Княшевание

Что произошло в поезде до одурманенного этанолом мозга дошло только, когда Андрюха уже с перевязанной рукой и обидой в сердце и на роже был в строю. Миха честно не выкупил произошедшего сразу. Был в такие дюпиля, что кровища по всему вагону и фельдшера на перроне казались сном, в котором они с Князем упырей вздёрнули, а их за доблестную отвагу белые стражники хитрожопого монарха в темницу закрыть пытались, чтоб не платить. Хорошо, что он ни стоять, ни говорить не мог, а то бы тоже уехал, только не в хирургию в поддержку раненому товарищу, а в психиатричку с собственной белочкой.    Очнуться получилось только к вечеру следующего дня, а снова начать функционировать как полноценная модель хомо сапиенса ещё через день. Хотя Миха и сам не уверен, что вообще ею когда-то был — ну какой разумный человек будет у проводников брать водяру для догона? Ясное же дело, что паль толкают, хорошо, хоть не ослеп и не помер, а то ж гастроли ещё доигрывать.    Новость, что Князь в больничку попал и руку коцнул по началу не особо взволновала. Миха постоянно чё-то себе режет, ломает, выворачивает на ровном месте. До Айболитов дело, правда, редко доходит, на нём же, как на псине, всё заживает. Потом тряхоёбнуло неслабо, от «Андрюха вскрылся». Кто ж, блядь, так новости сообщает? У Михи чуть сердце не встало — не могло такого с Князем быть, это вообще за рамками добра и зла. Спасибо, хоть пояснили про стекло ебучее и пьяный дебош без намерения окочуриться. Но нестись к нему с полыхающей от беспокойства жопой уже было поздновато, тот сам вернулся. Бледный, зачуханный, с рукой этой наперевес, но упрямо настаивающем на своём участии в концертах. Ну свой человек, чё, Миха, по-чесноку, другого от него и не ждал.     Повиниться хотелось, потому что действительно стыдно было, что всё проебал и в нужный момент картофаном сморщенным где ни поподя валялся. Андрюха с ним так никогда не поступал, все тяжбы Михины делил в любом состоянии, рядом мостился в самые пиздецы. Стыдно, а высказать словами так и не смог. Угрюмого, закрытого руками Князя по тупому башкой боднул, и на плечо его прилёг — ну чисто собака, всё понимает, да сказать не может. Но, Андрюха вроде как тоже понял, оттаял и обиду с хлебала даже убрал.    Повязка эта его покоя не давала. Идиотская она, не к месту и не к Князю, и мысли идиотские навевала. Сорвать вырвиглазную хуйню белую прямо руки чесались, хуже красной тряпки для быка эти бинты сраные. Ещё ж и стопарить себя постоянно теперь надо, думать на каком плече виснуть, вспоминать с какой стороны под бок лучше подлезть, и тискать только с осторожностью. Миха уже пару раз проебался, пересравшись от Андреевкого шипения, когда по привычке к себе притиснул, и конечность, калеченную, в торс вогнал.    Ещё и в памяти на кой-то хер всплыл давний разговор с Шурой. У них в школе завхоз был дед без одной руки — пьющий и злющий, как чёрт. Постоянно пацанам затрещины раздавал, что не по его: то пол они изгадят, будто он его сам намывал, то мячи испортят игрой, то за штукатурку осыпающуюся всю душу вытрясти был готов (а там вообще кусок стены отвалился, потому что ремонт нормальный делать надо, а не за воротник закладывать). Ну, Шурка как-то и схохмил в утешение после особенно обидной оплеухи, что у Саныча жены нет, бабы на него не смотрят, а ведущая рука проёбана, ему ж даже не вздрочнуть нормально, вот он и вредный такой. Возраст ещё был такой: казалось, что без возможности к такого рода самопознанию смысла в жизни и нет вообще. Миха тогда впечатлился теорией и Шуркино логичное обоснование ему очень понравилось, даже сносить придирки гада Саныча стало полегче. Чё на него обижаться, у человека жизнь практически кончена, только пожалеть.    И вот Андрей теперь тоже это, без руки ведущей. Временно, но всё же надолго. Характер тоже, наверно, испоганится. Будет нервный ходить, недовольный. Бабу найти им, естественно, не проблема — фанаток много, они только рады будут приласкать раненого вокалиста. Но для самого процесса больно возни много и ограничений с травмой, да и рукоблудство — это же не столько даже про удовольствие как таковое, сколько про психологическую разрядку, про бодрость духа и проверку корректной деятельности систем организма.    Возникший вопрос не давал покоя, ну как обычно — чё в башку засело, не вылетит, пока не угомониться и во внешний мир не выльется. За бычье здоровье Андрюхино и поразительную выживаемость в смертоносных мероприятиях небольшой сабантуйчик устроили, алкашка язык и развязала.    