Пустое вы сердечным ты Она, обмолвясь, заменила И все счастливые мечты В душе влюблённой возбудила. Пред ней задумчиво стою, Свести очей с неё нет силы; И говорю ей: как вы милы! И мыслю: как тебя люблю! А.С. Пушкин, «Ты и Вы», 1828 г. __________________
Заклинания вспыхивают яркими всполохами, полосуя и разрезая пространство вокруг неё. Убивающее заклятие пролетает в паре дюймов слева, обжигает щёку и слепит глаза, но Гермиона, не сбавляя темпа, бежит вперёд, спеша за Роном, поскальзываясь на обломках статуй, каменном крошеве и разбитых ступенях. Кто-то из учеников падает навзничь, сражённый смертоносным заклинанием. — Рон! — кричит Гермиона, пытаясь вырвать руку из цепкой хватки гриффиндорца, чтобы проверить, можно ли помочь их сотоварищу. Рон лишь сильнее сжимает её руку, тянет девушку на себя и лишь прибавляет скорость. — Рон! — она зовёт его снова; парень оборачивается лишь тогда, когда они исчезают за дверью туалета Миртл. — Что?! — резко рявкает он, впечатав Гермиону в стену. — Извини, — нервно добавляет он, чиркая пятернёй по отросшим волосам. — Я просто хотела ему помочь, — тихо шепчет девушка, оседая на пол. — Я знаю, — он оказывается рядом; шершавые, перепачканные в каменной пыли пальцы стирают с её щёк слёзы, пачкая сильнее. — Я знаю, Миона, правда. Но сейчас не время геройствовать. Нам надо помочь Гарри. И я не могу позволить себе потерять тебя. Он ведь меня убьет, — Уизли нервно смеётся, кривя губы в косой ухмылке. Гермиона невпопад смеётся, кивает головой, соглашаясь со словами Рона, и встаёт на ноги, подходит к другу, шепчущему нужные слова на парселтанге, отворяя тайный ход в подземелья с василиском. Приснившееся ей воспоминание больно обжигает память, заставляя Грейнджер резко распахнуть глаза в немом крике. Проходит пара мгновений, и лишь только после этих долгих, томительных секунд, пропитанных паникой и непониманием, Грейнджер признает в тёмных очертаниях теперь уже «свою» гостиную в крохотном, похожем на игрушечную шкатулку коттедже на отшибе рыбацкого городка Уитби. Она находит себя лежащей в глубине мягкой обивки дивана, небрежно укутанная в тонкий пёстрый плед, сшитый из ярких разноцветных кусочков, и замечает крепкие объятия Аластора, прижимающего её к себе и оберегавшего от неминуемого падения на пол. Грейнджер непонимающе смотрит на лицо крепко спящего мракоборца. С трудом, но она выбирается из его объятий. Стараясь не шуметь, — что при её больной ноге довольно проблематично, — Гермиона накидывает на себя пуховик, который оставила на спинке высокого барного стула у аккуратного острова на кухне ещё утром. Нырнув в летние кроссовки, которые было легче надеть, чем ботинки, Грейнджер крадётся к стеклянным створкам раздвижных дверей, что представляли собой небольшой козырёк и «стенку» в четыре оконных рамы до самого пола, которые вели к широкой площадке заднего двора и лесу. Где-то там, сразу за спрятанным на холме густым лесным массивом, ютились старые стены аббатства, в которых теперь расцвела «Школа Для Магглорожденных Волшебников». С едва слышным щелчком Гермиона двигает скользящую дверь в сторону, открывая себе путь к Уитби. Ей нужно быть там, ей нужно убедиться в том, что детям и её друзьям ничего не угрожает.***
Аластор вырывается из очередного кошмарного сна, усаживается на диван. Пальцы одной руки яростно стискивают спинку, другая же рука сжимает футболку в области солнечного сплетения. Он ни черта не слышит — в ушах отбойным молотком колотится метроном собственного сердца. Что-то резало его тело, что-то кололо его шрамы. Мужчина опускает ноги на пол, зажмурившись для большей концентрации. Где-то за спиной он услышал шорохи. Аластор оборачивается и видит тёмный силуэт, пробирающийся сквозь створку грёбаного французского окна. Инстинкты сработали раньше, чем он начал что-то анализировать. В голове всё ещё стоял дикий шум, но Муди обогнул диван и метнулся к лазутчику. На кухонной стойке небольшой нож привлек его внимание. Мужчина тут же схватил его и кинул в сторону «неожиданного гостя», который не успел перешагнуть порог, когда услышал свист пролетевшего в нескольких дюймах от правого виска небольшого ножа для резки фруктов. Аластор тут же с разгону валит его на землю, выбивая из лёгких весь воздух. Сильные мужские руки сдавливают грудную клетку, шарят по пуховику в попытках добраться до шеи. Гермиона пытается увернуться. — Аластор. Это я! — хрипло кричит гриффиндорка. Грейнджер задыхается, обожжённая холодом, когда Аластор ловит её шею в локтевой захват и начинает душить. Холодный снег обжигающе больно колет и режет щеку. Ей трудно и больно дышать — каждый вдох, будто глоток горящего скипидара обжигает горло и лёгкие, но Грейнджер с жадностью вдыхает хрустящий морозный воздух, хватая его ртом, втягивая через ноздри, чтобы наполнить себя до краёв, попытаться суметь надышаться «про запас». Организм в панике напитывается кислородом, выпаривает его в адреналин, что заставляет Грейнджер мелко дрожать под своим огромным пуховиком. — Аластор! Помоги мне! Помоги! — Грейнджер зовёт на помощь собственного душителя, меняя тактику, надеясь на то, что этот сюжетный твист и вправду поможет. И Муди слышит её — откуда-то из-под гула своих неочнувшихся мыслей, в которых ещё горит агония очередного обрывка памяти; и не сразу осознает, что в его руках именно Гермиона. Он резко поворачивает пойманного лазутчика лицом к себе, убеждаясь, что и вправду видит девушку. — Какого чёрта ты лезла через задний ход?! — возмущается он, нависая над ней, отчаянно ударяя кулаком в снег, и откидывается на задницу в сторону. Вид Гермионы, жадно хватающей воздух заледенелыми губами бьёт под дых. Муди шатко взбирается на ноги, но почти сразу грузно рушится задницей на ступеньку. — Всё хорошо, — убеждает она. Встает на колени и подтягивается в сторону мракоборца, сидевшего на краю аккуратной каменной лестницы, ведущей в небольшой садик, что ограждал невысокий, типичный для старинных степных коттеджей, забор. — Я чуть не убил тебя… Мерлин… нужно уходить отсюда, — растирая ладонями лицо, шепчет он себе под нос. — Всё хорошо. Всё хорошо, — тихо повторяет девушка, пока не понимая, для кого из них двоих завела эту мантру. Он не хочет слышать её слов, отмахивается и продолжает бубнить что-то себе под нос. Упрямо прячет свой взгляд за ладонями, которыми пытается будто содрать с себя кожу, избавиться от налипшей паутины или снять маску. Грейнджер решает сдаться, отложить свой побег в школу на какое-то время, подождать, когда наступит момент его просветления. Гриффиндорка отсаживается от мужчины и, продолжая мелко дрожать от холода, негнущимися, замёрзшими пальцами комкает снег рядом с собой, отвлекаясь на сковывающую её боль, будто прячась от своих собственных тревожных мыслей и демонов, что эти мысли вкладывали в её голову и визуализировали в пугающие её картины. «Успокойся, Гермиона. Если бы что-то случилось, ты бы почувствовала, ты бы узнала!», — говорит себе Грейнджер, то и дело поднимая взгляд в ту сторону, где располагались развалины аббатства. — Прости, — извинения, которых обычно от Муди не вытянуть, искренне звучат из его уст; как никогда ярко он чувствует желание исчезнуть с этого порога, но совсем не фигурально, — прости! Мне нужно уйти… Мне и правда лучше уйти. За эти сутки я дважды едва не… ты натерпелась от меня, да и вообще. Так будет безопаснее. — Эй, — мягко окликает мужчину Грейнджер, устраиваясь на ступень пониже, — посмотри на меня. Пожалуйста. Она касается его колена; точнее, того места, где когда-то было колено его «настоящей» левой ноги. Смутившись, девушка убирает свою руку, тянет Аластора за руку, привлекая его внимание к себе. Его полосует гнев и бессилие: первое он не может до конца побороть, второе — никогда не мог выносить. Каким бы искалеченным он ни был, он никогда не мог позволить себе стать бесполезным куском плоти. А ведь казалось, что физика и так знатно поиздевалась над аврором, но ломало его другое. Выдавить бы из собственной головы всё это дерьмо, выжать всё это безумие, но как бы сильно Аластор не пытался, становилось только хуже. А рядом эта девчонка, хрупкая, глупая, потому что не может сказать ему прямо в лицо его собственным мысли, которые он видит в её глазах, читает в дёрганом прикосновении к его ноге. «Да, поломанный. Сильнее, чем прежде. Какого же Мерлина боишься?! Какого блядского Мерлина лезешь ближе, чем твердит тебе твой разум!» — Объяснишь, куда тебя, блять, понесло?! — он подрывается с места. Сжимает её руку, помогая встать на ноги, и не сводит с Грейнджер тяжелого, злого и угрюмого взгляда. Почему она так смотрит на него, будто знает все его сокровенные ужасы и готова пожалеть, он ведь едва её не убил! Девушка тут же отступает, делает шаг по направлению к дому, манящему её своим теплом и уютным светом, но оступается из-за ноги, которую насквозь пронзает горячая острая игла боли. Аластор всё ещё держит её за руку, притягивает к себе сильно, уверенно, но всё равно аккуратно. Именно благодаря этому ей удается устоять на ногах. — Мне захотелось подышать свежим воздухом, — нагло врёт девушка в ответ на заданный им вопрос. Аластор обжигается таким невинным объяснением, зубы сводит сжатой челюстью. Она теряется под этим пристальным, острым, как гоблинский клинок, взглядом разноцветных глаз. Грейнджер отводит свой взгляд, когда Аластор ловит его своим, боится, что он увидит в ней ту же отраву, что кипела внутри него. — Не смотри на меня так, — злясь на себя цедит гриффиндорка, всё ещё чувствуя на себе его препарирующее внимание, — да блять… — злые горячие слёзы таят на её красных от холода щеках. — Это ощущение… — не переставая плакать, она тянет ворот пуховика, будто боясь задохнуться. Комкает своими до красноты и дрожи замёрзшими пальцами грубую ткань, где-то у горла и на груди. — Эта проклятая паника. Этот пожирающий твой мозг страх, — она кусает губы, чтобы справиться с панической дрожью, снова сжимает чёртов пуховик в пальцах, стиснув их до боли. Аластор подхватывает её на руки. Несёт эту хрупкую девочку-войну, размашистыми шагами возвращая её домой. Взмахом руки Гермиона закрывает за ними стеклянную дверь, шипит как сердитая кошка, когда Муди перехватывает её в своих руках, пытаясь устроить девушку удобнее. — Я просто… я не могу перестать думать о них. Понимаешь? После всего, что случилось в Хогвартсе, с Орденом, со мной, Гарри и Роном, и остальными… Этот пожирающий твой мозг страх; он должен толкать его прочь, подальше от всего, что она с таким надрывом перечисляет; всё, что отзывается в нём, рикошетит в грудную клетку строго между ребер. Рубит. Ему не нужно искать повод задержаться, хоть на минуту оправдывать то, что он всё ещё остаётся рядом с «Хогвартсом», рядом с Орденом, рядом с ней. Поломанной, изнурённой, такой же свихнувшейся — второй половиной той же грёбаной медали, ребром которой был сам Аластор. Воплощение его собственного бессилия. «Проклятье…» Двое выживших в кораблекрушении дрейфуют в спасательной шлюпке на двоих. Рвут себя в клочья, травят солёной водой в надежде найти в этом спасение; выстрадать, чтобы откупиться от проведения или обмануть природу. Ничего из этого не работает, остаётся лишь тонуть в отчаянии — каждый в своем; в одном океане на двоих. — Всё встанет на свои места, только отвезём тебя домой… в Уитби, — а затем я просто исчезну. Он усаживает её на высокий барный стул на кухне. Видит, как дрожат её ладони, истерично сжимающие петлю воротника её большого пуховика. «…пожирающий …страх» Запертые в этом крохотном кукольном доме, пустые и брошенные, и вправду как две сломанные куклы. И никому не нужно его мнимое «спасение», которое оборачивается болью каждый новый раз. Всё ведь просто — отступи, отойди, убери свои грёбаные порывы, найди себе другой смысл, в котором не нужно будет становиться причиной чьей-то гибели. «Прямо сейчас нужно уйти», — думает Аластор, но тянет руки к её судорожным попыткам освободиться от согревающего тепла своего дурацкого безразмерного пуховика; расстегивает, распахивает, обнажает её беззащитные плечи, вязнет в её желании быть ближе. Он упирается рукой в холод столешницы справа, которая становится якорем, и кладёт другую руку на плечо Гермионы, клонит голову вниз под грузом своего мрака; почти Её обнимает. Грейнджер прячет лицо в складках его джемпера, уронив голову, уперев макушку в грудь мракоборца. Она делает глубокий вдох, желая успокоиться, наполняя себя его запахом и ароматом какого-то дешёвого мужского геля для душа, смешанного с запахом нагретой кожи, сдобренного нотками терпкого табака, привкус которого она всё ещё ощущала на кончике языка. Грейнджер с шумом вдыхает, сжимает рукой край его джемпера, отговаривая себя от той мысли, что с отчаянным звоном зазвучала в её голове пару секунд назад. — Ты же сама понимаешь, что я опасен, — тихо громыхает его уставший голос. Тепло её дыхания проникает сквозь одежду, опаляет стылое сердце. Его ладонь скользит по натянутой спине девушки. Под хлопком белой футболки легко ощутить стройный ряд позвоночника, перья расходящихся в стороны ребер, крылья проступающих лопаток, лощёные линии мышц, корсетом облегающих её силуэт. Вся её эта беззащитность резонирует статическим электричеством, и он не может напомнить себе, почему не может просто касаться Гермионы, чтобы сохранить в памяти что-то нежное и хрупкое, прежде чем снова скроется из поля зрения всех выживших членов Ордена, как уже давно запланировал. Скроется с её глаз, пронзительно синих, взглядом которых она зачем-то сталкивается с ним. Цепляется пальцами за него, будто запрещает ему даже думать о том, чтобы сделать блядски правильный шаг назад и закончить эту критическую цель, которая казалась приемлемым решением, — сбежать. — Я понимаю тебя, Аластор. То, что ты чувствуешь, и то, что тебя так сильно пугает. Она поднимает глаза на мракоборца, нависшего над ней огромной чёрной тучей; столкнувшись с ним взглядом, Грейнджер теряет себя в непроглядной темноте карего глаза и тонет в бездне прозрачно-голубого, сгорая в холодном огне, которым Аластор Муди опаляет её, скользя по ней горячим, красноречивым взглядом, от которого внутри неё всё холодеет, но при этом горит. Она тянет руки вверх, комкает джемпер, скользит пальцами по его плечам, в то время как с жадностью рассматривает его лицо, режет взглядом по скулам к губам. Она рубит его канаты, касаясь своими обжигающими холодом пальцами его шеи и в молчании смотрит ему в глаза, и Аластор покорно склоняет голову. Грейнджер ведёт ладони вверх и запускает пальцы в его волосы, впиваясь в кожу на затылке. Заставляет его отпустить брошенный якорь. И мужчина линует шершавыми подушечками пальцев острые скулы, окунает их в её волосы и тонет в голодном поцелуе; в одном на двоих. Губы сталкиваются с пламенем, лижут огнём налитые желанием, требовательно распахнувшиеся ему на встречу губы. Мужчина накрывает Гермиону своим телом, сжимает затылок, чуть наклоняя в сторону и будто подстраиваясь к ней теснее. Её спрятанные в поцелуе стоны слишком сильно будоражат своей новизной. Его кожу орошает рябь мурашек, что разносятся волной от