Ma vie - Моя жизнь

Париж, как будто только проснувшийся от зимней спячки, буйно праздновал рождение принца - 30 апреля разом вдохнул жизнь в слякотный город. Голубые и синие ленты, украшавшие серые улочки, разлились словно первые ручейки, по которым неслись неладные кораблики разного уровня мастерства, а в воздухе веяло букетом весенних цветов: тюльпаны, пионы, ромашки, розы... Целые розово-белые леса, заросли! А когда же на их припудренных лепестках, обрызганными дождем, собирался пучок солнца и все сверкало, как звездная россыпь – зрелище сказочное! И все блестело, и все цвело, и все было хорошо! Лишь в наших покоях строго охранялся покой. Хрустальная дрема пробирала все комнаты, каждый закуток каждого уголка. Только мы, я и Софи, не могли поддаться ей и, как ранние пташки, весело щебетали о чем-то своем. Крошка-принцесса с детской непоседливостью, переминаясь с одного бочка на другой, все пыталась разглядеть нового члена семьи, так похожего на обезьянку (по ее словам). - Лялечка братик? – шепнула мне прямо в ухо малышка. - Братик Вивьен, - ответил я, погладив по любопытной егозливой макушке. Обезьянка сморщила свою малюсенькую мордочку, встав похожим на ворчливого старика, и недовольно закряхтела, от чего между нами повисла звучно-звонкая тишина. - Тшш! – малютка упрекнула меня, как престрогая училка, бросив колкий взгляд и показав свой крохотный кулачок с размером не больше и куриного яйца! Мне же оставалось только смиренно-виновато поникнуть. Так мы и просидели у кровати ещё пару минут, пока Вивьен окончательно не проснулся, разбудив заодно и Алекса. - Ох, только не говорите, что вы так просидели все утро, - усмехнулся ангел, поправляя беспорядок на головушке и потирая свои пушистые глазки. Александр теперь казался уязвимее самой маленькой и хлипкой букашки – я боялся лишний раз дотронуться до него, как бы ненароком не причинив боль. Но и в тоже время он был крепче любой дамасской стали, став подобием смелой овечки, защищавшей своего ягненка от орла. Отдав все свои силы, Sasha долго и тяжко восстанавливался, но все это не мешало ему успевать генералить в детских делах: не желая делить счастье отцовства, роженик разогнал всех нянек вопреки всем советам Дюбуа. Видите ли так не теряется связь родителя с дитем! Хотя больше было похоже на то, что Алекс теряет связь со своей головой. Или же я? Совсем скоро среди майской слякоти принцесса свалилась в лихорадке. Будни дочери перешли от долгих игр к всевидящему и всезнающему наблюдению коллегии врачей. Каждый вечер я навещал больную, здоровье которой круто менялось от часа к часу – от сомнительно удовлетворительно (Софи хоть и вяло, но играла, смеялась, безобразничала – в общем, была ребенком) до скорой казни лекарей. - Боже, почему так душно?! – донесся недовольный вопль с нотками истеричности. – Комната должна быть полна свежим воздухом! - Александр, месье Корвизар рекомендовал, - спокойно ответил я, чувствуя скорую бурю. - Что за чушь! Посмотри на Сонечку, что вы ей даете? Каломель?! Может ей сразу ртути выпить? – Алекс переходил на тонкий писклявый манер ругани. – Почему я не вижу ни теплого молока, ни меда, ни какой-нибудь спиртовой настойки хотя бы? - Софи явно стало лучше. Mon amour, врачи знают свое дело, иначе, ты же знаешь, голову с плеч. Мы должны им доверять. – стараясь держать спокойствие, отвечал я сквозь скрипящие зубы. Нервы на пределе! - Лучше?! Мне плевать на их мнение, они не правы! Ты посмотри на нее! – он продолжал испытывать мое терпение, взяв хнычущую малышку на руки и будто в припадке прислоняя ко лбу то губы, то тыльную сторону ладони. - От наших споров ей не будет лучше! И я не