min psykiske lidelse.

      нос давным-давно привык к воздуху, полностью пропитавшемуся запахом гнили повсеместно разлагающихся трупов, разгуливающих по когда-то живым улицам в поисках пищи, или разорванными почти нечеловеческими зубами и оставленными валяться на асфальте, но никогда не сможет привыкнуть к запаху минхо. а сам чан и не захочет привыкать. до дрожи приятно каждый раз зарываться носом в отросшие мягкие волосы, будь они влажными после принятого душа или же дня под палящим солнцем.       и чан только что хвостом не виляет, когда ли заваливается к нему под бок под противный скрип старой двухъярусной кровати. бан вдыхает природнившийся запах, пока уставший младший наконец впервые за день расслабляется, найдя удобное положение на его плече.       сердце екает просто от того, что они делят одно пространство на двоих. мысли, терроризировавшие мозг в течение дня, понемногу успокаиваются, подстраиваясь под будто спящее громкое дыхание, а сердце — под неуловимый слухом сердечный ритм — иногда ускоряемое свой собственный из-за подкидываемых мозгом мыслей о том, кто сейчас греется об него после прохладного ядовитого вечернего воздуха, как маленький черный котёнок, и сетует на младших, умотавших его за день брождений в поисках провианта.       старший изо всех сил старается не заснуть, дождавшись, когда сознание перестанет трясти мешок с тревожными мыслями, и теперь одним ухом слушая о том, как хёнджин привлек ходячих выстрелами днем и завтра будет огребать, очевидно, от самого чана, хоть и не присутствовавшего при этом событии, но все равно заинтересованного в сохранении жизней минхо, джисона и, как бы сильно ему не хотелось признавать, хвана.       у чана дыхание сбивается, когда в его шею сквозь собственную боль утыкаются украшенным недавним падением со второго яруса жутко трещащей и скрипучей кровати носом. минхо, кажется, еще немного и начнет потихоньку засыпать, а чан расплакаться готов от интимности ситуации, но держится и только путается пальцами между черных прядей, массируя кожу головы, а свою повернуть боится. спугнет еще. а ли не боится — ли сам приподнимается и кусает подбородок чана, вызывая смех. и только получается надуть губы обиженно, как с улыбкой ему давят на затылок и дают того, чего он, вероятно, просил изначально.       — блять, — шипит бан и колено минхо моментально соскальзывает с бедра на кровать, к боку.       — прости, прости, — целует, — прости, — много целует. слишком много, а в перерывах извиняется за то, что промахнулся и ногу не до конца перекинул.       а чан с радостью принимает поток быстрых жутко нежных поцелуев и пальцами цепляется за чужие мягкие бока под футболкой, сжимая и разжимая, как кот, иногда впиваясь ногтями, будто успокаивая себя и расслабляя. переходит на поясницу, царапает не сильно, но вполне ощутимо, будто кота, о котором они оба уже который год мечтают, пытается собой заменить.       у минхо уже и поцелуи закончились, но прилив нежности не прошел. бан, чувствуя, что губы почти избавились от нападок неугомонного сверху, ведет руками вверх по широкой спине с покрасневшими полосами после ногтей внизу, по пути случайно задирая футболку, и, доведя до плеча, предплечьем давит, чтобы ли был ближе, а второй рукой поглаживает крепкое бедро, напряженное от позы, в которой его обладатель находится. согласен быть ими задушенным, но тщательно это скрывает, дабы по шапке не получить. и в сотый раз за вечер по телу проходится жар, когда его обнимают в ответ и снова тычутся носом в шею.       и неизменно исключительно рядом с этим человеком забываются все ужасы нового мира и во тьме перед глазами не мелькают свежими воспоминаниями отвратительные лица с тусклыми, абсолютно мертвыми пустыми глазами. такие особенно часто приходят в кошмарах, каждый раз противно чавкая очередным трупом близкого человека, когда рядом минхо не сопит в подушку, а собственная рука не лежит на его мягком теплом животе, неидеальную идеальность которого чан не просто принимает, а страшно сильно любит. вместо страшилок темнота, но не пугающая неизвестностью, а приятная, дарящая комфорт в каком-то смысле. ли и сам от объятий тает, и чана почти моментально успокаивает, не стараясь особо.       пришлось снова напрячься, когда дверь распахнулась, громко ударяясь ручкой с внутренней стороны о деревянную стену и, звеня бутылками без этикеток, в дом вошел джисон с улыбкой до ушей, а за ним не менее счастливый феликс, привлекая к себе две недовольных возвращением соседей пары глаз.       — я вынес у хвана бухашку!