царапающих пальцев на его затылке, которые незамедлительно скатываются по его груди и тянут свитер вверх; прочь, туда же, где сейчас лежит её куртка. В груди бурлит сжатый в тиски приглушённый собственной волей стон. Пальцы правой руки находят край её футболки и слишком вольно стягивают кожу в своих тисках, поражаясь тому, как его ладонь легко обхватывает изгиб талии, и тому, как легко он сумел дернуть её бедра на себя в следующее же мгновение, слишком тесно к себе. Ладонь тут же наливается лаской, оглаживает обнаженную кожу талии и заставляет его сбавить пыл. Он выныривает, зычно набирает воздуха в лёгкие и всё ещё чувствует губы Гермионы эхом обжигающего дыхания. Обрывает свою попытку снова прижаться к этим губами, болезненно чувствуя пропустившее удар сердце в своей груди. И снова эти синие глаза-цунами режутся в его воспалённый разум, и он позволяет им проникать в любые глубины, наслаждаясь слишком много говорящей тишиной и пылающей лавой, что расплывается следом от её рук. Он не собирается лгать этим глазам, делать вид, будто этот поцелуй — некая случайность, удачное (или нет) стечение обстоятельств; ошибка. Аластор слишком Муди для такого дерьма. — Я не могу вернуться в школу с тобой. Прости… Ему хочется снова очертить эти скулы, стереть с зарумянившихся щёк дорожки недавних слез, прильнуть лбом к её лбу, пряча пальцы в распущенные волны её волос, и оставить поцелуй между росчерков её бровей — он хочет этого и потому делает, вполне осознано понимая, что ему всё равно придётся сделать то, что будет правильно. Должно быть решение этой задачи, должен быть компромисс. Его снова накрывает поцелуем, которым девушка жмётся к его дыханию. Грейнджер с жадностью целует его, будто пытаясь насладиться на целую жизнь вперёд, обхватив руками его лицо. Мужчина отвечает губам слишком несдержанно, будто вовсе не он остановился двадцатью секундами ранее. Её руки тянут его футболку вверх, и Аластор самостоятельно помогает избавить себя от одежды, обнаруживая перед собой оставшуюся в одном лифе девушку. — Блять… — он рычит, позволяя ей бессовестно терзать свои губы, и от этого невозможно было не кайфовать, но чёрт возьми, она ведь ни хрена его не слышала, даже не пыталась понять. «К дракклу…» — решает он, прежде чем утянуть её в поцелуй с новой силой, касаться её языка и оглаживать нагое тело. Накрывать ладонью грудь и беззастенчиво сжимать её даже сквозь белье, скользить по её фигуре и животу ниже. Облизнуть пальцами округлое бедро и настойчиво сорваться пальцами между её ног, прижимая и растирая тканью джинс. Стирая разум в её стонах и губах. Аластор поднимает её колени чуть выше себе на бедра, и точно распознает смену в её голосе — это была боль, боль в её распоротой ноге. «Блять», — девушка не хочет отвлекаться, он и сам был бы не против того, чтобы никакие внешние проблемы не отрывали его от этого разыгравшегося пекла. — Погоди, Гермиона, — он захватывает её лицо в ладони, заставляя посмотреть на себя, а зря — ему от этого блеска в глазах Грейнджер становится только тяжелее вернуть себе крупицы разума, которые она упрямо пытается отобрать. Он набирает в лёгкие воздуха, чуть сильнее сжимает её шею в захвате ладони, решая для себя, что если они вернутся к этому моменту, то, блядский Мерлин, эта картина будет преследовать его всё время до тех пор, пока он не возьмет её за шею и с удовольствием сорвётся к дракклу в грёбаное порочное пекло вместе с ней. «Если…» — Блять, посмотри на меня. Ты ранена, и… блять, это не та боль, которую я бы хотел тебе причинять… — он шатко отпускает её шею, обнажая взглядом её грудь и стягивая чертовы джинсы — так же, только взглядом, — и думает, что так он самостоятельно пустит своё самообладание под откос. Решение приходит быстро. Аластор хватает девушку за талию и закидывает к себе на плечо, отправляясь прямиком к лестнице наверх. Открыв пару лишних дверей, он идет по коридору второго этажа, наконец оказываясь перед спальней и широкой кроватью, как и полагается в таких домах. Аккуратно подхватывает девушку и кладёт её на прохладную, притягивающую в свою негу постель, и нависает, только чтобы успеть сказать, на сей раз надеясь быть услышанным: — Я не останусь в Уитби, но я могу остаться здесь, в этом доме, если ты не будешь против. Пока не смогу держать себя под контролем, — лишая себя того, чтобы снова попробовать её губы, Аластор отступает, закрывая за собой дверь. Должно быть, он и сейчас сделал ошибку.***
Яркий серый свет заливал аккуратную спальню сквозь распахнутые шторы и полупрозрачную тюль широкого окна расположенного как раз напротив большой кровати со старинным металлическим и кованым изголовьем. Посреди кровати, в ворохе подушек, лежала Гермиона Грейнджер — самая глупая гриффиндорка на свете. Девушка разглядывала облупившуюся штукатурку на потолке своей (теперь уже) спальни, угадывая в узорах трещин и светло-серых пятнах плесени, рассыпанных по потолку, очертания и силуэты животных, предметов или же известных личностей. Она могла поклясться на своем экземпляре Истории Хогвартса, что пятно плесени, разросшейся точно над её головой, было похоже на знаменитый портрет Уинстона Черчилля работы британского художника Сазерленда. Грейнджер вглядывалась в трещины и кляксы около пары часов — лишь бы не возвращаться мыслями к тому, что она натворила вчера. «Дура. Какая же ты дура, Гермиона Грейнджер», — думает гриффиндорка, когда в её памяти снова вспыхивает яркое воспоминание грёбаного «вчера». Она прячет лицо в мягкой подушке, тихо рычит, злясь на саму себя за то, что натворила вчера, за то, с какой блядской жадностью ловила каждый вдох Аластора, мать его, Муди, за то, что позволила себе хотеть его, желать ощутить на себе тепло его прикосновений, жар и вес его тела, за то, что мечтала почувствовать его внутри, отдаться, забыться и потеряться. Она снова оказывается наедине с собой, со своими мыслями и чувствами, с ощущением, что он подарил ей, касаясь её, помечая собой. Неосознанно Гермиона тянет руку к шее, касается нежной и теплой кожи там, где ещё несколько часов назад ощущала тесную хватку пальцев мракоборца. Она аккуратно, но с силой, сжимает шею, повторяя движение его руки, неосознанно ведёт ладонь ниже, очерчивая плотную чашку лифа по контуру, будто невзначай скользнув пальцами под ткань, щекоча костяшки пальцев, которыми девушка касается соска, заставляя его затвердеть. Гермиона шлёт к черту собственную гордость, точнее те крохи, что от неё остались после унизительных, упоительно-сладостных минут, что она плавилась в руках мракоборца, касается себя смелее, больно дразня грудь кончиками пальцев, выметая из головы все мысли. Теперь между висков девушки яростно пульсировал жар, в такт горячему и влажному возбуждению, скопившемуся между её бёдер. С бесстыдством, которое не так давно её бы шокировало, Гермиона касается себя между ног второй рукой, накрывая ладонью свои трусики. Лежа вот так, в холодной серости февральского раннего утра, бессовестно лаская себя, представляя на месте собственных пальцев руки Аластора Муди, Гермиона чувствует, как к лицу приливает краска, но не от смущения, а от того, как воспламенялось желанием её собственное тело. Она пытается разведать руками жутковато-завораживающее и сладкое жжение в теле, касаясь себя между ног, нырнув ладонью под тонкую ткань. С каждым прикосновением она чувствовала, как тяжелеет её тело, как растёт в нем напряжение, требующее немедленной разрядки. Гермиона ласкает себя пальцами, кусая губы, чтобы не выдать себя стоном или шорохом, будто Аластор и вправду