотрит на колени мракоборца, с уютом расположившегося в скрипучей глубине кожаных подушек. Она качает головой, отказываясь занять предложенное им место, старается не жалеть об этом. Но тут же терпит крах, когда голова взрывается десятками ярких, жарких и страстных картинок, когда она представляет себя на коленях этого мужчины. Низ живота пульсирует, мерцает тёплым в предвкушении. Грейнджер закрывает глаза на мгновение и всё же достает волшебную палочку. Вспоминает уроки трансфигурации и лёгким взмахом вырисовывает заклинание, создавая точную копию кресла. Ставит его ощутимо близко к тому, что занял Аластор, и с чувством выполненного долга прячет палочку. — Приятного аппетита, Аластор, — говорит гриффиндорка, неуклюже шлёпнувшись в глубину своего кресла, явно довольная результатом. — Я надеюсь, что это съедобно, — бубнит девушка, схватив один из бутербродов. Она с наслаждением откусывает от него большой кусок, старательно подъедая сэндвич, когда тот начинает распадаться почти что на атомы в её неловких руках. Гриффиндорка смешно, шумно втягивает в рот лист зелёного салата и прилипшую к нему ветчину, когда те выскальзывают из слоёв бутерброда, поэтому оставшееся время ей приходится жевать хлеб с майонезом и сыром. Всё это время Гермиона не может не смотреть на Аластора, с аппетитом уничтожавшего свою порцию недоделанных ею бутербродов. Ей нравится смотреть за ним, видеть его каким-то до жути обычным, кем-то нормальным, а не помеченным грёбаной войной. Ей нравится быть с ним. Вот так. Чарующе просто, обычно. Вот так — сидеть среди ночи и есть бутерброды. Вот так бы всегда. Или хотя бы подольше и чаще.