Луна, успокой меня

И я вернулся. В привычной мне манере, как могут подумать те, кто хоть раз читал записки Джона Уотсона о наших делах, в которых я использовал своё мастерство перевоплощения, предстал перед дорогим доктором переодетый в пожилого библиофила. Он, как и ожидалось, совершенно меня не узнал. Не потеряв интереса к расследованиям, он продолжал наше бравое дело. Пускай и неспешно, без присущей мне прыти, он стоял в толпе зевак, но зевакой не был. Я смотрел на него со спины и всеми фибрами души чувствовал, что он не бездумно и со скорбью смотрит на дом почившего Рональда Адэра, но анализирует и более того, проводит ряд умозаключений. Моё сердце трепетало. Будь я рядом с ним в своём обличии, как прежде блеснул бы умом, чтобы увидеть его восхищённый взгляд, а через несколько секунд он поспешно записал бы свои мысли на бумагу, чтобы облачить их в новый рассказ о нашем приключении. Но вместо того, я стоял позади и не привлекал внимания, ожидая момента, когда милый Уотсон обернется и я увижу его родное лицо, по которому истосковался за три долгих года. Как только началась речь какого-то дилетанта из толпы, который рассказывал совершенно бредовою теорию о преступлении, Уотсон, вероятно, не желая быть в числе тех, кому умело вешали лапшу на уши, подался назад, я же — немного вперед. Вышло неловкое столкновение. Я, проявляя все свои театральные навыки, выронил несколько книг и тут же наклонился за ними. — Извините, Бога ради, — промолвил Уотсон, спеша помочь, по его мнению, престарелому джентльмену. Он мельком взглянул на названия книг, которые помогал мне поднять, и когда его взор должен был подняться к моему загримированному лицу, я сказал что-то вроде «смотрите под ноги!» и быстро удалился. Доктор не смел задерживаться и отправился восвояси. Я семенил за ним по переулкам до самого его дома. Момент истины был как никогда близок. И я, черт возьми, впервые в жизни ощутил страх. Я мог предсказать многое, опираясь на факты и улики, поведение и характер людей, но я не мог спрогнозировать реакцию человека, которого, кажется, знал так же, как себя. Поступок мой по отношению к нему был совершенно бессовестный и, я бы даже сказал, подлый. Несмотря на то, что Уотсон сдержан и терпелив, а в гневе созерцать его мне почти не доводилось, я ставил на то, что вызову именно гнев, так по-детски раскрыв свою личность. Но я не мог его ни в чем винить. Любая его реакция была бы оправдана. Он был главным стимулом жизни в годы моей «смерти», самой верной поддержкой, впрочем, как и сейчас. И я должен был ему об этом сказать и вновь окунуться с ним в вереницу расследований, как в старые добрые времена. Несколько секунд я простоял у входной двери, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь войти. Возникали и мысли об отступлении. Но встреча наша была уже так близко, что я осмелился сделать единственный шаг и переступить порог его дома. Теперь назад дороги не было. Горничная впустила меня в дом Уотсона, и я тут же проковылял в его кабинет. Он сидел за рабочим столом, серьёзный и непоколебимый. Не представляющий, что его ждет. Я чуть не издал нервный смешок от подкатывающего волнения, но произвел на свет ещё одну театральную сцену — старика, продающего книги. — …Пять томов как раз заполнят пустое место на второй полке вашего книжного шкафа, а то у нее какой-то неаккуратный вид, не правда ли, сэр? — проговорил я голосом старца. И пока наивный доктор оборачивался, дабы взглянуть на полку, я быстро перевоплотился в самого себя, сбросив одежды старика, приосанившись и наспех отодрав наклеенные бакенбарды. Когда Уотсон повернулся в мою сторону, я стоял, полный уверенности, слегка разведя руки в стороны, мол: «Вот он я!» Такого удивленного лица, как у моего Уотсона в тот момент, я не видел никогда. Он вскочил на ноги из-за стола, но, едва сделав шаг мне на