МЫ

Пат Когда наутро я разлепляю глаза, Прана рядом со мной уже нет. На его подушке – зеленый листочек записки. Слабой рукой я поднимаю ее. Хотел попрощаться минетом, но ты спал так крепко, что я не решился тебя разбудить. Как приземлюсь в Тайбэйе, позвоню. Если что-то понадобится, Перт на диване. Па приедет в одиннадцать. Люблю тебя. П. Знакомые каракули успокаивают меня, а вот сами слова… Мне не нужна никакая сиделка. Тем более две. Выбраться из кровати, одеться и пойти на утреннюю тренировку – вот, что мне надо. Черт побери, на меня рассчитывает много людей. Босс, может, и отпустил меня на неделю (точнее, на неопределенное время, пока мне «не станет получше»), но я ни за что не стану пропускать работу так долго. Через несколько недель у нас важный турнир. Детям нужно готовиться. Моему фулбеку нужно готовиться. Меня плохо от мысли, что из-за моего дурацкого кашля с Таном может работать кто-то другой, и… Я чуть не выкашливаю себе легкие, когда пробую сесть. Блядь. У меня слезятся глаза, грудь болит, и я кашляю так отчаянно, что боюсь, как бы не сломать себе ребра. В коридоре грохочут шаги, и через миг в дверях появляется Перт – со всклокоченной шевелюрой и в боксерах в клеточку. – БОоже! Как ты, Паппи-Пат? – гремит он. – Что принести? Таблеток? Воды? Переживая очередной приступ дикого кашля, я сверлю его взглядом, а когда он подходит поближе, взмахиваю рукой и давлюсь: – Я в норме. Его карие глаза шокировано округляются. – В какой еще норме? У тебя такой вид, словно ты в любую секунду отбросишь коньки. Я звоню Прану! К счастью, в этот момент мой припадок заканчивается. Я встаю. – Не надо звонить ему, – сжато говорю Перту. – Я же сказал, все хорошо. – Да? Тогда почему ты шатаешься, как… кто там шатается? Маленькая лошадка? Как жеребенок, во. – Он явно доволен собой. – Почему ты шатаешься, как жеребенок? Эй, ты куда? Я останавливаюсь у двери в ванную. – Отлить, – раздраженно отвечаю сквозь зубы. – Это, надеюсь, разрешено? Перт идет за мной в ванную, а там скрещивает свои руки на груди и говорит: – Пран сказал не спускать с тебя глаз. Ну, вдруг ты упадешь или типа того. О, господи… – Может, еще и член мне подержишь? – рычу я. Он хмыкает. – Не. Держанием члена пусть занимается твой парень. Я просто посмотрю. Нет ничего более ужасающего, чем отливать под взглядом одноклубника твоего парня. Потом он ходит за мной по спальне, пока я с грехом пополам одеваюсь. – Ради меня можешь не наряжаться, – замечает он, глядя, как я застегиваю рубашку. – Не ради тебя, – огрызаюсь я. – Через час у меня тренировка. – О не-ет. – Не успеваю я и глазом моргнуть, как Перт оказывается напротив. И расстегивает мою рубашку. Мои слабые попытки оттолкнуть его руки заканчиваются неудачей. – Я отпущу тебя только в постель, – сообщает он. – Или на диван, если захочешь посмотреть со мной утренние ток-шоу. Любишь Проект Альфа? Я обожаю. – Перт. Он замолкает. – Что? – Заткнись. Нахуй. Окей? – Я знаю, что непростительно груб. Но, черт побери, у меня раскалывается голова. В груди ломит. Я еле стою. Неужели мои уши не заслужили чуть-чуть тишины? Может этот бегемот замолчать хотя бы на пять треклятых секунд? На его лице мелькает обида. – Окей. Извини. – Его черты ожесточаются, и в этот момент я понимаю, почему он так грозен на поле. Его взгляд говорит: «Со мной лучше не связываться». – Но Паппи-Пат, заруби себе на носу. Ни на какую тренировку. Ты. Не пойдешь. *** Мы с Пертом смотрим Проект