Пока парни свалили за добавкой, да поссать, они с Андреем развалились на диване, и лениво трепались о всякой херне.    — Андрюх, а это, оно как вообще? Ну, левой?   — Да нормально, в целом. Чё-то удобно, чё-то непривычно, — помедлив, меланхолично жмёт плечом Андрей.    — А неудобно чё?   — Рисовать даже не пробовал — ясное дело херня выйдет, писать тоже, наверно. По мелочи: вилку держать, ложку нормально почему-то, в карман лезть — я в правый всё складываю обычно, тебе лещей не с руки прописывать, — давит лыбу Андрей, повернувшись.    — Окуней на, — Миха даёт ему лёгкий подзатыльник, гладит почти. — А это… Ну, пониже как? — самому всё-таки становится неловко, даже не смотря на выпитое, поэтому Миха отшучивается: — Похоже, что сменил подружку?    — Мих, ты про дрочку что ли спрашиваешь? — обалдевает Андрей. Ну нихрена себе — Михин скачок в пубертат пропустил, пока в больничке откисал. — У тебя ж тоже левая есть — поэкспериментируй, есть новизна, нет.    — Да я-то чё, я ж не про то, — бормочет стушевавшийся Миха. Не, нормально, пубертат ещё в зародыше, не пропустил. — Просто… Ну, справляешься, не… это?    Андрей рассматривает явно смущённое лицо, силясь понять происходящее. Но понять чё на уме Михи — это как теорию заговора раскрыть — очень увлекательно, но хуй кто поверит. Вот и Андрей не верит: ни тому, что слышит, ни тому, что под услышанным понимает.    — Ты мне предложить чё-то хочешь? — в лоб спрашивает Андрей, шутливо, конечно же. Но за чужим выражением лица следит цепко.    — Да спрашиваю просто! Ничё я тебе не предлагаю, ё-моё! — нервно вскидывается Миха, ёрзая и жалея, что завёл дурацкий разговор. Он сам не знает чё хотел им добиться. Пока только стыда хапанул.    — Ну, смотри, а то вдруг бы я согласился, — тянет Андрей. Играется, нравится ему Миху подковыривать, не может удержаться. — Только на берегу уточняй: бабу ты мне предлагаешь или свою руку помощи. А то мало ли я неправильно пойму, оконфузимся…   — Да иди ты нахрен, блин, — бурчит, в конец зардевшийся Миха, отворачиваясь от травмированного, но не сломленного извращенца. 

 

 

***

    Уснуть никак не получалось. В баре размотало нормально, надо было по приходу сразу спать и заваливаться, а он ещё зачем-то полоскаться полез, вот и выветрился сонный хмель. Лежит уже чёрт знает сколько, мысли гоняет туда-сюда, вздыхая то и дело. Надо пойти догнаться, чтоб уснуть, да в падлу.     Андрюха отрубился почти сразу, хорошо ему, лежит сопит в обе дырки. Михе завидно, но будить его как-то совсем уж по-свински — за компанию не спать хреновое развлечение. Когда сознание всё же милостиво решает начать уплывать, копошение на соседней кровати снова возвращает в реальность. Миха даже собирается раздражённо разбухтеться — ну какого хера, только-только получилось сон за хвост зацепить. Но, прислушавшись, замирает, растёкшись по простыне.    Чё-то не то в их королевстве происходит. Чё-то совсем не то, а очень даже это. Андрюха не спит, оказывается, или проснулся как раз. И походу заигрывает со своей временной новой подружкой, если Миха правильно интерпретирует скользящие звуки и неровное, через раз задерживаемое дыхание. А Миха интерпретирует правильно, он сам не без греха, на опыте.    Вместо того, чтобы порадоваться: ответ на вопрос получил практически наглядно — всё путём, все справляются, Андрей без жизненно важных процедур не остался, Миха краснеет всеми частями тела, даже которыми раньше не умел. Горит от лица до пят. Одеяло быстро становится мешающим и душащим, но Миха не может его скинуть, боясь быть пойманным на бодрствовании. Хотя не он же дрочит, но спалиться всё равно страшно.    Дышать тяжело, приходится следить, чтобы нешумно выходило. Весь жар устремился к бёдрам, вызывая не совсем сейчас нужную реакцию. Точнее совсем даже ненужную: возбудиться от того, что Андрюха дрочит при нём, походит на непредвиденное половое отклонение, внезапную острую патологию. Мало ему с башкой проблем, ещё и это.    Голова кружится от прилива крови к нижней голове, Миха бьёт себя мысленно по рукам, чтобы не вздумали ползти к эпицентру восставшей трагедии. Время тянется бесконечно, кажется, что он уже вечность варится в стыдном возбуждении и дурманящих звуках. Кончил бы уже, ну. Миха бы хоть смог пошевелиться, типа во сне, на живот перевернуться и о матрас потереться, чтоб хоть немного ослабить острые спазмы, и Андрюху с финиша своими телодвижениями не сбить.    