Луна, успокой меня

Самым знаменательным моментом в нашей жизни, неизбежным спутником которого была луна, стал момент нашей близости, откровенности и любви. За всю жизнь меня едва касались женские руки, чего уж до рук какого-то джентльмена. Радости плоти я всегда считал слабостью человеческого организма и точно не думал о том, что когда-то смогу поддаться этому зову и искушению. Безусловно, возбуждение физическое в обыденной жизни ощущает каждый здоровый мужчина хотя бы по утрам. Я же игнорировал любые сигналы моего организма, проявляющиеся подобным образом. Здесь же аккомпанементом тугому узлу внизу живота выступили сотни мыслей, пробегающих в моей голове единовременно. Ощущения усиливались многократно. В ступор вводили откровенные касания Уотсона в попытках избавить нас двоих от одежды, и они же сменяли этот ступор активными действиями. Уотсон слыл среди дам знатоком искусства любви и женщины трех континентов могли подтвердить пылкость и страсть, с какой он брался за тело дело. Я же в обществе носил статус холостяка, повенчанного с работой. Мне только предстояло узнать и оценить мастерство моего сердечного друга в горизонтальной плоскости, что будоражило плоть и разум. Так, роли распределились заранее — я был повален спиной на кровать, ничуть не жалея о таком положении. Я доверил доктору ведение этой игры, готовый учиться и запоминать. Уотсон был гладко выбрит, словно готовился сегодня к важному свиданию, знал и предчувствовал значимую встречу. От него ещё пахло утренним лосьоном после бритья, который сейчас откровенно дурманил. Раньше я мог слышать этот тонкий аромат только за обеденным столом, разделяя с дорогим другом поздний завтрак. Сейчас этот запах стал центром моего обоняния вкупе с терпким одеколоном. По сравнению со мной (шесть футов считаются достаточно высоким ростом), Уотсон был невысок и более коренаст. Может кому-то он казался недостаточно красивым из-за роста, но для меня был сродни Витрувианскому человеку Леонардо да Винчи. Россыпь бледных веснушек по всему телу, точно звезды на полотне ночного неба, еле видные жесткие рыжеватые волосы на руках и груди. Я касался всего этого уже не страшась, всей ладонью, чувствуя и запоминая, будто такого с нами больше не повторится и я вот-вот проснусь в своей постели, забывая волнующий сон. Рука Уотсона, ненароком задевшая моё мужское начало, напомнила о реальности всего происходящего, и я вцепился в его плечи. Я всегда отмечал ширину его плеч, пускай лишь интуитивно мог представить всю крепость мышц, ежедневно скрытых за накрахмаленной рубашкой, жилеткой и пиджаком. Изредка мне доводилось видеть тело Уотсона в пару турецкой бани, но я пресекал любое свое разглядывание, длившееся дольше пяти секунд, даже когда знал, что не буду замечен. Теперь же у меня была возможность не только созерцать эту красоту, но и прикоснуться к ней. Я обводил пальцами шрам на его плече — он отмечал мои боевые увечья поцелуями. И когда каждому шраму и синяку было уделено должное внимание, Уотсон вновь удостоил честью поцелуя мои губы, считав мольбу и нетерпение. Несколько сладких минут мои ладони судорожно гладили обнаженную спину, пока ртом я насилу успевал ловить воздух в секундных перерывах. От таинства любви нас отделяли лишь кальсоны, не снятые доселе. Я только захотел взять все в свои руки и избавить нас от остатков белья, но неожиданно мой визави отстранился, всё ещё стоя на коленях меж моих ног. Я растерялся, подумав было, что сделал что-то не так. — Всё в порядке, милый, — тихий шёпот доктора вернул мне спокойствие. — Я просто хочу взглянуть на вас. Он сел на пятки, устроив горячие ладони на моих коленях. Его слова смутили сильнее, чем взгляд блестящих глаз, скользящих вдоль по всему телу. Левая рука Уотсона легла на моё солнечное сплетение и двинулась вниз. Я приподнялся на локтях, немного сокращая расстояние и позволяя себе смотреть на Уотсона. Наши взгляды пересеклись, но я замешкался, когда почувствовал, в какой опасной близости от пика моего возбуждения находятся пальцы доктора. Он не торопился проводить рукой ниже. — Холмс, — тихо позвал Уотсон, возвращая к себе мой растерянный взор, — я ждал и молился, чтобы вновь слышать ваш голос из кресла напротив и видеть задумчивый взгляд. Теперь вы так близко, в моих руках, что