хочу, чтобы ты вмешивался в лечение со своими варварскими советами!!! – отбарабанил я, уже не держа в себе горячки. - ОТЛИЧНО. - слишком резко развернувшись на каблуке, Алекс вышел из комнаты, напоследок хлопнув дверью. Точка кипения. Рванув вслед, я догнал его в коридоре, где эхом раздавались тяжелое дыхание и тяжелые шаги. - Александр, Ты ставишь и себя, и меня в ужасное положение! Верни ребенка. Я приказываю тебе! - Ты не имеешь никакого права давить на меня. Ужасно! - Ты должен сделать то, что я сказал! И сейчас я говорю тебе на правах императора, а не твоего мужа! – еще не осознав горечь этих слов, я в упор смотрел на Александра, не видя мелкой дрожи плеч и накатывающейся печали в больших глазах. - Довольно! И он ушел. Так же быстро. Щелчок закрытой двери был жирной точкой в этом разговоре. Несколько дней прошли безмолвно, почти недели две. Негромкое постукивание посуды, заполнявший столовую, вдруг перебил тихий голос, полушепот: - Наполеон… Кхм, Леон. Недавно я получил письмо от маменьки, - выводя ложкой круги по каше и собираясь мыслями, Алекс будто стеснительно бормотал себе под нос (весьма неаристократично!), - и она была бы очень признательна, будь мы отправили в Санкт-Петербург наш семейный портрет… вот. - Не вопрос. Можем хоть завтра начать. В этом я видел неплохую выгоду для себя – все-таки поход не за горами. Дела все липли и липли, бескрайнее море бумаг. Плюнув на все, я уже мчался на коне. День был ветреный, продувной. Дрожащие серенькие домики окраин Парижа, стоявшие мерзотно-депрессивной стеной, остались позади, распахнув зелёный простор. Низкорослые букеты и травы бушевались от накатывавшихся волн: одуванчики кружились в венском вальсе, а колоски падали в глубоком реверансе. Остановившись на минутку, я поймал наивный гуляющий взор ромашек – помню, как мой Sasha, дернув один цветочек, принялся кокетливо, как-то по-девичьи гадать: «Любит… Не любит… Любит!». На последнем слове его щечки залились пунцовым румянцем, а увидев мое негодование (это было для меня в новинку), он резко отбросил общипленную ромашку и, стыдливо прикрыв своей марципановой ручкой лицо, продолжил разговор о прекрасных пейзажах под Петербургом, а потом вовсе отправился галопом к горизонту. Это было еще в Тильзите. Только после свадьбы, когда мы снова встретили эти невинные бутончики, этот милейший вещун выдал мне всю идею таинства. Недолго думая, и я принялся за этот нехитрый ритуал, усмехнувшись самому себе. Любит! Я, конечно, не сомневался, да и вообще верить этим глупым ромашкам – полный бред! Но мало ли…. Вдали виднелся холм, он стоял в синеватой дымке, как Везувий, только меньше. Кажется, про него и говорил Алекс. Поднявшись чуть ли не на вершину, я увидел кукольный город, мольберт, на котором красовался холст с зарисовкой, разбросанные всякие художественные штуки и самого портретиста, согнувшегося над работой. - Весьма недурно, весьма, - похлопав по плечу нервного художника, я потопал на поиски семьи. Я встретил их на опушке реденького леса. Софи сладко сопела на мягком пледе в тени парасоли и сиреневого куста, вокруг которого весело летали бабочки, шурша своими бумажными крыльями. А рядом, охраняя малютку, как-то по-турецки сидел Алекс, одной рукой придерживая младенца, завернутого в ситцевую перевязь, в которой юный принц лежал, как в утробе. - Сюрприз! – нежно шепнул я на выдохе, подойдя со спины и протягивая плотный букет ромашек. – Не ждали меня? Испуганная большеглазая мордашка молча следила за мной, пока я устраивался рядом. - Нельзя так, Леон! – показывая свой белесый кулачок (Софи копирует его!), Sasha задрожал в бесшумном смехе. – Ой, как приятно! Он тихо