путаница жизней

мир повстречал свой конец около десяти лет назад. честно, каждый уважающий себя человек уже позабыл бы о счёте времени. он был нужен, скорее, лишь для одного — считать время до госпожи-зимушки, что заберёт с собой всё, унесёт с собой всех и пережить её является настоящим достижением, которым похвасталось бы в своё время старшее поколение, как о давно минувшей войне. метель зарождает огромные пуховые одеяла из снега, захламляющие не столько дороги, сколько двери — ни выйти, ни зайти. ни людям, ни ходячим мертвецам. если так подумать, то называть их мёртвыми было грубовато. скорее, это «люди», больные бешенством и давно не ухаживающие за собой. какие-то счастливчики, одержавшие победу над разумными, просто, например, могли смущать своим подгоревшим видом или торчащим кишечником из брюха, едва ли не вываливающегося неварёными сосисками на бесцельно бродящие ноги. то же самое могло коснуться и глаз, чьё сочное яблоко вываливалось из орбит; и носа, отсутствующего на законном месте. примеров много, смысл один. кругом голый лес и мерцающая пелена. блуждая и едва ли не утопая в чистом снегу меж высоких сосен и низких елей, что когда-то могли бы послужить украшением для позабытого празднества, сяо возвращается с «прогулки» домой под песню вороны, что-то забывшей в этой далёкой от города глуши и сидящей на голой и больной ветке. в его руке — пара несчастных мёртвых зайцев, попавшихся в ловушку, уготовленную им. и каково же было его удивление при виде мелких следов крови, указывающих на человеческую тушку у подножья его дома, постепенно утопающей в снежных хлопьях, неспешно спадающих с неба. благо, ветра не было, иначе бы бедолага и вовсе осталась бы гнить прямо перед своим «светом в конце туннеля», хотя говорить об этом было рано. пришлось осмотреть ещё дышащее тело на возможные следы заражения, придерживая при себе оружие. так, подойдя ближе и присев, сяо не смог не подметить притягательной красоты нежданного бессознательного гостя: белокурые волосы, струящиеся до самых плеч, закрытые глаза с пушистыми ресницами, румяные и нежные щёки, пунцовые губы и аккуратный носик, стройное тело и пальцы со шрамами — само очарование; факт, что укусов нет, радовал ничуть не меньше подобной встречи. заставило разочароваться в справедливости жизни одно: отсутствие ноги у парня. и, судя по объёму багровой жидкости под телом, она была отсечена совершенно недавно, а кровавые следы, постепенно исчезающие под снегом, ведут отрывками куда-то в самую глубину леса. наверное, взять этого калеку к себе во временные соседи — идея плохая, ведь по характеру брюнет его знать не знает ровно так же, как и обстоятельств грядущего факта инвалидности, но это и интриговало хлюпкое сердце, прожившее который год без единой живой и, не менее важно, человеческой души рядом. следует действовать быстрее, как и обработать по возможности аккуратнее обычного. к тому времени ночная пелена окутала скромный одноэтажный дом, чьи окна крепко заколочены досками. снег наконец-то прекратил бесчисленными кристалликами падать с бескрайнего небосвода, и в лес грубо ступила тишина, покинувшая здание посреди него из-за очнувшегося юноши. — всё нормально, — пытается успокоить его сяо под прицелом острых ножниц, — я просто подлатал тебя. безымянный блондин, чей медовый взгляд пробегает по его собеседнику, словно устраивая забег на скорость, сглатывает. руки трясутся, едва удерживая это небольшое средство для защиты. голова — как груда картошки, голова — как зной в середине июля, голова — больно. больно. — больно… — тихими нотами говорит белокурый, обратно падая в кровать и, кажется, вернувшись в лживое царство морфея. диалог вышел непродуктивным, но ничего. сяо подождёт. ждал несколько лет — подождёт и до утра. пожертвует кроватью. временем. оставшимися продуктами питания. и блондин был очень, очень удивлён своему следующему утру, если вчитываться в шок его широко раскрытых глаз. — не отравлено, ешь, — садится на стул рядом с кроватью брюнет, — сомневаюсь, что