Посвящение

Делаю зло назло, Делаю добро, не похожее на добро, Ты болишь во мне, как сломанное ребро… …Льётся вода в аду, лечь бы — предплечья в кровь, Нечем дышать, надрываю рубаху я, Я от тебя в светлом ахуе, Я от тебя навсегда в светлом ахуе. Михаил Елизаров «В светлом ахуе»

      Солнечные лучи пробиваются в окно через тонкую ткань занавесок, освещая украшенные постерами стены маленькой комнаты: с плаката над столом весело улыбается ливерпульская четвёрка со своими знаменитыми гитарами, на самом столе держится на скотче склеенная посередине из двух половин полоска бумаги с имитацией фортепианной клавиатуры, ближе к кровати висят газетные вырезки с футболистами и карточки со старыми машинами. Андрей ворочается на простыне, будто дерётся с одеялом во сне. Выражение лица у него напряженное, губы раскрываются в немом крике и захлопываются, утыкаясь в подушку. Солнце достигает его бритой головы и лезет прямо в глаза. Тут он резко просыпается и подкидывается вверх, сминая пальцами веки. В голове стоят безобразные картины, прерванные тёплыми лучами.       Привычка не сыграет в этот раз, и он уже это знает. Андрей не может взять себя в руки, забыть кошмар и пойти дальше, когда вместо безликих сокамерников в его сне по земле таскали полуголого избитого Марата. Он орал, пытался отбиваться из последних сил, босыми ногами вспахивал заснеженную землю, но двое надзирателей были сильнее. Они привязали его к балке и облили из ведра холодной водой, а потом по очереди пнули в живот, улыбаясь желтыми зубами. Новые синяки расцвели на измученной побелевшей коже. Марат замолчал и поник, дрожа всем телом. Больше не мог сопротивляться, только дуть на плечи, чтобы хоть как-то согреться. А ещё у него почему-то вместо уха была дыра, и оттуда вытекала бордовая кровь, пачкая и без того грязный снег. Заключённые молча стояли полукругом и смотрели на разыгрывающийся перед ними спектакль. Какой-то мальчик лет двенадцати едва сдерживал слёзы. Андрей всё порывался вперёд, хотел помочь Марату, но его ноги будто затянуло в землю, а руки кто-то привязал к торсу — невозможно было пошевелиться. Он пробовал и просто кричать, хоть как-то показать, что ему не всё равно. Открывал рот, но звука никакого из него не исходило, даже хрипа или сипения, тишина. От беспомощности хотелось плакать, но в глазах стояла пустыня, и самое ужасное — их было не закрыть. Приходилось видеть всё от начала и до конца. Марата сняли с балки, с запястий отвязали верёвки, от которых остались красные следы и ладони распухли, надели наручники, бросили на плечи какое-то обветшалое полотенце и отвели обратно в здание колонии. Он еле передвигался, выглядел так будто вот-вот упадёт в обморок.       Андрей жалеет, что не проснулся раньше и увидел так много. Он не понимает было ли это настоящее воспоминание — но вместо Марата карали кого-то другого — или его больное сознание само сгенерировало такую ситуацию. Без разницы. Злой и отчаянный крик до сих пор слышится в ушах. К горлу подступает тошнота. Он решает пойти на кухню, чтобы как-то отвлечься, встаёт, проходит к ванной и по пути смотрит на часы. Без десяти шесть. Хоть он и вернулся вчера довольно поздно, — с Ириной и Юлей из-за этого недолго посидели — не мог заснуть и встал не совсем самостоятельно, в нём была уверенность, что сегодня он бы в любом случае поднялся в шесть утра. Надо отвыкать от тюремного режима и настраиваться на школьный.       На кухне пока никого нет, Андрей наливает в чайник воду и ставит его на плиту. Магниты на холодильнике блестят от солнечного света, по застеклённым шкафчикам пробегают блики. В углу висит фотография — он, мама и совсем маленькая Юля стоят около Зоопарка и улыбаются. Дети смотрят в камеру, а мама — на Андрея, будто не может оторвать от него взгляд ни на секунду, даже для фото. Андрею срочно нужно уйти. В ушах к крику Марата прибавляются голоса, твердящие без умолку: «Это всё ты». Он на скорую руку наполняет чашку вчерашней заваркой и водой из ещё не вскипевшего чайника, хватает из корзинки на столе кусок хлеба и возвращается в комнату.       Спать больше не хочется, да и страх определённый в нём поселился — снова что-то ужасное увидеть, о чём он не сможет просто так забыть. Андрей сидит на кровати, жуёт корочку хлеба, не собираясь даже притрагиваться к мякишу, и смотрит в одну точку. В руках и груди ноет от тревоги, его всё ещё тошнит, а голова начинает болеть от переизбытка мыслей.       В комнату стучится, а затем заходит полусонная Ирина. — Андрей, ты чего? В следующий раз хотя бы плиту выключай, если готовить собираешься. Спалишь же нас.       