смог бы услышать её. Ослепляющая волна наслаждения погребает её под собой несколько томительных мгновений спустя, она позволяет себе утонуть в её глубинах. В её глупой голове снова пусто, ничего не осталось, кроме утолённого голода и желания, вновь загудевшего внутри неё, когда она лежала в постели, всё ещё учащенно дыша, прислушиваясь к тому, как затихает дрожь. Гермиона слышит механический щелчок электронного радио-будильника, что стоял на тумбочке слева от кровати. Секунду спустя спальню заполняет не только её учащенное, жадное и горячее дыхание, но и припев глупой популярной любовной баллады, что она не раз уже слышала то тут, то там, передвигаясь по Уитби. Нежный мужской голос снова благодарит возлюбленную за то, что та дает ему силы преодолеть все трудности мира, сравнивая её с мягким шепотом, звучавшим у его уха. Гермиона со злостью громко стонет, мысленно проклиная ни в чём не повинного парня за эти отчаянные глупости. Она с силой лупит ладонью по кнопке сброса будильника, и часы переключаются на радио БиБиСи. Под монотонный голос новостного ведущего гриффиндорка выбирается из постели, стараясь не вспоминать о том, как всего пару мгновений назад она с жадностью истязала себя собственными пальцами, мечтая о прикосновениях мужчины, что, должно быть, уже ждал её внизу. «Какая же ты дура, Гермиона Грейнджер».***
Как скоро ему удалось провалиться в сон на том самом диване, Муди не мог точно сказать. Он снова раскурил трубку, пока табак не иссяк в своей горечи, осушил пару бокалов виски и только после этого смог унять мысли, которые вгоняли его в состояние жажды. Проснулся он от того, что услышал какие-то звуки, которые тут же вырвали его из сна. Приняв сидячее положение, Аластор мазнул рассеянным взглядом по кухне и обнаружил Гермиону, теперь то он её точно узнал. Вздохнув, он упёрся локтем в спинку дивана и накрыл лицо ладонью. К слову, это было одно из тех утренних пробуждений, когда ему, вопреки привычному состоянию, хотелось немного продлить сновидение, в котором его сознание так учтиво проигрывало не ужасы из его воспоминаний, а сладость и терпкую соль, которая так сладостно окутывала каждый его поцелуй, оставленный на коже Гермионы. — Блять, — тихим шёпотом ругается на себя Грейнджер, когда в очередной раз оступается и ударяется раненой ногой о тумбу кухонного острова, хотя очень старается вести себя как можно тише, чтобы не разбудить Аластора, уснувшего сидя на нелепом, но почему-то уютном цветастом диване напротив давно потухшего камина. — Привет, — хрипло отзывается он, стараясь ещё немного посидеть и сбавить обороты собственного разума. Она вздрагивает от звука его хриплого, ещё сонного голоса, чувствуя, как предательски краснеют её щеки, потому что она представляет, как приятно было бы ощутить это хрипотцу на собственной коже, проснувшись вместе. Грейнджер натягивает на лицо вежливо-приветливую улыбку, с которой её всегда встречали продавцы и консультанты в лавках и магазинах. — Простите, что разбудила, профессор Муди, — слова неправильно комкаются в горле, застревают на языке и звучат как-то отстранённо и совершенно глупо, будто бы не она вчера целовалась с «профессором Муди», срывая с него джемпер с футболкой, сидя на том самом столе, где теперь Грейнджер сервирует для них нехитрый завтрак. — Я не хотела мешать. Просто врезалась в грёбаный стол, — Грейнджер по-комичному виновато разводит руками, в каждой из них она держит по огромной фарфоровой чашке с изображением бушующего моря, синим по грязно-белому. Она купила эти кружки в свой первый день здесь, заглянув в сувенирную лавку на набережной, но впервые использовала их по назначению только сейчас. — Тебе помочь чем-то? — он обводит взглядом пространство, будто примеряясь к этому месту. Заводить беседу и прежде не было его коронным приемом, а сейчас Аластор чувствовал неуютное напряжение, с которым девушка занималась какими-то домашними делами, скрываясь от его взгляда. Вздохнув, мужчина, скрипя, поднимается с дивана, расправляет спину и идет по направлению к завтраку. — Кофе, — говорит она в ответ на его вопрос, указывая кружкой в левой руке на старенькую капельную кофеварку, со стороны которой доносились злое бульканье и плевки — так старушка пыталась исторгнуть из себя кофеин по капле, заполняя мутный от времени и местной воды стеклянный кувшин ароматным кофе. Аластор кивает и подходит к кухонной тумбе, на которой стоит нечто, исторгающее из себя тёмный кофейный напиток, задумчиво наблюдает за процессом и невольно ловит себя на странном ощущении, что вчерашняя (а точнее сегодняшняя) ночь ему приснилась. Сон, наполненный жаркими поцелуями и ласками на грани секса, прошёл, и вот он снова грёбаный «профессор Муди». Она садится на один из высоких стульев спиной к Аластору, который пытался добыть для них кофе. Тяжело вздыхая, Грейнджер занимает место за накрытым столом, пытаясь сесть так, чтобы боль в ноге беспокоила её хоть не на много, но меньше. Яркий солнечный свет скользит по аккуратным баночкам с джемом и мёдом, расставленным на каменной столешнице острова, искрится в жидком и сладком золоте, подсвечивает насыщенно-алым рубиновый клубничный джем, тонет в тёплой, оранжевой густоте апельсинового мармелада и тает на боках небольшого бруска жёлтого сливочного масла. Грейнджер тихо и коротко улыбается этой идеалистической картинке, будто сошедшей со страниц любимого её мамой журнала «Архитектура и Декор», на страницах которого миссис Грейнджер искала вдохновение для украшения их собственного дома. Должно быть, это странное пристрастие передалось и гриффиндорке: она с трепетом обставляла этот аккуратный коттедж по мере собственных сил и возможностей, почему-то стараясь использовать магию по минимуму, находя успокоение в обустройстве своего логова. Кофе струится в чашки. На столе всё как-то слишком уютно и просто, по-домашнему. Эта атмосфера успокаивает Аластора и переносит куда-то в детство, точнее в то время, когда он, ещё совсем малой, приходил к бабушке Долейн, которая категорически запрещала ему называть себя бабушкой, несмотря на свой преклонный возраст. Он плюхался у кофейного столика на пол, устланный мягким ковром с причудливым орнаментом, смотрел, как фарфоровый сервиз струился словно по ветру и опускался на столик в строгом порядке. Бабушка любила эстетику чистокровных семей, ценила традиции и считала, что имеет полное право любить это и продолжать следовать этикету даже в своем преклонном возрасте; даже несмотря на то, что, в целом, чистокровная семья Муди не увлекалась этикетом. На столе появлялся горячий чай, сладости — всегда в большом количестве, но в маленьких размерах, кроме булочек с миндальным кремом и клубничным джемом, которые так любил маленький Аластор. Вот так, сидя на полу перед бабушкой, он наслаждался ароматом горячего хлеба, солнечным светом, что струился из высоких створчатых окон, и историями волшебницы, которая покинула этот мир ещё в его юности. В тот день, когда Первая магическая война перестала считаться мелким бунтом провокаторов; в тот день, когда пало его родовое имение Даннаттор, открыв долгий кровавый список погибших от рук Волан-де-Морта. И всё же мужчине стало удивительно хорошо от того, что он так ярко вспомнил тот момент из детства благодаря тому, что попивает горячий кофе перед Гермионой и смотрит, как она готовит себе апельсиновый тост. — Спасибо, — благодарит Аластора Грейнджер, кивая головой, когда мужчина наполняет горячим кофе её чашку. Она старается не смотреть на него, но всё равно смотрит: сосредоточившись, он