Stupid cold and silly decision

— Алло, Джисон? — Не-а, не угадал, — ухмылка чувствовалась за километры. Минхо. — А где Джисон? — Кричит на стул, — сказано чересчур буднично. — Зачем он кричит на стул? — Ударился. Плаксиво жалеет мизинец на ноге и кричит на стул. Истошно. Мне кажется, он его сейчас разнесёт, жуть. Выглядит забавно, хочешь видео пришлю? — Не надо. Я спросить. Есть санки? — Есть, тебе зачем? — Феликса катать. — Дам. Только не за просто так, естественно. Ну естественно. — Что ты хочешь за санки на час? — Чипсы с лисичкой. И с сыром. И сидр с клюквой. И абонемент на хождение в магазин без подарков на неделю. — Это чересчур. — Ладно, без абонемента. Погоди-ка. Что ты хочешь, Хани? — Джисон что-то выкрикивал про вторые санки и себя. — И ты берёшь нас с собой. Высокая плата. *** Бледные плечи, худая шея, веснушки на груди, руки в царапинах. Чистейшая любовь котов. Зеркало с чёрными пятнами отражает самое пресловутое и кишащее обыкновенностью тело. И ненависти нет и восторга тоже не вызывает. О-бык-но-вен-ный. Самый-самый. Что его девочка может в нём найти? И с чего вдруг она его? В любом случае куда важнее себя: где бить татуировку? Рисунок наполнен чувствами, а он к себе такого не питает. Ну есть и есть. Здорово, повезло. Кого-то нет. Или кому-то. Мысли в голове крутились причудливым калейдоскопом: «Больно, наверное» «Хёнджин так старался» «А далеко идти? » «Хёнджин проводит его и пойдёт домой? » «А про санки он помнит? » «А если бабушка заметит? » «Дракон красивый» «Так а бить-то всё-таки куда? » На плече? А если Хёнджин не уйдёт? Тогда придётся снимать кофту. Нет, точно не на плече. Тогда и спина, и ключицы, и грудь, и всё, где как-либо фигурирует «одежда» и «придётся» сразу отпадает. Руки, точнее запястья. Шрамы от котов и самая удивительная татуировка во всём мире. Пожалуй, это вполне может остаться на руках Феликса навсегда. — Я ушёл, — кричит Ли, застёгивая куртку, стараясь не прищемить подбородок. *** — Насколько ты брезглив? — задаётся очередной — какой уже по счёту — вопрос с того сайта. Феликс встретил Хёнджина у его дома. — Думаю, не очень. Я могу пить из одной бутылки, если человек мой друг, например. Или доесть за ним из его тарелки, только, наверное, поменял бы приборы. Могу пожать руку там, обнять, естественно, если не пахнет чем-то отталкивающим, или я вижу, что его руки грязные. А ты? — Да. Я да. Ну, наверное, не прям во всём, но во многом. Не люблю делиться средствами личной гигиены. Я не про щётку зубную если что, а, например, расчёска или что-то такое, ну ты понял. Обнять меня можно тоже, если ты ну прям очень близкий друг или родственник, ну или у меня должно быть обнимательное настроение. Про пить из одной бутылки я уже тоже сомневаюсь, всё больше и больше начинает смущать. Если это кружка, то пью со стороны ручки, там обычно никто не пьёт. Не люблю пачкаться, понятно, конечно, что все не любят, но мне прям противно очень, руки часто мою. Проходящая мимо старушка облизывала губы и щурилась, пока читала объявление на столбе. — О господи, да, как я забыл, слюни. Не смотри так, я серьёзно. Вот от чего мне брезгливо однозначно. Когда кто-то плюётся или облизывает что-то, будь это мороженое, упавшая капля соуса на руку или собственные губы. — Боже, Феликс, как же ты целуешься? — Никак. Ну, вернее с трудом. Да и целовался-то я раза три от силы, и это было слюняво. Хёнджин, блять, хватит смеяться. Правда не очень. Вроде бы и ладно, но всё равно что-то не то. — Те, с кем ты целовался, тебе нравились хоть немного? — Да нет, не особо, не знаю, хватит. Это было так… Что-то по типу «а почему бы и нет». Но знаешь, есть те, к которым брезгливости нет вообще, хоть тарелку всю вылижи, а потом поесть мне туда положи, абсолютно без разницы будет. Странно, да? — Немного, а кто это, если не секрет? — Коты мои. — Феликс, ты серьезно? — Ну да. Они у меня чистые и пахнут всегда хорошо. Я их мою, знаю, что они едят, что ничем не болеют. Так и чего