Терпения не хватает и приходится самому себе уступить: опустить руку и сжать член. Но больше ничего, дрочить на дрочащего друга — не настолько он ещё ебанулся. Миха, хоть и не видит происходящего, но дурацкое воображение само рисует все картинки в деталях, от чего легче ни разу не становится. Мало того что слышит, ещё и представляет, блин. Стыдоба.    Продолжая прислушиваться и сжимать корень зла, Миха машинально фокусируется на чужом дыхании — потяжелевшем и громком, уже не особо-то скрываемом. Разочарованное пыхтение вынуждает даже искренне посочувствовать: не выходит, не прёт. А всё потому, что рука не ведущая, новизна — новизной, но тут же ещё приноровится надо, привыкнуть: давление правильное подобрать, угол там, скорость. Конечно, времени больше уходит на автоматизацию процесса.    Миха не замечает, что за анализом вариантов оптимизации чужого ручного труда, в унисон тоскливо вздыхает вместе с Андреем, сам же пугается, и начинает прокашливаться, полностью теряя сонливую маскировку. Блин, хорошо, хоть вслух рекомендации изо рта не вылетели (а ведь почти), так хоть может есть шанс сделать обоим вид, что ничего не было. Андрей не дрочил, Миха не подслушивал.    — Спишь? — внезапно оглушает шёпот Андрея.    Предательское сердце пускается в такой пляс, что, наверно, выдаёт Миху с потрохами, громыхая на весь отель. Но сдаваться он не собирается: спит, спит, Андрюх. Ты продолжай, не ссы. Миха уверен — пусть лучше продолжит и уснёт, чем застремается и прекратит. Потом ещё неловко будет друг перед другом, кому оно надо. Простебать его он и за другие вещи сможет.    — Я же слышу, что не спишь, — мурашки бегут по спине от этого убеждённого тона. Ну нахуя, Андрей? Ну сделай ты вид, что не понял ничего и забудем неуместный эпизод, сам же про конфуз что-то там балаболил, самое время дать заднюю и претворится глухими. — Чё ты там предлагал?    — Да ничё не предлагал, сказал же! — выпаливает Миха и тут же клянёт свой длинный язык. Как пятилетку его развёл, вот ей-богу.    — Но подслушиваешь же, — и чему этот урюк так радуется? Чуть ли не урчит, скотобаза.   — Я тут тоже живу, ё-моё! И я не виноват, что тебе приспичило… — Миха затыкается, потому что осознаёт, что те самые звуки-то никуда не делись. — Ты чё… Ты продолжаешь наяривать что ли?    — Ага, — ни разу не смутившись, восторженно выдыхает Андрей.    Застряв на осмыслении простодушного признания, Миха сам не замечает, как начинает двигать рукой, а когда замечает — уже поздно, прекратить вообще не вариант.  Одна мысль, что Андрюха в паре метров занимается тем же самым заставляет зажмурится и ловить цветные пятна перед глазами, дрожать бёдрами от накатывающего стыдного удовольствия. Одеяло отправляется к чёрту, Михе мокро и жарко, и желанный воздух лишь немного остужает липкую кожу.    — Ты же тоже, да?   Внезапный вопрос впивается в позвоночник, пуская дрожь по телу, но и этого недостаточно, чтобы остановиться.    — Нет, — задушено врёт Миха.    — Пиздишь.    — Да.    Это какой-то неправдоподобный сон, лихорадочный бред, умопомешательство. Невозможно поверить, что они действительно делают… То, что делают.    — Я не могу, Мих, — страдальчески тянет Андрей через пару мгновений.    Миха остатками сознания пытается понять, чего конкретно. Выносить происходящее? Да он и сам еле в уме держится. Кончить, наконец? И чего делать?    Пока он путается в собственных вопросах и плывёт от однозначных ответов на них, Андрей встаёт с кровати и подходит к его. У Михи нет никаких сил — ни моральных, ни физических — сопротивляться мягкому настойчивому толчку, притискивающему тело к стене. Только руку убирает с члена, и то исключительно на морально-волевых ошмётках.    Андрей ложится рядом на спину, поворачивается лицом и… молчит. И ничего не делает. Чё он пришёл-то тогда, мешать? У Михи пальцы нервно подрагивают, страсть как надо вернуться к прерванному занятию. Ещё и чужое дыхание, которое опаляет лицо, так и тянет придвинуться ближе.    — Ну чё? — нетерпеливо вздыхает Миха, не особо переживая, что он с мужиком в одной постели лежит и у обоих эрекция. И что вообще-то сам подгоняет начать что-то делать, правда, в душе не ебёт что. Что-нибудь уже, блядь, пожалуйста, будьте, сука, так добры, раз припёрлись.    — А чё предлагаешь? — лица в темноте не видно, только глаза блестящие, но Миха слышит эту сучью ухмылку в голосе. Есть просто зверское желание послать Андрея нахуй с его игрищами и флиртом ебучим. Но предательский стояк требует основательного внимания, да и неизвестного, волнующего продолжения хочется несоизмеримо больше.    — А на что надеешься? — Миха целую секунду горд собой, что даже в своём близкому к обморочному состоянию, способен отвечать на подтрунивания прохвоста. Только бы прохвост не стал вслух рассказывать «что» — тот может. Михе тогда точно пиздец.   — На это.   Тёплые губы неуклюже тычутся в подбородок, потом снова промахиваются — в нос, и в конце, не без помощи, достигают цели. Миха замирает, и Андрей тоже замедляется, просто чуть касается, не пытаясь давить и давая возможность отстраниться. Минимум движений и легчайшие столкновения. Сквозь тяжёлое дыхание потихоньку до Михи доходит, что промедление связано с ним, и он решается прижаться ближе.    В распаляющем поцелуе, он слепо кладёт ладонь на Андреевскую щёку, которую тут же накрывают рукой, а потом и вовсе перемещают вниз. Прямо в самый нижний низ — в пекло, практически, учитывая как там горячо и твёрдо. Нетвёрдой ладонью Миха обхватывает и примеряется, но много времени на адаптацияю ему не дают — тут же толкаются, требуя и подгоняя.    — Сильнее, сожми сильнее, — в губы бормочет ценные указания Андрей.    Дал бы минутку приноровиться, сам вон сколько дёргал без толку. Но Миха давится невысказанным возмущением, потому что Андрей очевидно собрался показать как: неудобно поднырнув под его руку своей, дотягивается до паха и сжимает до искр из глаз и невнятного мычания. Понял-принял, товарищ командир, вопросов больше не имеем, разрешите исполнять.   Миха бросает все силы и подключает максимум воображения, чтобы сделать предельно хорошо — ласкает пальцами головку, изучая реакцию — как приятней, экспериментирует с проворачиванием запястья, пытается разобраться под какой ритм у Андрея голос более благозвучный. Настолько погружается в процесс, что даже забывает, что тот вообще-то целиком рядом с ним находится, а не только членом и губами.    — Можешь на меня лечь? — внезапная просьба выводит из космического транса.   Дурак он что ли? Как он себе сейчас это представляет?    — У тебя ж рука. Раздавлю, — отрывисто возражает Миха.    — А ты так, чтобы не раздавил. Давай, Мих, очень надо.    Надо ему, видите ли. Такому просящему голосу сам Боженька бы не смог отказать, куда там Михе. Приподнявшись и опершись на локоть, нависает над Андреем и прижимается только бёдрами. Чуть ли не заваливается, хрипит, когда резко тянут за шею ближе, но целуют слишком усердно и пьяняще, чтобы выразить протест. Чтобы вообще вспомнить о чём он был и был ли вообще.    Миха ласкает обоих, пока пронырливая рука гладит грудь, пощипывая соски, скребёт низ живота, и возвращается вверх, чтобы зарыться в волосы и приятно за них тянуть. Андрей беззастенчиво забрасывает на поясницу ногу, поддаёт бёдрами навстречу кулаку, и стонет ещё более мелодично, когда Михины яйца с нажимом проезжаются по его. Настолько он оголодал без верной правой подружки? Или чё это с ним? А потом так тоже можно будет или только пока у соратницы больничный?    Терпеть больше невмоготу, от стонущего Андрея уже сводит и поджимается, всё что только может сводить и поджиматься. Он ещё и под ним, и рукой этой своей шебутной лезет куда дотянется, а если б их две было? И к лучшему, наверно, что одна пока обезврежена, Миха бы иначе и до этого не дотерпел. Дрожа и ловя сладки судороги, рваных движений руки не прекращает: становится ещё мокрее, Андрей начинает то ли задыхаться, то ли приступ ловить, но, наконец-то, чувствуется нужная пульсация и финальный скулёж.    В задницу больно впиваются пальцы — ну зашибись, сделал хорошо, ещё и пол жопы чуть ли в подарок не оставил. Что, блин, за еврейские приёмчики у него? И так с полна получил, так ещё и сектор-приз решил сорвать. Крутите, барабан, блядь.    Завалившись набок, Миха обтирает об Андреевское бедро руку и трёт пострадавшую ягодицу — больно, блин, точно синяк будет. Бандит однорукий, блядь.    — Пол жопы чуть не оторвал с мясом, — обиженно ворчит Миха.    — Извини, — еле ворочает языком Андрей. Вот его расхерачило, даже за жопу не так обидно теперь. — В следующий раз не буду…    А так вообще даже не обидно. Не жалко, пусть.