наливает кофе себе в чашку, ставит стеклянный кувшин на стол между ними, задевая тарелку с горячими, ароматными тостами, над которыми Грейнджер всё-таки поколдовала, чтобы они не остывали слишком быстро. Грейнджер старается не обращать внимания на то, что Аластор поставил кувшин мимо аккуратной квадратной подставки из пробки, которую она специально расположила на столе так, чтобы кофейник не мешал их общению за завтраком и, в конце концов, не испортил столешницу. — Было бы кстати разобраться в маггловской технике, если я здесь… останусь, — мужчина стреляет взглядом, — если ты всё ещё не против. — Я всё ещё хочу помочь Вам, профессор, — говорит Грейнджер, подхватывая кончиками пальцев румяный хлебный треугольник. Мужчина пытается припомнить, сколько раз он уже говорил ей, — завуалированно и прямым текстом, — что это последнее «звание», которое он может носить, но вот они снова там же. В тех же званиях. Он намеренно пропустил мимо ушей первое упоминание своей полу-должности, которую он с гордостью носил меньше одного учебного года, приняв это за случайность. Гермиона повторяется, и мужчина понимает — это не ошибка, а желание снова расставить границы прежних отношений. Это вызывает ухмылку — ожидаемо. — Мне кажется, что в том, что Вы какое-то время побудете здесь, и вправду есть что-то рациональное, — гриффиндорка намазывает тонкий слой сливочного масла поверх хрустящей корочки, затем тянет руку к банке с мармеладом, но спотыкается о кофейник, скребёт по нему рукояткой ножа. Недовольно выдохнув, девушка левитирует кувшин с кофе на подставку, стараясь не выглядеть при этом как «зазнайка Грейнджер», что без конца исправляла всех на уроках в Хогвартсе, но и сама представляет как комично, наверное, смотрится сейчас со стороны. Она смущенно опускает взгляд на баночки с джемами. — Рад, что ваше мнение не изменилось, — на его лице проступает легкая ухмылка, пока он мажет маслом теплый хрустящий хлеб, — и спасибо за оценку моего предложения, Гер...мисс Грейнджер, как славно, что мы оба считаем его рациональным. — Я позволю Вам быть здесь, профессор Муди… — зачерпнув немного апельсинового мармелада, она распределяет сладкий конфитюр по куску тоста, а затем кладёт треугольник на тарелку Аластора. Воспоминание о семейных завтраках семьи Грейнджер больно колет в правый висок — точно так же всегда поступал отец, сооружая бутерброды для мамы; это было частью их маленьких утренних ритуалов по выходным. Грейнджер с грустью смотрит на проклятый тост, лежавший на тарелке мракоборца. В глазах больно щиплет от слёз, а в голове мелькают воспоминания, о существовании которых теперь во всём мире знает лишь одна Гермиона. Она подхватывает чашку с кофе, делает большой глоток, не обращая внимания на то, как напиток обжигает губы и язык, проглатывает вместе с обжигающей горечью кофе колючий комок, застрявший под подбородком. Он зачёрпывает чайной ложкой джем, отправляет его сразу в рот и собирается откусить подготовленный тост, как внезапно на его тарелке оказывается бутерброд с маслом и апельсиновой шапочкой, который так тщательно готовила девушка. Он как-то не был готов к проявлению заботы и направил озадаченный взгляд на Грейнджер, который она даже не заметила, погруженная в свои мысли. Должно быть, это было для неё каким-то привычным жестом. Чем-то, что она сделала бы на подсознательном уровне для каждого. Мужчина, не долго думая, кладет покрытый сливочным маслом тост на тарелку девушке. «Что ж, апельсиновый тоже должен быть вкусным, вид у него более чем достойный», — говорит он себе, внезапно чувствуя, что явно нарушает какое-то своё правило, о котором уже забыл; и откусывает сделанный для него завтрак, прислушивается к мягкому сочетанию вкусов, одобрительно хмыкает. Осознание внезапно колет в висок, но быстро отпускает, оставляя после себя воспоминание о том, как он — когда-то прежде — накрывал ладонью бокал для вина и доставал свою фляжку, как отказывался от еды в Министерстве в компании авроров, как слышал недовольное фырканье, на которое ему было совершенно наплевать. Муди смотрит на девушку, которая тепло ему улыбается, и с хрустом жует тост. Хмыкает ещё раз, когда слышит менторские нотки в голосе молодой Гермионы. — Вы будете присылать мне письма с совой дважды в день, чтобы я знала, что с Вами всё в порядке. Можете писать мне о чем захотите, Аластор. Хоть список дел на день, хоть то, что Вас по-настоящему беспокоит и гложет, я хочу помочь Вам и с тем, и с другим, — Грейнджер улыбается ему тепло и открыто, забирая себе новый кусочек поджаренного хлеба с тарелки. — Вы подсаживаете меня на крючок, мисс Грейнджер, — бывший аврор не сдерживает улыбки; в том числе от того, что снова услышал свое имя вместо того так ею любимого «профессора». Он оглядывается, присматриваясь к ещё нескольким очевидно маггловским приборам. Пожалуй, когда он принял решение не использовать магию, то не думал, что ему придется осваивать безмагическую жизнь, хотя это было вполне очевидным. Всё же мужчина был привычен полагаться на домовиков. А был ли у него «семейный» домовик? Остался ли он после вымирания его рода? Служит ли ещё кто-то его крови, или все связи порваны? Как звали хотя бы одного из них? Аластор ничего об этом не помнил, в своих ощущениях он был полностью одинок на этом свете, и единственный, кто всё ещё технически готовил именно для него, сейчас сидел напротив. — Я буду навещать Вас, скажем, по выходным, если Вы захотите меня видеть. Думаю, что мы сможем обсудить это в переписке, — отщипывая от хлеба небольшие кусочки, Грейнджер макает их в мёд и отправляет в рот, размазывая липкий нектар по губам и пальцам. Он смотрит, как мёд оседает блеском на её губах, и девушка сладко облизывает губы и кончики пальцев. Мужчина не может запретить своим мыслям тут же скатиться в фантазии о том, как пробует эту патоку поцелуем, — блядский Мерлин, если она планирует так завтракать, то может отсюда и не уходить, не то что приходить к нему по выходным. — Это всё же твой дом, ты вольна навещать своего квартиранта, когда посчитаешь нужным, — вздыхает он, делая несколько крупных глотков кофе и, доев свой тост, готовит себе следующий, — только лучше удели внимание своему здоровью. Я никуда отсюда не денусь. Кстати, кажется, скоро должен приехать кто-то из Ордена. Сообщи, если что-то будет для меня. — Вы поможете мне забраться на второй этаж?.. Как только мы позавтракаем. С моей ногой я вряд ли это сделаю. Всё ещё не понимаю, почему я до сих пор в сознании, — гриффиндорка смешно фырчит, отпивая немного кофе из кружки. — Мне нужно будет поколдовать над гостевой спальней, чтобы обустроить её как можно комфортнее для Вас. И научить Вас пользоваться колонкой для воды и стиральной машинкой. Мужчина не был фанатом отношений, привязанность всегда казалась ему слишком опасным предприятием. Должно быть, поэтому его было трудно шантажировать кем-то близким после того, как он остался единственным в своем роду. Муди всегда говорил своим напарникам, что миссия была важнее жизни, и если риск оправдан, то иногда стоит поступиться своей «человечностью». Каждый раз, когда он «оступался» на этом правиле, теперь отражается увечьем на его теле. Впрочем, Муди не был уверен, что рабочие и партнерские отношения могли относиться к чему-то более «близкому». Он не был уверен, что вчерашняя вспышка страсти была чем-то более «близким». Аластор оказался на неизвестной территории. В его голове складывались две полярности, в одной из которых он липнет взглядом к медовым губам девушки, а в другой — рационально говорит