мне противно-то должно быть? — То есть насчёт меня спрашивать нет смысла, да? Я пока до уровня котов не дошёл? — Не знаю, кстати. Правда, я даже представить ничего такого не могу. Хотя на такой уровень ты точно можешь не надеяться. — Ладно, давай следующий вопрос. — Подожди, Хёнджин, я сказать хотел, — после лёгкой улыбки, на лице Хвана показалась зеркальная настороженность Феликса. Снова предчувствие и снова не без причины. — Это по поводу нашего вчерашнего разговора. Ты только пойми меня правильно, пожалуйста. После того, как я уеду, — молчание затянулось, говорить было сложно. — Давай не будем больше общаться. Совсем. Ты не подумай, что ты какой-то не такой, я просто хочу, чтобы мы поступили как взрослые. Я уеду, и мы не будем ни обмениваться номерами, ни переписываться, хорошо? — взгляд Хёнджина был странным, что-то вроде вопросительной улыбки. — Ты что вообще несёшь такое, а? — Подожди, дослушай. Я приезжаю сюда редко, добираться только день, последний раз вообще был десять лет назад, понимаешь? Пожалуйста, пойми. Я не смогу приезжать на выходные, и не факт, что будет получаться на недельные каникулы. Вы втроём, если станете мне очень дороги, то я не смогу без вас, меня будет мучать, что я могу лишь звонить и отправлять сообщение, разве у тебя не так? Тебе не захочется видеть меня? Гулять со мной, в гости ходить, я не знаю, что еще. — Ты предлагаешь мне «поступить как взрослые» не общаться и делать вид, что вообще не знакомы, и недели этой не было, так? — Феликс, до этого смотревший под ноги, неуверенно поднял взгляд и чуть кивнул. — Ясно. Думаешь, забудешь всё, что происходит, да? — улыбка всё ещё осталась, однако та была скорее разочарованной и горькой. — А что происходит? — Видимо, мне показалось, — смешок. — Правда? Совсем-совсем не понимаешь к чему я? Феликс понимал. Понимал, что что-то происходит и даже, наверное, понимал что. Брезгливость не распространялась на Хёнджина. Мысль расставила всё куда надо, но Феликс упрямо всё снова разбрасывал. Он бы пил с ним из одной бутылки, не крутил бы кружку, делился бы расчёской и бальзамом для губ. Или хотел бы грезить о щедрости Хвана насчёт своего блеска. Какой он там? Конфетно-ягодно-фруктово-цветочный? Феликс не знает и знать не хочет. Глупости. Хочет, но позволять не станет. Даже если очень-очень, сильно-сильно, всё равно не будет. Ему бы он разрешил себя обнимать когда угодно. Только если ему предоставят гарантию, что, уезжая домой, он об этом не вспомнит. Феликс яркий. Искренний и чувственный. Дайте только, куда все эти чувства уместить. Пожалуйста, только не Хёнджин. Однозначно не подходящий сосуд для искренности. Вернее: лучше не найти. Но искренность туда надо складывать чью угодно, но только не Феликса. Чью-то, кто сможет дарить её каждый день, а не до конца этой недели. Поэтому он топчет. Всё, что из-под внутренностей вылезает — топчет. Не глядя. Что может. Желание разобнимать Хёнджина, увидя рисунок татуировки, он затоптал. Но, например, хватку за щёки от неподдельной радости — нет. Хотя уверенно и стойко топтал в тот момент желание смотреть в глаза, пришлось бурно жестикулировать и бросать взгляд куда только придётся. А Хёнджин не старался. Ничегошеньки не топтал. Делал как чувствует, только лишь уважение чужих границ останавливает. Если хочет — смотрит долго. Хочет — касается, спрашивает. Смелый и живой. Искренний. Феликсу тоже бы хотелось жить и оживать, но желание не разрываться потом от того, как он соскучился, чуточку сильнее. Нокаут. Блестящая победа. Новый раунд — новый бой. Два неизменных противника: делать то, что хочется, забивая на время и топтатьтоптатьтоптать, постоянно напоминать себе, что это ненадолго, что скоро домой и снова за учёбу. И непонятно, когда теперь ты их увидишь. Лучше уж уезжать со знанием, что никогда. Больно, но нужно. Чудо. Всего один день прошёл, а уже всем грустно. Опоздали, привязались. — Правда. Совсем. Он всё видит. Хёнджин тоже умный. Смотрит в глаза напротив