Андрей поворачивает голову в её сторону. До него не сразу доходит смысл Ирининых слов. — Андрей, ты меня слышишь вообще? Ты плиту выключить забыл. Хорошо, что я проснулась, а то не знаю, что бы случилось. — Ирина чем-то обеспокоена. Что он успел сделать? Вроде не дрался ни с кем. — А, да, хорошо, Ирина Сергеевна. Больше никогда так не сделаю. — отвечает он на автомате. — Я надеюсь на тебя, Андрей, — она смягчается, — поспи ещё, а то совсем никакой сидишь. Я тебе завтрак приготовлю, овсяную кашу, самую полезную. В холодильнике оставлю, когда Юлю провожать пойду.       Ирина уходит, а Андрей не сдвигается с места. Смотрит на закрывающуюся дверь и думает о маме. Ему безумно хочется к маме. Мама тоже всегда говорила ему, что овсяная каша самая полезная. Никакой завтрак не может быть лучше маминой овсяной каши, он бы сейчас целую тарелку съел, невзирая на тошноту и отсутствие аппетита.       Слёзы не приходят. Такая же пустыня в глазах, как во сне. А прямо под рёбрами что-то рвётся, рвётся, рвётся наружу, и не выплакать это, не выкашлять, не выблевать невозможно. Застряло, было им самим же закрыто на замок, заперто в клетку. Можно вывести человека из тюрьмы, но тюрьму из человека не вывести — Андрей полностью осознаёт эти слова, чувствует их на своей шкуре. Он ложится на кровать, накрывается одеялом до макушки, оставляя только щёлочку для носа, чтобы не задохнуться.       Поганые мысли мечутся туда-сюда, одна налезает на другую, и ему хочется кричать, чтобы они наконец заткнулись. В колонии его отвлекали тяжёлая работа, учёба по вечерам и репетиции, а теперь он предназначен сам себе и совершенно не приучен, попав обратно на свободу, отвлекаться от ада в собственной голове. Он не создан для нормальной жизни. Голову рассекает отвратительная, злая мысль о том, что ему ничего не стоит вернуться. Мелкой кражи будет достаточно.       Блять, о чём он вообще думает. Нужно попробовать ещё поспать, другого выхода нет. Скрываться в темноте одеяла будучи в сознании не получается. Андрею хочется помолиться, чтобы кошмары не снились, но молитв он не знает, поэтому просит Бога, как может, и закрывает глаза. Сон приходит не сразу, но в этот раз он спокойный.       Андрей просыпается от того, что кто-то настойчиво колотит в дверь и параллельно жмёт на звонок. Он выбирается из тёплой кровати, потягивается и идёт подтвердить свою догадку о том, кто потревожил его сон. Не то чтобы было сложно угадать. Он мало кому нужен в этом городе, после того как пацанов из Универсама посадили. Ему нравится верить, что он был бы им нужен, и его бы не отшили за тюремные повадки, как Кащея.       Через глазок Андрей видит уставшего бороться с дверью Марата — он отряхивает руку, которой видимо всё это время стучал, и тяжело дышит. — Сука, Андрей, открывай! Я же слышал, как ты подошёл! — раздаётся приглушённый крик.       Андрей решает его не мучать и открывает. На самом деле он рад его видеть не побитым и искалеченным, на душе легче становится. Марат влетает в квартиру так быстро, что едва в него не врезается. — Че ты не открывал так долго? — Марат бесцеремонно скидывает с себя одежду и обувь и проходит вглубь прихожей. Андрей о таких его выходках не забывал никогда, поэтому никак не комментирует. Наверно, он даже скучал немного по этой наглости. Когда она не переходила все границы. — Я спал, — он направляет новоприбывшего прямиком к себе в комнату. Марат сходу заваливается на его не заправленную кровать и смотрит пристально. — А чё у тебя за пижама такая? С младшего брата сняли или чё? — Марат берёт подушку Андрея в руки, кладёт себе на бедра так, чтобы она упиралась в подбородок, и утыкается в неё лицом. — Какой младший брат? Это моя старая. — от поведения бывшего друга Андрей начинает закипать. — Встань с кровати и верни подушку на место. Кровать чистая, а ты с улицы пришёл, грязный весь. Я теперь здесь спать не буду. — Ещё как будешь. — Марат откидывает подушку, привстаёт, резко хватает стоящего напротив Андрея за запястье и тянет на себя, но не учитывает, насколько у того за последние годы развились рефлексы, и удивляется, когда получает нехилый, совсем не смешной удар ногой в живот. — Васильев, сука, — согнувшись в три погибели шипит Марат и ложится на кровать уже всем телом, поджимая ноги так, чтобы даже носки оказались на простыни, — шутки совсем разучился понимать.       