Грейнджер: — Конечно помогу, я, в принципе, уже закончил, — и допивает кофе, с удовольствием морщась от ощущения тепла внутри, — я думаю, ты просто боишься, что я что-то тут сломаю, пока ты будешь в отключке. Патологический контроль, Гермиона, — заключает он, тыча в её сторону оставшимся кусочком хлеба. Она громко и забавно фыркает, мысленно (увы, только мысленно) посылая Аластора Муди куда подальше, когда мужчина упрекает её в желании его контролировать. Слышать такое от человека, что сейчас лишь отдалённо походил на Аластора — Грозного Глаза — Муди, контролировавшего всех и вся, как говорили, задолго до того, как в его жизни случилась трагедия, даровавшая ему волшебное око, что и вправду видело гораздо больше, чем нужно, было по-настоящему смешно. Грейнджер продолжает молча есть свой тост, стараясь и вправду насладиться утром, которое не начиналось с сообщений о новых потерях Сопротивления, о новых людоедских порядках, что наводили Пожиратели, об ущербе, нанесённом их приспешниками и «егерями», орудовавшими теперь в разных уголках всего мира. Она настойчиво убегает от всего этого, прячется в уютном Уитби, создав для себя жалкое подобие Хогвартса, ставшего для неё домом когда-то, но вся гниль и гадость грёбаного мира так же настойчиво подступает, окружает со всех сторон и порой проникает внутрь её стерильного пузыря. Грейнджер хмурит брови, обмакивая последний кусочек тоста в баночку с мёдом, и отправляет нехитрое, но как всегда вкусное угощение в рот. Девушка обещает себе подумать обо всем этом дерьме чуть позднее, оказавшись в стенах школы, распределяя запасы и подготавливая посылки, которые обязательно доберутся до убежищ, в которых скрывалось Сопротивление. Она картинно и аппетитно слизывает капли мёда с кончиков пальцев, ничуть не заботясь об этикете, просто смакуя и наслаждаясь этой крохотной вспышкой какой-то детскости, беззаботности, что они все успели растерять, позабыть или выменять на что-то другое, бессердечное и бесчувственное — потому что так было хоть на толику легче выносить всё то, что творилось вокруг. Взмахом палочки Грейнджер заставляет чашки, приборы и тарелки перенестись в глубокую раковину, а банки и хлеб занять своё место в холодильнике, но на этом её магическое вмешательство и ограничится. Грейнджер принадлежит к тем извращенцам, что любят проводить своё время без магии, наслаждаясь чем-то обыденным, привычным с самого детства. Например, Грейнджер обожает мыть посуду и гладить одежду, совсем как её мама, воспоминания о которой она бережно хранит у самого сердца. Зачастую лишь только это и позволяет гриффиндорке по-настоящему расслабиться, очистить разум и побыть наедине с собой. Впрочем, теперь грязные чашки перестают быть исключительно её заботой. Грейнджер коротко улыбается, представив Аластора за мытьем её чашек и тарелок с пасторально-деревенскими узорами из цветочных композиций, пригоревших сковородок, бокалов и прочей утвари. Голову Грейнджер занимают мысли о том, каким способом ей подойдет лучше всего отправлять сюда кого-то из домовиков, скажем, несколько раз в неделю, чтобы Аластор не был погребен заживо под пылью, немытой посудой и грязным бельём, когда мракоборец возникает перед ней, будто бы и вовсе из ниоткуда. Он терпеливо смотрит на то, как доедает свою порцию тостов волшебница, рационально делает вывод, что растекающийся мёд — это слишком откровенное искушение, которое легко толкает его в другую полярность. Ту, где он встает с места — прямо сейчас, — идёт к девушке, чтобы уже привычно подхватить её на руки, но останавливается перед ней. Смотрит на сладкие губы, смахивает маленькую крошку с их краешка и думает, что никогда не заключал Непреложного Обета строго оставаться одному, ни к кому не привязываться и не пробовать мёд на чужих губах. Мужчина наклоняется быстро, мягко цепляет губы и чувствует ту самую патоку, которая будоражит сердце под крепким каркасом ребер. Она замирает в его присутствии, ощущая то, насколько сильнее, мощнее, да и попросту больше, был Аластор по сравнению с ней. Словно загипнотизированная, подчиняясь каким-то сложным и одновременно слишком примитивным инстинктам, Грейнджер покорно позволяет ему коснуться её губ коротким (слишком коротким?) поцелуем, который снова её сбивает с толку. Может, ей померещилось?.. Аластор всё же исполняет то, зачем шёл, напомнив себе не увлекаться сильно. Грейнджер касается губ языком, слизывая с них привкус кофе и цитруса, когда Аластор снова выбивает из её лёгких весь воздух, взяв на руки. Она успевает подхватить волшебную палочку со столешницы, прячет её в заднем кармане джинсов, чтобы не нервировать Аластора. Он несёт её на второй этаж, едва сдерживая ухмылку от того, как двусмысленно это выглядит, — Аластор ведь идет к спальням второй раз за сутки и снова должен подходить к задаче рационально, без фантазий о продолжении первой попытки. — Кажется, я вполне неплох в качестве ездовой собаки? — интересуется, чтобы скрыть истинную причину того, почему край его губ снова изгибается в ухмылку, Она пытается забить свою голову хоть какими-то мыслями, вспоминает тёмные спальни на Гриммо 12, комнату, что обычно занимал мракоборец, если задерживался на Гриммо чуть дольше, чем на несколько часов, то, как он вёл себя на ужинах Молли и где ночевал в Норе, если приходилось остаться. Словом, гриффиндорка пытается думать о чём угодно, лишь бы не думать о поцелуе, который всё ещё приятно догорает на её губах, вытягивая её губы в нечто, похожее на улыбку, которую она изо всех сил старается сдержать или спрятать сейчас, когда Аластор Муди несмешно шутит про ездовых собак, а в голове у Грейнджер тут же вспыхивает совершенно неуместная, неприятная и пошлая шутка о езде, рассказать о которой ей было бы страшно даже Джинни, залившись огневиски до самых ушей! — Повадки у Вас, профессор, и вправду звериные, — отвечает она, стирая с губ привкус его короткого поцелуя быстрым движением пальцев, уповая на то, что таким же образом сотрётся и воспоминание о нём, а если повезёт, то и о том, что произошло между ней и Аластором прошлой ночью. — Кто бы говорил — запоздало хрипит его голос, воскресив в его памяти ночную историю с Гермионой— девушкой, которая упрямо зовет его на Вы и, кажется, старается соблюдать приличия, чем иногда очень напоминает профессора Макгонагалл; та самая девушка, которая бессовестно и откровенно стирала его разум в своих губах и прикосновениях. Ведьма… — Сюда? — уточняя направление движения, он толкает дверь в гостевую спальню и вносит Гермиону во внутрь, — интересно, как ты хочешь её обустроить? Кажется, здесь есть всё, чтобы комната считалась спальней… ну, разве что немного увеличить кровать… в длину. Под мой рост, — и его бесит, что это звучит довольно глупо. — О, я постараюсь Вас удивить, профессор Муди, — многообещающе говорит Грейнджер, оказавшись внутри небольшой гостевой спальни — совершенно обычной для аккуратного загородного коттеджа в Британии: скошенная крыша мансарды, под которой расположена узкая полуторная кровать, заправленная цветастым бельем, платяной шкаф — ровесник Королевы-матери, тонкие кружевные шторы и мягкий, но выцветший ковер под ногами. — Надеюсь, что Вы любите розовый, — на этих словах она выставляет его прочь из комнаты, запечатывая дверь с помощью магии. — Что ж… бибади-бабади-бу!***