Альфа. В тишине. В голове внезапно начинает звучать поговорка - «пока не потеряешь, не начнешь ценить, что имел». Серьезно, мне не хватает его бессмысленной болтовни. Полная тишина убивает. Заставляет чрезмерно отчетливо осознавать каждый мой прерывистый вдох и хрипы в груди. Когда я закашливаюсь, Перт молча протягивает руку и хлопает меня по спине. Затем дает мне воды, безмолвно приказывая ее выпить. Блядь. Он и правда замечательный парень. – Извини, – выпаливаю я. Его голова наклоняется в мою сторону. – Извини, что сорвался на тебя, хорошо? Просто я не привык, чтобы мне помогали. Я не привык быть… – Беспомощным. Я не могу даже выговорить это слово. Мое лицо начинает гореть, но я не знаю из-за стыда или из-за того, что вернулась температура. Тут я понимаю, что мои треники и толстовка какие-то влажные. Я вспотел. – Все нормально, – бормочет Перт. Я дотягиваюсь до его плеча и сжимаю его. – Нет, не нормально. Я вел себя как мудак. Извини. Ты хороший друг, Перт. Секунда – и он расплывается в широкой улыбке. – Чертовски хороший. Ладно, бука, извинение принято. Я знаю, ты не в духе только из-за того… – Вдруг замолчав, он хмурит брови. – У тебя рука как прихватка. Ну, если бы прихватку забыли в духовке. Снова температура? – Нет. – Он бросает на меня настороженный взгляд, но хотя бы не соскакивает с дивана в поисках градусника. Правда, вряд ли он у нас есть. Тем не менее, Перт приносит мне стакан холодной воды и пару таблеток, которые я заставляю себя проглотить. К сожалению, у них обнаруживается снотворный эффект, так что вскоре я соплю на диване. Не знаю, как долго я спал, но в конце концов меня будит собачий лай. Я различаю пронзительное тявканье чихуахуа – она очень зла. Ротвейлер, на которого она тявкает… может, он думает, что у чихуахуа течка? А то уж очень он радостный. Интересно, чихуахуа и ротвейлеры скрещиваются? И как называются их щенки? Ротуа? – Чивейлеры, – бормочу я. Лай прекращается. – Он сказал «чивейлеры»? – сварливо спрашивает женский голос. – Что это, блин? – Помесь ротвейлера и чихуахуа, – отвечает низкий мужской. – Что же еще. Я открываю глаза и издаю стон – напротив дивана стоят Перт и моя сестра Па. И оба глядят на меня так, словно я отрастил сутенерские усики и рога. Потом Па восклицает: – Пат! – И бросившись на меня, обнимает так, что у меня хрустят ребра. – Как ты? Как себя чувствуешь? Ого, да ты немного горячий. – Черт, – раздраженно говорит Перт. – У него снова температура? – Все, дальше им займусь я. Так что, пока-пока, гора мяса. Вали. Перт упрямо трясет головой. – Я обещал Прану, что позабочусь о нем. – Разрешаю тебе нарушить свое обещание. А теперь кыш! – Ребята… вы не могли бы… – хриплю я, – … перестать орать? У меня голова раскалывается. В карих глазах Па вспыхивает тревога. А затем обвинительный жар, который она вновь направляет на Перта. – Ты не говорил, что у него болит голова! – Я не знал! – Что ты за сиделка такая? – Такая, которая играет в регби! Их голоса вновь повышаются. Мне хочется их задушить. Я со стоном сажусь и тру кулаками глаза. – Сколько времени? – Час, – отвечает Па. – Ты обедал? – Ну… – А завтракал? – не отступает она. Потом свирепо смотрит на Перта. – Ты не кормил его? Ну и как он поправится, если ты заставляешь его голодать? – Да я не голоден, – пробую вставить я. Бесполезно. Они снова начинают ругаться. На сей раз из-за того, какой именно пищей мне восстанавливать силы. Перт настаивает на походе в