всплеснул руками и в тихом изнеможении прильнул к моему плечу, и тихо сказал, вертя сентиментальный букетик: - Прости меня… За мою выходку. Ты же знаешь, я всегда буду за тобой, ты ведь это знаешь, да? - Не смей извиняться, мы оба дураки, - стыдливо, умиленно, да и просто нежно я накрыл его медовые уста, стараясь выразить все через этот отчаянный поцелуй. Во мне уже сидит огромная вина перед ним. Картина была готова и уже ждала отъезда в подарочной обертке с пышным бантиком посередине. Въедливый портретист потрудился на славу, мазок к мазку, да так, что миниатюрная копия была теперь всегда со мной. Вот и удался нехитрый план: подарок отправился прямиком в Петербург, а вместе с ним и мои шпионы. К походу нужно подготовиться основательно. Я все оттягивал этот момент, когда придется говорить в открытую о своих жутких планах. Постоянно об этом думая, постоянно прокручивая одни и те же мысли в голове, я все так и не был готов, в тайне надеясь, что это все останется незамеченным. Глупо! Не выливать же на него все это одним радом? Буквально, как ведро с помоями. «Милый Александр, я иду с мечом на твоего брата» или «Sashenka, ты не против, если я смотаюсь в гости к Костеньке с огромной армией в шестьсот тысяч голов?» Бред! До сих пор помню эти налитые печалью и гневом глаза, смотрящие на меня через приоткрытую дверь. Эта маленькая щель обнажила все, что я так упорно прятал. Я не знал, много ли он услышал, что именно он услышал. Секунду Алекс стоял и в мгновении ока исчез. Тактично откланявшись, я вылетел из кабинета, молясь о чем-то, даже не знаю, о чем… Я нашел его в наших покоях. Среди полной царившей разрухи, Александр, повернутый ко мне спиной, сидел за письменным столом, твердо строчив письмо так, что до меня доходил противный скрежет пера. - Sasha… - подойдя ближе к нему, я положил свою ладонь на живое плечо, от чего его рука замерла. Он медленно повернул свое лицо, и тут же оно исказилось в разочарованном вопле, все, что испытывала его душа, отображалось на его физиономии, словно зеркало. Упершись мертвой хваткой своих голубых глаз, он зарычал: - Русская повариха? Гнусный и жирный шарпей… Слепая собачонка…? – из его уст раз за разом вылетали обрывки того дрянного разговора, - Наполеон, твоя слепая собачонка теперь все знает. Ты ужасен! Ты – чудовище! Думаешь, Константин… Ах, прости, толстый бульдог… - Александр, хватит! - Убери свои кровавые руки. – прошипел он сквозь зубы, дернув плечом. – Иначе я буду орать. Уйди! И он разрыдался. - Я совсем тебя не узнаю… Где, где мой Наполеон?! - Александр, перед нами будет вся Евро… - Замолчи! Замолчи! Замолчи! – упав передо мной на колени, он продолжил убийственно тихо, - я не верю, это все страшный сон! Скажи ведь, да? - Это необходимо… - Подумай хотя бы о своем народе… Леон, посмотри кто будет в твоей армии: мальчишки, воспитанные под барабанный рев, которые вот-вот скинули свои школьные куртки! Их отцы когда-то пали за Францию, погибли за их будущее! А сейчас…? Разве они не заслуживают полной счастья жизни вместо ружья, вместо смерти в чужом краю? – мне нечего было ответить. – Пожалуйста, Наполеон, не разбивай мне сердце… - Все уже предрешено и мной, и Константином. Прошу, будь на моей стороне, слышишь! - Нет! Нет! Нет! Не вмешивай моего брата! Я сделал все, чтобы быть с тобой, здесь во Франции, покинул свою родину, свою семью... А теперь ты хочешь чтобы я встал против всего, что так дорого моему сердцу! Продолжаешь толкать и толкать меня! Оглушающий звон. - Я не могу встать на твой путь… - он снова встал на ноги, пряча покрасневшую щеку и глядя испуганно на меня, как трагичная маска, и вышел из комнаты. Тихо.