ты не голоден. от тарелки веяло притягательным теплом, нежным, сочным и аппетитным. и этот парень явно давно не ел что-то похожее на нормальную пищу — хлюпает это жалкое подобие мясного бульона, будто голодный зверь ухватился за последнюю в мире живую добычу. — не ешь так быстро, подавишься же ведь, — вздыхает. побеспокоить трепещущую от счастья в брюхе душонку хозяин дома решил после трапезы: — как самочувствие? — намного лучше, — кивает тот, — спасибо большое, — и озаряет благодарственной улыбкой сяо, в потаённые углы которого будто бы пробились лучи солнца. сквозь мрак, сквозь тьму, сквозь боль и томительную длительность ожидания. — славно. можно узнать твоё имя? осматривающий комнату с долей любопытства отвечает: — итэр. из последних материалов, что пылились в гараже, пришлось сделать этому лучезарному юноше костыли. отделка заняла немало времени — хотелось максимального его комфорта. — сяо. — м? — зачем ты так беспокоишься обо мне? — недопонимающе. — мне неловко тратить чужие запасы столько же, сколько и время. в какой-то степени я просто калека для тебя. — редко встретишь хоть кого-то в этой глуши, — смотрит в сторону входной двери тот. — раз ты не умер от холода и потери крови… я не особо верю в судьбу, но всё же, наверное, я рад увидеть кого-то живого и разумно мыслящего спустя столько времени. — вот как. — ты не помнишь, что случилось с твоей ногой? — я… сам это сделал. боялся заражения. думал, что его корни уже далеко проросли. — смело. не каждый был бы готов сделать это. прошло около десяти дней. ходьба на костылях давалась итэру нелегко, несмотря на его упорство, однако время и практика сделали своё: без помощи сяо он мог путешествовать по дому смело, хотя брюнет понимал, что прикасаться и ловить эту бедную душонку в свои грязные руки было лестно, приятно: тепло чужого тела окутывало ледяные пальцы, жгло, жгло нутро, заставляя таять и сгорать. вот бы так продолжалось всегда. — итэр. — да? — улыбается. сяо замолкает, отводит взгляд. прошло около двадцати дней, в течение которых самочувствие блондина приобретало неутешительный оттенок. зарождались общая слабость и головные боли, проявлялась несвойственная златовласке нервозность и раздражительность. температура, апатия, кошмары. свет яркой свечи раздражал медовые глаза. — итэр. — м? — устало. — давай я посплю сегодня рядом. на двадцать первый день тот нежданно произнёс: — если я всё-таки заразился, сяо, — с презрением смотрит итэр на костыли. — можешь пообещать, что убьёшь меня? — сяо. — да, итэр? — мне страшно. побудь со мной. на тридцатый день солнце гасло на глазах, падая и задыхаясь в горизонте тревоги, гасло, оставляя от себя лишь горсть в виде боли. итэр боялся света, итэр боялся каждого громкого звука, итэр бился об стену, итэр царапал себя и говорил что-то неясное под нос, что-то, что хотел бы понять сяо, но не мог. и внезапно наступило затишье. соседу становилось легче, однако брюнет и так давно всё понял, лишь попытавшись убежать от этого. убежать подальше, скрыться от факта, что белокурый умирает, становясь одним из тех, кто на завтрак предпочитает агрессию. увы, всё сводится к одному концу. возвратившись с «прогулки» в тёплый родимый дом, сяо нашёл ползающего по полу итэра уже без рассудка. он тянул руки, пытался отпрыгнуть, пламенно и не к месту желал убрать дистанцию между ними — всё, чтобы покусать. уныние сжало сяовское сердце, пока вселенная, словно поочередно, аккуратно и профессионально мнимой рукой отрывала полую вену и аорту — нет, это не болезнь человеческого органа по левую сторону груди, а просто тяжкая и ноющая боль. изнуряющая, едкая. снова отягощать себя бременем ожидания чуда. снова из последних сил кормить себя. снова смотреть на себя с жалостью в разбитое зеркало. ну уж нет. наверное, стоило бы поблагодарить отца за его жертву тогда, год назад. если бы не он и его мясо, показавшееся сыну вкусным, отчего морально стало только хуже, то сяо так и не почувствовал бы чего-то тёплого внутри этой морозной зимы ещё раз.