— Вуа-ля, — Грейнджер появляется в дверном проёме спустя добрых сорок пять минут. Эффектного появления не получается, так как Аластора Муди нигде нет. Грейнджер кидает взгляд на дверь собственной спальни, скользит взглядом по дверям кладовки, ванной комнаты и ещё одной небольшой спаленки, но не замечает признаков присутствия Аластора. Грейнджер громко чертыхается: вдруг этот упрямец решил таким образом отвлечь её, а сам оделся и ушёл восвояси, как и планировал?.. Паника и злость занимают место страха и банальной усталости — трансфигурировать предметы, расширять пространство и напитывать его охранными и маскирующими чарами отбирает слишком много сил у истощённой магической травмой ведьмы. От одного только взгляда на ступеньки лестницы, ведущей вниз, у Грейнджер темнеет в глазах и начинается головокружение. Гриффиндорка кастует патронус, но вместо задорной выдры получается обычный светящийся шар. Она хмурит брови, но отправляет весточку Латике, прося отправить в коттедж кого-то из свободных коллег и прислать ей снадобья и зелья для ноги. Вприпрыжку, подволакивая левую ногу, Грейнджер добирается до лестницы, преодолев через боль каких-то жалких пару метров. Она с силой хватается за перила, шумно вдыхает, заполняя лёгкие воздухом и делает шаг с ведущей, правой, ноги. Переставляя левую ногу, помогая себе руками, Грейнджер преодолевает целых три ступени, прежде чем обессилеть, устать, сесть на задницу и горько расплакаться от собственной беспомощности.***
Перед его носом закрывают дверь в его будущую комнату, но Аластор всё ещё улыбается. Привалившись к стене напротив, он простоял так несколько минут, но внезапно его посетило сомнение — а сколько может занять этот процесс? Настрой у девушки был слишком подозрительный, чтобы она удовлетворила лишь его наивное предположение об увеличении кровати. Мужчина подошёл к двери, прислушался к звукам за ней и аккуратно, буквально на пару сантиметров, приоткрыл ее. В воздухе летали зеркала и мелкие предметы прежнего убранства, а стены плавно пульсировали, неумолимо расширяясь. Аластор тихо закрыл дверь и решил, что Гермиона не ограничится получасом, явно избрав минимуму изменений долгий путь полномасштабной перестройки помещения. Мужчина неспеша прошелся по коридору, теперь уже полноценно осматриваясь. Он прошёл мимо приоткрытой двери в комнату Гермионы, остановился, окинул взглядом нежные оттенки светлой комнаты: сложенная кофта на спинке стула, какие-то письменные принадлежности, несколько фото в рамках — он отвёл взгляд, посчитав что даже таким незначительным любопытством зашёл на чужую территорию. Несколько неподвижных картин в коридоре, небольшая кладовая перед поворотом к лестнице вниз. Оказавшись на первом этаже, Муди решил, что вместо того, чтобы сидеть и ждать её, можно сделать что-то полезное. К примеру, освободить багажник автомобиля от купленного в магазине, что они вскоре будут левитировать. Мужчина заметил на полке ключи, которые Грейнджер использовала, чтобы завести машину и открыть дверь гаража. Прихватив связку ключей и свой свитер, который он натянул по пути, он вышел на улицу. Изгиб дороги выныривал из деревьев и уходил вниз, окружённый каменистым коридором, за которым проявлялись очертания крыши ближайшего соседнего дома. Довольно пустынное место и удачно расположенное как с точки зрения удаленности от магглов, так и с точки зрения установки защиты и просматриваемой территории. Аластор с удовлетворением подумал, что Гермиона мастерски выбирала места расположения убежищ. Эта девушка удивляла его своими талантами стратега. Должно быть, её ожидало большое будущее, если бы не разорённый волшебный мир. Впрочем, даже в этой ситуации она нашла способ сделать нечто масштабное. Муди неспеша прошёлся вдоль палисадника перед окном кухни и остановился у ворот гаража. Исследовав связку, он случайно нажал на брелок, и большой затвор поднялся, показывая ему капот автомобиля. Оказавшись внутри, мракоборец обнаружил автоматически засиявший свет под потолком и провода, протянутые по серому бетонному потолку, вниз к рычажку, который он пощёлкал. Снова закрыв гараж от любопытных глаз, Аластор подошёл к автомобилю с эмблемой крыльев и «мини» в центре. Всё в этой машине теперь казалось ему обманчиво знакомым. Тронь ручку — и точно знаешь, с каким звуком откроется дверь, с каким хлопком может закрыться. Открой багажник — и точно знаешь, что увидишь там отдельный от салона отсек. «Кажется, я с машинами уже имел дело…» — он хмыкнул, принялся за работу. Складируя коробки в сторонке, одну на другую, мужчина удивился тому, как много там было припрятано, в том числе то, что он купил для будки дракона. — Блядский Мерлин… — он совершенно забыл о том, что в его новой жизни появилась ещё одна причина, по которой он каждое утро вставал с постели и шёл кормить своего приятеля Вэйдера, — что ж, ничего страшного. За ним есть кому присмотреть, — Аластор вытянул рулон фальгообразной бумаги и материалы для монтажа, — драконы вообще не живут в собачьих будках, — хмуро скандирует он, вторя тому, что говорили ему Берни и Антон в качестве оценки порывов Муди. Мужчина продолжал выгружать ящики, компоновать их вместе, расставлять банки, чтобы это всё составляло единую аккуратно сложенную кучу. В процессе он заметил, что в гараже есть вторая дверь уже вполне знакомой формы, которая упиралась в стену дома и, судя по всему, являлась запасным входом. Наконец, закончив с поклажей, которую Грейнджер собиралась как-то перетягивать в Уитби, мужчина снова посмотрел на материалы, которые он заставил купить Гермиону, и выдохнул уже знакомое: — Блять, — развернувшись, он утер лоб и пошёл к той самой двери, которая и правда открывала дорогу в дом. В груди что-то оборвалось, когда он услышал надрывный плач Гермионы, который доносился со второго этажа. Аластор тут же сорвался с места, забыв обо всём, и, оказавшись на пороге лестницы, мужчина встретился взглядом с девушкой. Она тут же бьёт его под дых: — Я так испугалась! Я думала, что ты ушел! — обвиняюще громко шепчет гриффиндорка, когда он оказывается рядом. Ошпаренный этим, Муди преодолевает в несколько шагов лестницу и хватает её на руки: — Да нахрен мне это надо было бы, Герм! — Я думала, что ты обхитрил меня! — она громко и совсем неэротично, по-больному стонет у него на руках, когда он несет её вниз по лестнице. — Нам наверх, — сквозь слёзы обиды, боли и облегчения командует девушка. Она болезненно всхлипывает, но всё равно требует нести её не вниз к дивану и отсутствию необходимости лазить по лестницам, а к комнатам. Муди хрипит себе под нос, возмущённо поминая своего родного «блядского Мерлина», который должен быть свидетелем того, что стоять и ждать её у входа без дела не имело никакого смысла. — Ты же там зависла почти на час, я что, должен был изучать рельеф краски на двери комнаты?! Сорок минут, понимаешь! Куда бы я делся то? Я же не ёбнутый, чтобы уходить в никуда в одном свитере и без магии, Грейнджер, да и как тебя оставишь, когда ты не можешь даже ходить! Мерлин… — бубня под нос всю дорогу, мужчина не хочет оставаться наедине с мыслями о том, что она могла плакать так пронзительно беспомощно, оказавшись наедине с мыслями, что он ушел. Это слишком сильно прорезалось внутрь. «Стечение обстоятельств, — говорил он себе, — она измучена болью в ноге и слишком устала от всей нервотрёпки, только поэтому», — убеждает он себя, потому что не могла она так расстроиться только из-за того, что в своих мыслях была обманута и брошена Аластором. Мгновение спустя они оказываются за дверью его комнаты, а Грейнджер оказывается лежащей на его новой постели, массивной, большой, как и хотел Аластор, с четырьмя бортиками и балдахином — похожие были в доме на Гриммо, и Грейнджер предположила, что и в родном доме