и думает, что те сверкающие, ласковые и лживые. Абсолютная ложь. Он всё увидел. По-грустному усмехнулся и сказал: — Хорошо, Феликс, я тебя понял. Обещаю, что не стану никак тебя искать, когда ты уедешь, — сказано с закатывающимися глазами и недовольством. — Спасибо, — оба сделали вид, что голоса не дрожали и они такие взрослые и понимающие. Ха-ха. *** Больше никто ничего не говорил. Как замечательно. Можно ничего не обсуждать, а делать выводы у себя в голове. Накрутить, раскрутить, а потом обратно. Каждого что-то гложет, но каждый слишком труслив. Шли ещё минут десять. Если резать кожу, то только молчанием и кошачьими коготками, скрипуче и безжалостно. Феликс думал о том, что, наверное, обидел Хёнджина, а Хёнджин думал, что ценность — это мгновение, а воспоминания — блажь. Он думал об этом не только сейчас, он считал так всегда. Оказалось всё наоборот. Мгновение лишь блажь. Порадуйся пока можешь. Что по-настоящему ценно — память. Помнить, из-за чего ты мог радоваться. Помнить, что ещё можешь. Как жаль, что Феликс в этот момент думал только о том, что он, наверное, обидел Хёнджина. Феликс уже в любом случае будет скучать. Как он этого ещё не понял? Взрослые. Абсолютные дети. Тату-салон не выглядел как тату-салон, потому что находился он в обычном доме. Вернее, это сегодня так, сегодня у мастера выходной, поэтому тот принимает у себя. — Привет, — розовый свитер, чёрные широкие джинсы и такого же цвета фартук, рукава закатаны и усыпаны рисунками. — Я Чанбин. Ты Феликс, да? Приятно, а где- — Хёнджин на улице, сказал, что нужно что-то сделать, сейчас прийти должен. Мне куда проходить? Они зашли в просторную комнату, у себя в городе Ли бы назвал это студией, здесь же она была просто большой и чистой. В углу стоял стол и чёрная кушетка. Видимо, Феликс не первый клиент на дому. Рядом лежало всё оборудование и эскизы, хотелось порассматривать, но звук хлопков отвлёк. Зашёл Хёнджин, и произошла распальцовка. Выглядело забавно и по-детски. Феликс запомнил. — Садись, — это Хёнджин. Вчера вечером он писал Чанбину. Отправил ему рисунок, поговорил о предстоящей работе и долго объяснял, как важно сделать всё качественно и по-хорошему. Хотя он в любом случае не сомневался в друге. — Где бьём? — Чанбин заметил, что Феликс ещё не решил по затянутому «э-э». — Если хочешь, чтобы незаметно, тогда можно под ключицей. Красиво будет. Феликс хотел незаметно, а ещё хотел, чтобы Хёнджин перестал так смотреть. — На руке, — Ли показал на левое запястье. — Это будет заметно, Феликс, — Хёнджин взял стул и сел рядом с кушеткой. После этого пришлось отсесть дальше, чтобы не мешать. — Кофты буду носить. На руке, — увереннее. Рисунок набивался уже двадцать минут. Боль была терпимая, но зубы всё равно стискивались, а ногти на правой руке впивались в ладонь, Феликс не видел, но чувствовал уже появляющиеся ямки. Хван сидел в телефоне. Потом он убрал его в карман и стал смотреть на Феликса. Начал что-то шептать. Даже не шептать, а шевелить губами, молча произнося слова. Они точно были для него. Какой-то секрет, не для всех шести ушей. Ли ничего не разобрал, поэтому точно так же прошевелил: «чего?» Феликс нахмурился и напрягся. Очень старался понять. В итоге после казалось пятидесяти повторов Хёнджина, он что-то разобрал. Это было: «Феликс, иди нахуй уже». Вначале Ли округлил глаза, затем прищурился и ответил: «сам иди». Поговорили. Потом Хван встал, подошёл к столу и взял оттуда оранжевые стикеры и ручку. Чанбин даже не заметил. Ручка что-то чиркала на листочке, затем Хёнджин повернул стикер к Феликсу. «Ликс, прости» Феликс хмурится, не понимает. Хёнджин отрывает стикер и пишет на новом. Пишет дольше. «Там, на улице, пока шли. Я тебя понял и уже не злюсь. Прости, что такой выёбистый был. Забудем?» Феликс ярко улыбнулся. Ответов было не нужно, даже кивков хотя бы. Хёнджин опять что-то пишет. «У меня есть сидр. Будешь?» Снова кивок. Затем несколько и быстрые. Ли прошевелил губами «пожалуйста» и