закусочную и потому выходит за дверь. Я снова вытягиваюсь на диване. На какое-то время наступает блаженный покой. Меня больше не дергают, потому что Па занимается чем-то на кухне. Головная боль слегка успокаивается. Тишину нарушает лишь бормотание телевизора, пытающегося впарить мне дорогие машины и медикаменты. С возвращением Перта покою приходит конец. – Паппи-Пат, я принес еду! – Как ты вошел? – невнятно мычу я с дивана. – Сделал себе ключ, – говорит Перт, роняя его в карман. Он ставит на столик большую коробку и открывает ее. – Вот. Жаренная свининка. Все витамины в одном удобном формате. – Э… – Я, видимо, чего-то не догоняю. К дивану с тарелкой в руках марширует Па. – Убери эту дрянь, – рявкает она. – Я сделала ему омлет с органической капустой. – Она устанавливает тарелку у меня на коленях и сует мне в кулак вилку. Перт, не желая отставать, плюхает рядом с ее тарелкой свою еду. Так и тянет сказать, куда они могут засунуть свою еду, но не хочется выслушивать еще один спор. Так что я кладу в рот маленький кусочек омлета. А потом надкусываю творение Перта. Жевать. Глотать. Раньше это было так просто. Но сейчас у меня болит голова, а желудок отказывается что-либо принимать. Я проглатываю еще кусочек омлета, в котором тонна капусты, с сочным ломтиком свинины. – Вот здоровая еда, ешь ее, – гудит Перт. Па упирается кулаками в бедра и начинает с ним спорить. И я больше не могу этого выносить. Комната кружится, что только усиливает позыв к тошноте. – Блядь, – выдыхаю я и сползаю с дивана. Ванная далеко, но я заставляю себя дойти до нее, после чего, захлопнув дверь, склоняюсь над унитазом, и меня выворачивает наизнанку. Еще дрожа и задыхаясь, я чувствую на плечах теплые руки. Перед глазами опять все плывет. Мое лицо обтирает холодное, влажное полотенце. – Тебе лучше вернуться в постель, – мягко говорит Па. Она права… Я умываюсь, потом ковыляю к себе и заползаю под одеяло, пока Па и Перт орут друг на друга и спорят, чей завтрак вызвал у меня тошноту. *** Головокружение остается со мной на весь день. Еще у меня, кажется, поднимается жар, но я никого не зову. Хватит с меня их внимания. Мне нужен только покой. Па заявляет, что у нас заканчиваются продукты, что может быть правда, а может, и нет. Но она дает Перту список и отправляет его в магазин – наверное, чтобы чем-то занять его. На какое-то время обо мне забывают, и это прекрасно. Мне снятся сумбурные сны. Время от времени я открываю глаза и не понимаю, где, черт возьми, нахожусь. Мне холодно, все мое тело дрожит, в венах лед. Хотя, нет, погодите. Мне жарко. Комната раскалена. Господи, мы что, живем в печке? Я начинаю лихорадочно срывать с себя толстовку и треники, но в итоге запутываюсь в штанинах и рукавах. – Печка, – говорю я. – Я словно в печке. Стены не отвечают. Когда я просыпаюсь в следующий раз, в комнате темнота. Который час, какой день? Я не знаю. Я не понимаю, почему мне так плохо. Черт побери, они же сказали, что у меня простой грипп. Мне должно становиться лучше. Так почему мне становится хуже? Я хочу к Прану. Мне его не хватает. Я говорил с ним сегодня? Не помню. Так хочется услышать его голос. А не эти странные звуки, похожие на лай чихуахуа и ротвейлера. Странно… Пока я пытаюсь понять, что там за шум, на тумбочке просыпается телефон. Хоть я и в полубреду, я все-таки разбираю, что на экране написано «Пран», и меня захлестывает дикая радость. – Привет, – шепчу в телефон. – У нас есть собаки?