встречу, потерял сознание. Я тут же его подхватил и уложил на диван, который, хвала заботе доктора о комфорте клиентов, находился в его кабинете и стоял близко к его рабочему месту. Подушка под ногами Уотсона, открытое окно и фляжка с коньяком делали свое дело. Доктор начал приходить в себя. И пока он не открыл глаза, я откровенно разглядывал его лицо. Он ничуть не постарел, разве что морщинка меж бровей стала четче от постоянной хмурости. Я касался его, когда поил коньяком. Придерживая голову, я дотронулся до пшеничных волос. Капля коньяка на его губах сводила меня с ума. Я держался из последних сил. Уотсон не спеша открыл глаза и приподнялся на руках, чтобы сесть. Я молча сел рядом. Несколько долгих секунд он смотрел в пол под своими ногами, а затем перевел взгляд на меня. Не проронив не единого слова, он прикрыл рот рукой, и я услышал сдавленный выдох. Серые глаза в одно мгновение наполнились слезами. Взгляд бегал по моему лицу, слезы стекали по щекам, а свободная дрожащая рука потянулась ко мне. Пальцами он сжал моё запястье и, словно ошпарившись, одернул руку. — Вы... — тихо сказал он в свою ладонь. Я кивнул и протянул Уотсону флягу с коньяком, желая хоть как-то сгладить нахлынувшие эмоции. Он глубоко вдохнул, не отводя взгляд. — Нет, — отрицательно качая головой, произнес доктор. — Это нужно мне сейчас меньше всего. Он поднялся на ноги, попутно доставая платок из кармана пиджака, чтобы утереть слезы. Его немного повело, и я поднялся вслед за ним, придерживая под локоть. Спустя пару секунд он резко дёрнулся, и я было подумал, что вот сейчас-то и почувствую всю силу некогда военного врача. Я и вправду её ощутил, но не в том ключе, в котором ожидал. Он обнял меня резко и сильно, мне пришлось немного наклониться, чтобы его голова легла на моё плечо. — Во мне боролись желание убить и желание обнять вас, Холмс, — сказал Уотсон и я почувствовал, что он улыбается. — Судя по всему, вы всё же выбрали лишить меня жизни, — хрипя, произнёс я. Хватка у доктора и вправду была армейская. Он усмехнулся и отпрянул, держа меня за плечи. — Боже, Холмс! Вы! Это правда вы. Здесь, в моем кабинете. Живой. Как я рад, Холмс! Я столько всего хочу вам сейчас сказать, и в первую очередь о том, какой вы подлец! Но это всё вы услышите только после того, как сами расскажете мне о том, во что я никак не могу поверить, — заявил Уотсон, окончательно придя в себя. — Я обязательно поведаю вам историю о том, как мне удалось выжить и где я пропадал три года. Но перед этим ответьте на один вопрос: готовы ли вы отправиться в очередное приключение, чтобы оказать мне незаменимую помощь? Предстоит целая ночь долгой и тяжелой работы. — Но ведь иначе я сгорю от любопытства, дорогой Холмс! — Дайте мне ответ, доктор Уотсон. Вы согласны пойти со мной сегодня ночью? — Когда и куда вам угодно, — ответил он, словно бы солдат принял приказ главнокомандующего. Без лишних вопросов и колебаний. Я не выдал искренней эмоции на его ответ, но все моё нутро ликовало! Я готов был взвизгнуть, как некультурная девчонка, от бушующей палитры эмоций. Мой милый, дорогой, нет — бесценный Уотсон! Такой же, как и прежде, самоотверженный и рисковый, неизменно следующий за мной во тьму преступного мира. Я так по нему скучал. И наконец-то снова мог стоять напротив него, чувствовать его руки у себя на плечах и с улыбкой смотреть на его взволнованный взгляд. На протяжении долгого часа я обтекаемо описывал всё, что приключилось со мной за время разлуки. О моих путешествиях, тесно сопряженных с работой, о том, как моими усилиями редела преступная группировка Мориарти, но не о том, по чему тосковало моё сердце. Такие тонкие вещи я готов был открыть только в присутствии единственного свидетеля под покровом ночи. И это то, что ждало нас впереди, после дела, на которое мой друг решился быстрее, чем я на признание.