начал взглядом показывать на иглу, резко вбивающуюся ему в руку. Хван ушёл и через минуту вернулся с бутылкой в руках. Чанбин на это только усмехнулся, мол, не в первый раз, ещё поздно спохватились. Феликс вливал в себя яблочный напиток, яро нуждаясь в нём сейчас, и продолжал периодически жмуриться от иглы и боли. Затем, поставив бутылку, Ли протягивает свободную руку Хвану. — Хёнджин, рука. — Болит? — Руку дай, — Хёнджин заметил следы от ногтей и, кажется, понял и протянул ладонь в ответ, через секунду жмурясь сам от бесчеловечной хватки Феликса. Потерпит. *** Феликс не мог отвести глаз от татуировки под плёнкой. Дракон снова парил. Цветы сказочно обвивали его вокруг. Глаза Ли светились, а подушечки пальцев осторожно касались кожи. Казалось, что она выглядит ещё лучше, чем на бумаге. Тот рисунок он всегда теперь будет носить под чехлом телефона. — Это очень круто, спасибо огромное, — Феликс пожал руку мастеру, останавливая себя от объятий. Хотя он всё равно не выдержит. — Я рад, что нравится. Через пару дней можешь снять плёнку, только будет не очень приятно, предупреждаю. Приходи ещё, Феликс. — Я приду, — сказал — не подумал. Хёнджин поджал губы и кашлянул. Расплатившись, они покинули дом. — Минхо дурень, — Джисон жаловался, скрестив руки на груди. Сеанс закончился, время шло к обеду, а Феликс выл от счастья. Чанбина обнял-таки, насчёт Хёнджина удержался. Куртка скрывала новую татуировку и, если бы не она, Феликс бы, кажется, её съел. Дело же в том, что скоро обед? На улице их уже ждали Минхо, Джисон и санки. Двое. — Почему Минхо дурень? — Хёнджин произнёс это как «ты же ждёшь, когда я спрошу, так что давай». — Я купил баранки. Вы, кстати, хотите? Целая пачка ещё. Так вот, я их купил, потому что Минхо лень было тащиться гулять, а когда я спросил, чего он хочет, то сказал: «купи мне баранки, и я буду твоим». — И? — Ну я и купил. А он просто пошёл гулять, — Джисон злобно посмотрел на Минхо. — Дурень. — Ясно всё с вами, давай делись тогда. Мы тоже уже твои, — Феликс сжалился, а Джисон, кажется, просиял. Баранки делились и ломались. Сердце Хан Джисона собиралось обратно. Разговор шёл о том, кто кого будет катать. Минхо ел, улыбаясь. Да. Сердце однозначно собиралось обратно. Нашлась замёрзшая речка. Огромное пространство для веселья. Феликс тут же уселся с баранкой на санки со словами: «ну давай». Хёнджин тяжело вздохнул и ухватился за верёвочку. Джисон, до этого шедший рядом, выхватил санки у Минхо. — Садись. На вопросительный взгляд он ответил: — Ты вёз их сюда, а сейчас я повезу тебя, — довольно и с воодушевлением. — Так они не тяжёлые были, — Минхо противился. — Так и ты не тяжёлый. Ну же, — Джисон помахал верёвочкой. Минхо сдался. Он и вся пачка баранок сели в обнимку, всё ещё сомневаясь в затее. — Ну что, полетели? — Хан был рад больше всех. И, наверное, Феликс. — Полетели, — да, он точно рад. Полозья бежали по снегу, скрипя, унося с собой ветер, искренность и Феликса с Минхо. Джисон, наверное, скоро лопнет от своей улыбки от ушка до ушка, Хёнджин пытается делать вид, что счастлив не настолько, насколько это из него рвётся. Веревки уже отпечатались на ладонях, а на висках выступил пот, но Джисон и Хёнджин всё равно бежали как могли и светились, периодически оборачиваясь на ребят. Минхо откидывал голову назад от смеха, его глаза сужались, а радость походила на праздник. Феликс не мог налюбоваться. Как же хотелось, чтобы Минхо всегда был таким. Руки летели ввысь, пальцы растопыривались, а снег, летевший в лицо, не смущал. Минхо и Феликс пытались схватиться за руки, а дотянувшись — столкнуть друг друга с санок. Хёнджин не выдержал. Он улыбался изо всех сил. Это было от всей души. Потом Джисон начал ему кричать: «я больше не могу», на что Хёнджин ему отвечал: «можешь». Феликс что есть мочи орал: «вы такие крутые, ребята». Кроме Минхо его никто не услышал. Двое выдохлись, двое расстроились. — Привал, — Джисон опирался руками на колени и тяжело дышал. Хёнджин