Аластора, как представителя одного из древнейших чистокровных семейств, могли быть такие кровати и спальни. Он садится рядом и наконец-то зычно выдыхает, глядя на её лицо в молчании. Что, чёрт возьми, с ним — с ними — происходит? Несколько секунд они просто смотрят друг на друга, а затем внимание Аластора падает на окружение, и наконец мужчина осознает, на что ушло так много времени. Его лицо озаряет удивление пополам с быстрой, но довольной ухмылкой. Мужчина улавливает взглядом ответную улыбку Гермионы, которая отошла от недавних слёз, хотя глаза всё ещё переливались лёгким оттенком бирюзы солёного моря; на его лицо слишком быстро проникает тёплая ухмылка. Она и сама довольно сияет, гордясь проделанной работой. Ей удалось расширить пространство настолько, чтобы комната теперь напоминала опочивальню старинного замка: каменная кладка на стенах, каменный пол, устланный по большей части коврами; узкие и высокие окна на трёх из четырёх стенах, сквозь которые будет удобно просматривать окрестности; в одном из углов — большой камин, в котором всегда горит зачарованное пламя, и пара кресел, да столик под выпивку; с противоположной стороны массивный дубовый стол, стоящий перед одним из окон, возле которого расположилась жердь для почтовой совы; рядом по стене возле стола расположены низкие книжные полки, пока ещё пустые. Весь интерьер был выдержан в спокойных и глубоких синих тонах, по мнению Грейнджер подходящих для «шотландского» интерьера, памятуя о происхождении и принадлежности Аластора Муди; по одной из стен располагался массивный платяной шкаф, напоминающий своим видом тот самый, о котором Грейнджер читала в книгах про Нарнию. — Я как будто оказался в комнате своих родителей… — задумчиво окинув взглядом изменившуюся до неузнаваемости комнату, Аластор не замечает, как её пальцы едва заметно держатся за его ладонь; как едва заметно его пальцы проходятся по костяшкам её ладони. Он не умеет красиво благодарить, озвучивать такие приторные фразы вроде: «о, правда, не стоило», «как мило с вашей стороны», «какая искусная работа». Слишком фальшиво. Муди возвращает внимание к девушке, которая, кажется, ждёт его одобрения, но на языке только эти мерзкие фразы, которые не помогают сказать простое: «мне нравится», «это больше, чем я мог ожидать», «ты правда не должна была это делать, Гермиона». Сказать, как знакомо ему в таком месте и как одновременно чуждо. Насколько это возвращает его в утерянное прошлое, откликаясь где-то на задворках сознания множеством картинок из своей юности — того времени, когда их родовое имение ещё обеспечивало непробиваемую защиту. До того, как оно стало первым убитым исполином в этой войне. Аластор снова улыбается девушке — благодарно и тепло — за то, что чувствует себя нужным. Его слух уловил нетипичные звуки чьего-то присутствия на первом этаже, и мракоборец тут же поднимается с кровати, уже настороженный. — Пожалуйста, не уходи, — просит Грейнджер, перехватив его руку, когда Аластор встаёт на ноги, услышав возню на первом этаже. Её просьба звучит слишком отчаянно, слишком умоляюще-лично, поэтому она решает добавить: — Только не после того, как я сорок минут создавала для тебя это, — она коротко улыбается мужчине, оглядывая взглядом результат своих трудов. — Ты кого-то вызвала? — он хочет ей довериться хотя бы в качестве благодарности за это дракклово убранство комнаты — за то, что будто бы нужен тебе. Рука Гермионы сдерживает бывшего мракоборца от немедленных защитных мер. Он ведь не закрыл дверь из гаража, когда сорвался сюда. Что, если она ошибается, и кто-то просто влез в дом. Пожиратели? Маггловские воры? Аластор смотрит на ведьму, напоминая себе о том, что она ранена, и ему нужно защитить Гермиону без магии, подручными средствами. Она слишком спокойна… слишком тяжело побороть свои инстинкты, но ему нужно убедить себя в отсутствии какой-либо опасности. Зачем-то именно убедить, а не проверить. Дождаться рядом с ней, а не напасть первым. — Я никуда не уйду. — Это кто-то из своих, Аластор, — она сжимает его руку сильнее, чувствуя, как мужчина занервничал, прислушиваясь к шагам; видя, как он по-звериному озирается по сторонам в поисках убежища или чего-то, что могло бы сойти за оружие. И всё же он медленно опускается на кровать, перехватывает её руку, заставляет себя не смотреть на входную дверь. — Если нас убьют, тебе придется вечность терпеть моё «я так и знал», мисс Грейнджер. Гермиона оглаживает его ладонь, и это действует на него каким-то непостижимым образом. Делает так, что Аластор осознаёт себя только в этой реальности и в этом моменте, оторванным ото всех прошлых увечий. — Чары на месте. Ничего не сработало. Успокойся. Всё хорошо, — добавляет Гермиона. Тонкие пальцы чертят круги на широкой мужской ладони, а Аластор ищет в её глазах ответы на так и неозвученные вопросы, которые гаснут в их молчаливой беседе. Будто сейчас всё гораздо глубже, чем какие-то поверхностные слова. Он слышал приближающиеся шаги того, кто уже поднимался по лестнице. — Жаль, что мне не показать тебе наше фамильное имение. Замок Даннаттор. Его разрушили ещё в Первую волшебную войну, но… здесь очень похоже, на самом деле, — он делает вид, будто не считает чужие шаги до момента, как увидит гостя. В приоткрытой двери мелькает силуэт, и Аластор тут же стреляет взглядом в небольшой проем, секунду напряжённо вглядывается, а затем расслабляется и громко басит, чтобы уже знакомое ему лицо одной из медсестер появилось по месту назначения, а не влезало в спальню Грейнджер: — Она здесь. Конечно же это была Латика, которая сдерживала своё звучное одеяние только посредством магии. — Что тут происх… оуууу… — глаза девушки раскрываются, и, кажется, она не знает, чему именно удивляться. Тому, что пространство этой некогда унылой комнаты стало походить на графские палаты искусной работы; тому, что Грейнджер лежит на большой кровати, или же тому, что при всём при этом она держится за руку с Аластором Муди. Лицо Латики меняется, обретая какую-то лисью хитрость, осознание и нечто похожее на извращенное одобрение. Аластор вопросительно вскидывает бровь, предполагая, что именно её позвала Гермиона, чтобы… помочь с грузом? — Гермиона, тебе точно нужны были только лекарства для твоей ноги, а надо было… — Латика! — возмущённо восклицает Грейнджер, которая, кажется, всё же не ожидала увидеть здесь свою подругу. Латика смелее двинулась к постели, побуждая Аластора ретироваться, но тот всё ещё не уверен, что может так просто доверять кому-то, появившемуся в доме так просто и неожиданно. Он встаёт и шагает навстречу, преграждая путь Бакши. Та, видимо не привыкшая к тому, чтобы её проверяли или как-то сомневались в ней, будучи той, кто никогда не сталкивался с Муди, возмущается и толкает его в плечо. Мужчина остается почти недвижимым от этой скудной попытки, перехватывает «атакующее» запястье и холодно спрашивает: — Сперва скажи мне, какие слова поддержки я сказал тебе, когда мисс Грейнджер лежала в палате без сознания после инцидента на озере? — он видит, как колдомедик наливается краской и гневом, но терпеливо ждёт ответ, выдерживая крепкую хватку её запястья, не позволяя вырваться. Латика взрывается: — Слова поддержки?! — выкрикивает она, — Вы сказали мне заткнуть «МОЕ ХЛЕБАЛО», ведь я не на похоронах!!! — грозно орёт она. Мужчина снисходительно ухмыляется, резюмируя: — Верно, — он выпускает запястье из рук и отходит в сторону, но не покидает комнаты. Смотрит на Грейнджер с той же ухмылкой, складывает руки на груди и говорит ей в мыслях: — Я никуда не уйду.