я не знаю, кого благодарить за исполнение моей мечты в таком откровенном виде, — признался он. — Себя и только себя, — ответил я, поднеся его руку к губам и оставляя поцелуй на костяшках. — Я здесь из-за вас и во имя вас, дорогой. Не было и дня, когда я не молил Бога о вашем душевном спокойствии. Надеюсь, что теперь я без посредника могу вам его обеспечить. — Я люблю вас, Шерлок, — Уотсон поцелованной рукой огладил мою щёку. — Больше жизни люблю. Собственное имя, впервые услышанное из уст дорогого человека, прозвучало волнующе. Открылось что-то совершенно тайное и сокровенное. Это оказалось интимнее чем то, в каком виде мы представали друг перед другом. Я не сдержал улыбки. Не передать словами, насколько до боли взаимно каждое слово Уотсона. Мы действительно рисковали свободой и честью, находясь сейчас рядом. Иной человек, раскрывший тайну наших отношений, совершил бы донос и билет под суд, а затем на каторгу нам был бы заказан. Но мы оба настолько уверены в искренности и правильности наших поступков, что отступать назад значило бы предать самые высокие чувства, какие у нас только были. Готовые сделать всё, чтобы не допустить наказания, либо достойно его принять. Не одно дело красной нитью опоясывало благородное слово «любовь». Ради неё убивали, подставляли, крали и взрывали. Нам же ради любви придётся молчать. Но не в этот час. Не в этой комнате. — О, Джон! И я люблю вас, милый, — моё сердце защемило от трепета, с которым на меня взглянул доктор после этих слов. Мне доводилось видеть подобный взгляд Уотсона раньше, но, о Боги, знай я о его природе, сказал бы эти слова на несколько лет раньше. — Идите ко мне! Я потянул Уотсона за руку, и он прильнул ко мне без сопротивлений, ложась всей грудью и придавливая меня своим весом. Обнимая его, я почувствовал всю твердость и готовность. Он мазнул носом по моим волосам, а затем поцеловал в висок. Его рука скользнула к моему бедру, и он прижался теснее. Горячее дыхание опалило моё ухо, задевая потайную и очень чувствительную струну. Мурашки мгновенно побежали по телу и Уотсон, явно ощутив их под своими пальцами, усмехнулся мне в ухо. Я подался бедрами вперёд, неизбежно сталкивая взаимное возбуждение и теряя остатки здравого рассудка. Влажный язык моего биографа игриво коснулся мочки уха и повел вниз, тонко очерчивая челюсть. Слегка прикусив подбородок, Уотсон спустился к кадыку, оставляя влажный след. Но не желая баловать меня дальше, он оставил затем четыре поцелуя, отмерив ими расстояние от шеи до пупа и остановившись у злополучных кальсон, будь они неладны. Пальцами подцепив края белья, доктор начал стягивать их с меня, на коленях двигаясь к краю нашего ложе. Отбросив бесполезную ныне тряпку, он замер, несколько секунд разглядывая меня в природной наготе. — Я не смогу сегодня взять вас полностью, Холмс. К такому надо подготовиться, а желание отбирает у нас всё время, — справедливо заметил Уотсон, возвращаясь поближе ко мне, расставляя руки на мои сведённые от неловкости колени. — Но только если вы до этого не… Я отрицательно покачал головой, не давая ему закончить вопроса. — Ох, — что-то в моём ответе задело доктора. — Хотите сказать, что вы… — мой милый знал, что я понимаю суть его вопросов, но неожиданно проявившая робость заставила меня улыбнуться. — Да. Вы единственный, Джон, кто видит меня таким. И, ради всего святого, сделайте с этим что-нибудь, иначе я умру от исступления. Второй раз воскреснуть мне будет уже не под силу, — шутя, я постарался избавить нас от создавшегося напряжения из-за нового положения дел. — Что, у вас ни разу не было невинной дамы? Они все видели вас таким опешившим? — Вы — не все, Холмс. Более того — вы точно не дама, в этом я уже убедился, — он ухмыльнулся в ответ. Какое расслабление я испытал, не передать словами. Я было подумал, что он испугался и сдал назад. Но он думал только о том, как не навредить мне. Уотсон решал, как теперь стоит со мной поступить. Что ж, я был готов принять любое его решение, кроме бездействия. Вопреки мои опасениям, он не отступил. Его мягкие губы на моей шее бросали в жар, кончики пальцев, скользящие по всему телу, вызывали мурашки, но дурнее всего мне сделалось тогда, когда он прижался ко мне и накрыл собою. Мы ощутили твёрдость друг друга и оба изнемогали от