старался делать вид, что не устал. Ну да. — Вы мощь! — Ага, здорово было, — Минхо дожёвывал баранку. Джисон говорил что-то по типу «не отнять», а снег валил на ресницы. Потом Хан близко подошёл к Минхо и прошептал: — Вау, длиннющие, — заворожился и приворожился. Минхо смущён. После долгих уговоров они поменялись. Вернее, Джисон согласился сразу. Зато Хван долго припирался, говоря, что он тяжёлый, Феликс устанет и, вообще, это он проиграл в покер. *** — Если бы ты мог попасть в любое место, то куда бы ты хотел отправиться? — капот жёсткий, зато ровный, ноги Феликса собраны в коленях, те обняты руками, подбородок упирается в джинсы. — Наверное, на юг, там сейчас тепло, — Хёнджин на расстоянии тридцати сантиметров сидит в точно такой же позе и пожимает плечами. Накатавшись и умаявшись, они вчетвером решили разойтись. Темнело, да и у Джисона с Минхо были какие-то планы. Те особо не вдавались в подробности, сказав простое «пора». Договорились встретиться в том же составе завтра, пойдут к Феликсу. Хёнджин забрал на время машину у отца, предложил покататься, а Ли не мог не согласиться. Как и всегда. Старенький зелёный Запорожец еле передвигался по снегу. Мычал и хотел домой. Ехали по той же реке, только дальше, вокруг чисто и ничего, катайся сколько хочешь и где. На весь салон орали старые песни, а Феликс и Хёнджин орали, подпевая. Полчаса прошли за перекрикиванием песен и танцами Феликса «кое-как». Они остановились на всё таком же открытом пространстве вдали от поселения, уселись на зелёный капот и достали припасённый Хёнджином сок в коробке. До жути приторный и до такой же жути сладкий. Мультифруктовый. Стаканов не было, но было уже как-то плевать. Вопросы с того дурацкого сайта продолжались и утекали куда-то между пальцев, ушей и дыхания. — У нас тоже тепло, — Ли помахал коробкой. Хван улыбнулся, его глаза немного мутнели. И в глазах. — А я, думаю, что в лагерь. Я там был очень давно, но помню, что понравилось. Я дружил с девчонками, они мне завивали волосы и красили ногти. А мальчики там все были так себе. Они ещё грозились намазать меня в последнюю ночь пастой, и я тогда подумал, что маски для лица, которые мне предлагали те девчонки, меня смущают меньше. В ту ночь я ушёл спать к ним. — Ты общаешься сейчас с ними? Ну, с девчонками теми? — Хёнджин нашёл куда копать. — Не-а, я даже их номера тогда не взял, я хотел, но они сказали, что будут скучать в понимании, что увидеть меня не смогут. Я тогда подумал, что они слишком умные для двенадцати лет, — коробка с соком пустеет. Пока говорит один — другой её опустошает. Хёнджин снова думал. Феликс говорил о тех девочках из лагеря с тёплой улыбкой и однозначно хорошими воспоминаниями. Он не хотел так же. Феликс и сейчас не станет обмениваться номерами и общаться после того, как он уедет. Хёнджин не хотел быть как те девочки. Он не хотел быть просто тёплым воспоминанием, про которого точно так же потом будут рассказывать, сидя на капоте. Феликс даже имён их не помнит. Просто девчонки, которые делились лаком для ногтей, масками и комнатой. А Хёнджин кто? Один парень из деревни, тот что-то рисовал, катал на санках и угощал дешёвым алкоголем. Да-а, он был прикольный, жаль, что мы с ним больше тогда и не увиделись. Или не жаль? Или класть я на это хотел? Феликс тоже задумался. А с Хёнджином будет так же? А с Джисоном? А с Минхо? Он их также будет просто вспоминать с теплотой в лице? Нет. Так точно не будет. Феликс так не хотел. Он их запомнит, хотя изначально в его планы это не входило. Он надеялся провести эту неделю с бабушкой, уделяя ей время и помогая. По сути, с ней он ничего не упустил, она и так часто приезжает к ним в город. Но вот находить друзей или Хёнджина он не собирался. Что он будет потом с ними делать? Звонить и плакать? Теперь Ли хотел их запомнить. Но плакать всё ещё не хотел. Может, действительно стоит расслабиться и прожить эти оставшиеся здесь пару дней как ему хочется? Только не переусердствовать. Ему ещё уезжать. Он решил. Возможно, решение глупое, но какое уж есть. Феликс постарается насладиться этими днями, чтобы потом приятно о них вспоминать. «Самое лучшее в мгновении — воспоминание». А в номерах всё ещё смысла нет. Они же тоже потом тосковать станут, а возможности приехать и не будет. Только если летом. Будет слишком сложно сохранять хорошую дружбу. Что уж говорить о Хёнджине. — Хёнджин, что самое лучшее тебе дарили родители? — тишина стала слишком привычной, поэтому Феликс решил продолжать с вопросами. Ответ пришёл без промедления: — Хомячка. *** Вопросы лились ярче болтовства Хан Джисона. Коробка пустела, губы облизывались и подмерзали, волосы белели, а разговоры не умолкали. Они обсуждали тайные способности, превращая их в не тайные. Феликс рассказывал, что может уснуть где захочет и это не всегда полезно, а Хёнджин, что может по запаху определить любой алкоголь в его лавке. Потрясающий сомелье дешёвой выпивки. Лавка не его вообще, но он так с ней сроднился, что сказать как-то иначе язык не поворачивается. На сопливые вопросы по типу голос сердца или разума, ответам друг друга они не удивились. А в становящееся уже любимым молчание Хёнджин спросил, о чём Феликс прямо сейчас думает. Тот отвечал, что какая-то его часть молит о пересмотрении взглядов на предыдущий вопрос, а другая его часть о том, что, несмотря на белеющие волосы, не так уж и холодно. Хван на тот момент уже и забыл, над чем он корпел, размышляя теперь над думами Ли. Действительно не так и холодно. Вредные привычки обсуждались недолго. У одного губы грызутся, у другого наконечники карандашей. Кивнули — поняли. Обсуждали ненужные мелочи. Такие как: что ты делаешь сразу, как проснёшься, что включаешь на фон, когда обедаешь, любимый вид шоколада и сколько яиц разбиваешь в сковороду по утрам. Часы опережали минуты, секунды завистливо фыркали. Время шло незаметно. — Любимая музыка? — Феликс начал блиц. — Любая. У тебя? — Также. Под настроение, думаю. Мандарины или апельсины? Если скажешь апельсины, я тебя снегом закидаю, предупреждаю. Только попробуй не выбрать мандарины, — он злобно щурился. — Тогда я готов к своей снежной погибели, — Хёнджин расставил руки, как для объятий или в желании словить что-то огромное. — Ты серьёзно? Их же чистить неудобно. — Так ты режь и кусай, — Феликс на это только фыркнул. — Ладно, дальше. Любимый запах? — Я предсказываю твои слова о том, что я извращенец, если я скажу, что новые краски, поэтому любая выпечка с капустой, — Хван щёлкал суставами в костяшках. — О, у меня так не получается. Хёнджин ухмыльнулся и развернулся так, чтобы хрустеть позвоночником. Дальше пошла шея, запястья и колени. — Больно? — Не-а. Хочешь и у тебя найдём чем похрустеть? — взгляд слишком хитрый. Феликс в опаске замотал головой. — Хорошо, хорошо, что у тебя-то? — Шоколадный коктейль, наверное. Или ванильный. Главное, чтобы молочный, вобщем, — Хёнджин протянул «мм», будто он говорил сейчас что-то чрезвычайно умное. — Жанр фильма. — Ужасы. Или триллеры, — говорилось это с лицом, будто Хван рассказывает, как собаку хотел. Безэмоционально. — Что насчёт тебя? — Не, я боюсь хорроров всех этих. Я вообще обычно шоу какие-нибудь смотрю. — А чего бояться то? В этом же и смысл. Ты точно понимаешь, что с тобой такого не произойдёт и из-за угла, в твоём же доме на тебя никто не выпрыгнет и не зарежет. Или чего ты там боишься? — Хёнджин зевал. — Не знаю. Просто не хочу смотреть на всё это. — Тебя пугают страшные картинки? — это не звучало с насмешкой. — Да? Ты только не смейся, я уже чувствую, как ты хочешь. — И не думал. Кстати, по поводу брезгливости. Ты уже целый день пьёшь со мной из одной бутылки, заметил? Выходит, я потихоньку двигаюсь до уровня твоих котов? — Даже не думай, до них тебе не дойти. — Посмотрим, — он снова жмёт плечами. И снова о чём-то крепко задумался. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть, так? Хван крутил в голове это. Крутил недолго. Пока Ли не начал крутить его слова. Мгновение — ценность, её следствие — воспоминание. А Феликс чувствовал и правда что-то фруктово-ягодное. Похоже на арбузную мякоть. Когда он смотрел, то думал о какой-нибудь клубнике или вишне. Сейчас он уверен — это арбуз. И действительно что-то конфетное. Ли нравилось думать, что те леденцы-ставки на вкус такие же. Феерично представилось, какие теперь у Феликса будут блестящие губы. Сверкающие и манящие. Как у Хёнджина, который прямо сейчас целовал его от всей души и прямо в душу. Не противно, а притягивающе, не липко, а прилипчиво. Как сахарные сласти на палочке. Такие обычно стоят немного, сейчас же всё казалось самым бесценным. Будильник. Звон. Гудки. Крики. Сирена. Внутри всё выло и молило остановиться. Не это Феликс имел в виду, когда говорил, что не хочет общаться после. Он больше не могу слышать эти оглушающие рёвы в голове. Руки касаются плеч в сопротивлении, хотя ещё секунду назад касались с искрами и нежностью. Конец. — Хёнджин, прекращай. Прекращай. Только попроси. Хёнджин прекратил. Убрал руки, отодвинулся, смотрел с тем самым лицом: вечер, покер, «с высокой колокольни». — Сейчас не брезгливо? — С тобой никогда не брезгливо, Джинни, но нам самим потом хуже будет, пожалуйста, не усугубляй. Минуту назад Хёнджин чувствовал спасение, влюбленность и «наконец-то». Только что внутри приятно щекотало, а мороз терпелся. С кем-то всегда теплее. Сейчас же внутренности скребут не кошачьи лапки, а перочинные ножи. Он не станет упрекать Феликса, что тот сам особо против не был, будто только и ждал. Не станет упоминать, что под «прости, Ликс» он скрывает «мне не стыдно ни капли». Не будет говорить о том, что Феликс это не забудет никогда. Очередной раз стыдил за дурацкий самообман, но вслух так ничего и не озвучил. Лишь только: — Что имеем не храним, потерявши — плачем, — секунда. — Прости, Ликс. Ни доли сожаления, раскаивания и угрызения совести. Только принятия и печальное в голове «а что я ожидал?». Феликс облизал губы. Арбузные и солёные. Как он не заметил, что заплакал? — Поехали домой, Хёнджин. Уже почти десять. По очереди слезли с капота и сели в салон. Хёнджин стучал по рулю, Феликс смотрел в окно, там уже темно и ничего не видно, но это лучше, чем смотреть налево. Хван пристегнулся и завёл машину. Повернулся: — И ты. Феликс повторил и прикрыл глаза в надежде поспать. Заиграла магнитола. Подозрительно знакомое начало. — Ты серьёзно, Лирика? Под атмосферу ты выбрал, конечно, — Феликс с поднятой бровью косился на Хвана. В следующую секунду звук пропадает, а Хёнджин подключает беспроводные наушники. Едут в тишине. Для Феликса. У второго же разворачивается драма в ушах. — А я что делать буду? Какой умный, — Феликс выдёргивает один наушник и вставляет себе в ухо. Хёнджин на это даже не дёрнулся. С одной стороны тешит Сектор Газа, с другой — шум мотора. Перепонки отдыхают. И умы тоже. Думать больше не хотелось. Не сегодня. Нужно оставить это до утра. Сейчас достаточно ехать на скорости, еле доходящей до пятидесяти, делить наушники и песню молодости мамы Феликса и кормить себя хорошим за этот день, отпуская наваждение о моментах «так себе». Сегодняшний был богат на самые разные. — Будешь? — Хёнджин достал сидр. Феликс, не поворачиваясь, мотает головой. — Как хочешь, — пьёт сам. Запрокидывает голову назад и жадно вливает в себя сколько влезет. Ли развернулся и долго смотрел. Не выдержал: — Ладно, давай сюда, — Хёнджин тут же отрывается от бутылки и протягивает её Феликсу. Тот, забирая, долго смотрит уже на горлышко бутылки и о чём-то думает. — Стаканов нет, — кажется, Хёнджин понял в чём дело. Феликс смотрит на горлышко, затем на Хвана и снова на горлышко. И пьёт. Сделал три больших глотка и вернул бутылку. — А ничего, что ты за рулём? — дошло только сейчас. Хёнджин жмёт плечами. И не поспоришь. Всё пыль. Пальцы красные от холода, хоть и варежки были надеты. Стопы в ботинках тоже продрогли. Губы высохли, а единственное, что их как-то смачивает — это