того, что это чувство хотелось одновременно продлить и покончить с ним как можно скорее. Уотсон приподнял бёдра, позволяя своей ладони втиснуться между нашими разгоряченными телами и, наконец, прикоснуться к возбуждению, которое уже казалось болезненным. Он обхватил нас двоих. Немного сжав рукой, вызвал глухой стон. Его губы нашли мои, чтобы предупредить любой громкий вздох, а рука задвигалась ритмичнее. Мне хватило сил и памяти лишь на то, чтобы обхватить его крепкую спину одной рукой, а другой зарыться в мягкие волосы. И целоваться с безудержным теперь напором. Уловив в моем стоне близкий финал, Уотсон замедлил темп, а затем и вовсе переместил руку на бедро. Разорвав поцелуй, он отстранился и взглянул на меня со странным азартом. Его взгляд быстро перешел от моего растерянного лица вниз. Не понимая, что происходит, я опёрся на локти и согнул колени. Ловко проскользнув меж них назад, Уотсон провёл руками под моими бедрами и кисти его рук легли на мою талию. Исподлобья взглянув на меня, он провел языком от основания к чувствительной головке и мой член нервно дернулся от неожиданной ласки. И затем его влажный рот полностью затуманил моё восприятие происходящего. Я вряд ли мог сравнить подобную фрикцию с самоудовлетворением. Я вряд ли мог сравнить это хоть с чем-нибудь. Инстинктивно поддаваясь навстречу, я уловил нужный темп. Упал на спину, не в силах больше стоять на локтях. Обеими руками зарылся в волосы Уотсона, лишь бы деть их куда-нибудь. Его голова двигалась вверх и вниз, а горячий язык выделывал такие виражи, что одной рукой мне пришлось прикрывать рот, только бы не выкрикнуть его имя. На волне экстаза я слишком сильно подался бедрами вперед, так, что Уотсон поперхнулся. Несмотря на это, он продолжил. Но я уже был готов рассыпаться в его руках. — Джон! Молю, остановитесь, — мой громкий шепот едва не перешел в крик. Уотсон тут же остановился и посмотрел на меня непонимающе. Пальцами я взял его за подбородок и вовлек в поцелуй. Не успевая перевести дух, я вновь ощутил, как он обхватывает нас двоих. И быстро набрал темп. Ногами я обхватил бёдра моего чувственного друга, сильнее прижал к себе, подался бёдрами навстречу и на этот раз не выдержал. Уотсона, к моему удивлению, тоже хватило ненадолго. Он упал на меня, тяжело дыша во влажное плечо. Вязкая теплота между нами стекала с моего живота. Закрыв глаза, я приводил свое дыхание в порядок и лениво гладил моего (Боже! наконец-то моего!) Уотсона по голове. — Я принесу влажные полотенца, — шёпотом сказал доктор и мне неожиданно стало легко — он приподнялся. — Пустое, — сказал я, не открывая глаз. — Лучше поцелуйте меня еще раз. Остальное подождет. — Ваша правда, — хмыкнул Уотсон. Его губы коснулись моего носа. Затем поцелуй принял лоб. И бровь. Щека. Висок. Подбородок. Я улыбнулся и взглянул на не менее довольное лицо Уотсона. Мы смотрели друг на друга несколько секунд. — Вы попросили меня остановиться, — заметил Уотсон. — Простите, если я сделал вам больно. Я не часто в своей жизни практиковал… оральные ласки. Никогда, на самом деле. Я улыбнулся, тая от нежности и заботы доктора. Моё сердце затрепетало от осознания того, что я единственный удостоился такого проявления его чувств. Я наспех поцеловал его в губы. — Всё хорошо, дорогой. Дело вовсе не в этом, — я успокаивающе погладил его по щеке. — Просто я был близок к тому, чтобы всё закончилось. А ещё мне хотелось чтобы и вам было приятно. Но вы полностью меня обезоружили. — Думаю, у вас ещё будет возможность взять всё в свои руки. И поверьте, приятно было не только вам. И у нас теперь всё впереди, — мечтательно произнес Уотсон. Пускай и сам я никогда вслух не говорил таких утопичных вещей, Уотсона за это проявление поэтичности и сентиментальности я любил. — Например, целая ночь. И нужно сменить бельё, — предложил я. — Это тоже подождёт, — уверенно отчеканил Уотсон. Почувствовав его вновь нарастающее возбуждение, я быстро понял, почему он был настойчив. Впереди нас ждала бессонная, незабываемо долгая ночь. Луна за окном багровела от стыда, стесняясь нашего душевного и телесного обнажения. Но куда ей было деться от любви? Ни мы, ни она этого не знали. И луна преданно и безмолвно освещала наши пути, которые, супротив судьбы и людского гласа, наконец-то вновь слились в один.