периодически появляющееся горлышко бутылки. Песню они слушают оба, но никто не предлагает включить её в машине, а не слушать через наушники. Момент единения и разъединения. *** Пора расходиться. Дверь машины хлопнула не сильно. То ли из-за усталости, то ли из-за внутренней печали. Как бы забыть этот вечер. Обоим. Теперь смотреть друг другу в глаза кажется непосильным испытанием, что уж говорить об ужине завтра. Послышался лай. Три большие собаки вышли из-за угла и хищно ловили опасливые переглядки Феликса и Хёнджина. Нужно бежать. А как? Собаки чувствуют страх, особенно страх Хвана. Узловатые узоры начали сворачиваться в животе. Хёнджин действительно боялся. Грозный лай и рёв звенел в четырёх ушах. Собаки скалились и выли. Шестерёнки Феликса агрессивно вращались и пытали мозг что-то придумать. Было понятно, что без травм они сегодня домой не вернутся. Ли хватает стеклянную бутылку из-под сидра из кармана Хвана и бросает позади животных. Попасть в них — мысли не было. Отвлечь — да. Те чуть дёрнулись и повернули головы. Феликсу понадобилась лишь секунда схватить чужой рукав и рвануть что есть силы. Горло начало саднить, а губы высыхать. На такой пробежке дыхания не хватало. Феликс всё ещё хватался за рукав куртки Хёнджина и нёсся вперёд. Сзади, естественно, от них никто не отстал. Лай всё ещё оглушал и заставлял ноги одновременно бежать быстрее, мотивировал и остановиться, сдаться и хоть немного отдышаться. Феликс втянул воздух через зубы, когда почувствовал чужие на своей ноге. Жмуриться, бежать и не плакать сразу — сложно. Собака укусила его за голень и оторвала кусок джинсы. Это не осталось незамеченным Хёнджином: — Эй, ты нормально? Она укусила? — бежать и говорить — ещё сложнее. — Не, только джинсы порвала. У Хёнджина не было сил расспрашивать ещё. Когда они добежали до дома Феликса, погони уже не было. Они опирались на собственные колени и тяжело дышали. — Точно в порядке? Дай посмотрю, — Хёнджин уже было хотел наклониться, но Феликс спрятал одну ногу за другую и остановил его. — Точно. Только джинсы, херня, — Хван снова в недоверии щурился, но оставил Ли в покое. *** Бабушка заметила сразу. Феликс думал осторожно пройти до ванны, промыть рану и также тихо лечь спать, но кто же знал, что бабушка окажется проворнее. Та перестилала кровать в момент, когда услышала шорохи в коридоре и вышла на звук. — Феликс! Что с ногой? Ты где был? — она подбежала и начала осматривать на повреждения-невидимки. Не нашла. А их и не было. Миссис Ли тут же увела внука на кухню, посадила за стол и достала аптечку. На попытки сделать всё самому, бабушка хлопала по рукам и говорила, что он уже всё, что мог - сделал. Перекись щипала. Ватные диски казались ужасными антагонистами. Зубы впились тогда глубоко, а зараза прыткая. Приходится терпеть. Бабушка больше не злилась, а жалобно смотрела. — Где ты так, мой хороший? — Собака укусила. Гулял. Бабушка цокнула и безнадёжно вздохнула. Затем улыбнулась. — С девочкой той, да? Гулял-то, — заискивающий взгляд просил ответа, а Феликс решил притворяться глухим. Он только смотрел на колени и поджимал губы. Бабушке этого хватило. Пара минут тишины. — Красивая хоть? Феликс сдался. Он снова проиграл. — Красивая, да. — Думаешь, ты ей тоже нравишься? — Ли зашипел от боли по большей части, чтобы перевести тему. — Ты так и не ответил, мой хороший. Атихифобия, боязнь совершить ошибку. Феликс жадно проглатывал её, не запивая водой, потом немного кашлял и хрипел. Она скрипела в горле и чесала трахею. Было страшно. Бабушка, скажи. Как быть? Эта девочка вроде и влечёт, а вроде и знакомы только второй день. Это достойная преграда? Девочке, похоже, глубоко плевать, что он скоро домой поедет. Девочке хватит дней до выходных? — Я её целовал, — просто, если он скажет бабушке, что если бы не эта девочка, то он бы в жизни на такое не решился, это будет как-то… Не по-пацански. Бабушка хмыкнула. — А она что? — Нормально. — Какой ты разговорчивый у меня, Ликси.