В Андрее что-то перемыкает. Он смотрит на держащегося за живот Марата, и ему хочется чем-то помочь, как-то унять его боль. Перед глазами всплывают картинки из сна, во рту становится горько, а руки начинают трястись, из-за чего приходится сжать кофту с обеих сторон. Выпад не был намеренным: это рефлексы, которые выработались у него из-за постоянной опасности, и он мог бы рассказать об этом, объясниться, но говорит совсем другое, включая равнодушный тон. — Ты зачем припёрся? Мне показалось, мы вчера всё обсудили. — и усиленно делает вид, что не хочет, чтобы Марат остался. Так будет лучше для них обоих. Он не умеет нормально общаться. — А мне так не показалось. — судя по голосу, Марату стало полегче, и Андрей выдыхает, но руки не разжимает. — Ну давай, ударь меня, вижу же руки чешутся. Тебе ж кулаками махать проще, чем разговаривать.       Пощёчины. Это ощущается как пощёчины с размаху по обеим щекам Андрея. Он умел хорошо драться и точно был сильнее Марата, но это не имело значение, когда тот открывал рот. На словесном поле он никогда не мог обойти острого на язык Суворова. — Это ты мне говоришь? Знаменитый Адида… — Андрей себя одёргивает. Решает не касаться этой темы, но уже поздно. Марат весь краснеет от нахлынувшей злости, поднимается на локтях и комкает пальцами простыню. — Давай продолжай, что начал. Хули ты замолчал то? Ссышь мне сказать что-то? — он огрызается и смотрит убийственно.       Андрей не находит решения лучше, чем подойти, поднять с пола ранее откинутую подушку и ткнуть Марату к рукам. Он рывком забирает её себе и отворачивается к стене. Андрей отходит и садится на пол, смотрит на отросшие волосы на его затылке. Непривычно видеть Марата без ёжика, с тёмно-русыми, торчащими вверх короткими прядками, но ему так гораздо лучше, да и выглядит взрослее. Андрей ловит себя на мысли, что ему хотелось бы потрогать его волосы. Ощутить что-то, кроме бритой головы, с которой он ходил уже два с половиной года. Странно почему он вообще об этом подумал. Наверное интересно, мягкие ли вырастают волосы. Он надеется, что мягкие, думает вернуть свои. Маме бы понравилось. — Ты хоть завтракал? — спрашивает Марат, всё ещё уткнувшись в стену. Андрей недоумевает, чего это он так быстро отошёл, ведь только готов был на него всех собак спустить, а теперь, как ни в чём не бывало, вопросы задаёт. — Не успел. Ты ж меня разбудил своими звонками.       Марат перекладывает подушку под голову, поворачивается и задумчиво смотрит. Что-то планирует. — А пошли ко мне? С бабушкой своей тебя познакомлю, заодно позавтракаешь. — Не могу, — Андрей не хочет, отчего-то побаивается. Наверное оттого, что всё никак понять не может, почему Марат с ним так спокойно общается. Неужели не видит, какой он? Неужели простил всё что было? — у Ирины Сергеевны надо разрешение спрашивать. — Да что она сделает тебе, мент… Ирина твоя? С каких пор ты у неё разрешение спрашивать должен? Тебе ж только отмечаться надо, не? Ограничений других нет, из дома выходить можно.       От проскользнувшего обращения Андрей готов Марата ещё разок пнуть. Уж кому-кому, но не ему про ментов загонять. Но решает всё-таки промолчать, не хочет скандалов больше, хотя мелькает мысль, что может и вправду ударить. — Она же переживать будет. Итак Юльку на себе всё это время тянет. Я перед ней в долгу. — Андрей идёт с козырей. Он знает, как Марат ценит честь. Понял, хоть и много времени на это ушло. — Долг — это важно. А знаешь что? Ты ей записку оставь, что ко мне пошёл. Она про меня помнит, звонила мне недавно. Я от неё и узнал, что ты выходишь. Так что не ссы, нормально всё будет. — Она тебе звонила и сказала о том, что я выхожу? — Андрей искренне удивлён. Не ожидал он от Ирины такого странного жеста, понимал, конечно, почему именно Марат, но не знал зачем, если тот в другом городе давно живёт. А почему вообще Марат оказался в Казани, именно когда он откинулся? Невероятные совпадения. — Билетики сюда тоже она тебе купила? — Сука, ну почему ты всегда задаёшь тупые вопросы? Да, звонила, но это был единственный раз за два года. А билеты мне мама купила, просто так вышло… — Марат замолкает. Видит, что Андрей ему не верит. Странно, что он вообще начал объясняться, а не просто нахуй послал. — Так ладно, идёшь ты или нет?       Марат на него не смотрит, с большим интересом изучает царапину на обоях. У Андрея в голове каша, у него с каждой секундой всё больше вопросов к Марату, только ответов на них он скорее всего не получит. Ему интересно, о чём Марат думает прямо сейчас.       Выходить из дома не хочется, но кажется придётся. С Маратом неплохо. По крайней мере не скучно, хотя мозг ломается сильнее, чем когда-либо. Слишком загадочным Марат стал. Но, в конце концов, он его сам позвал. Значит, несмотря на все андреевы усилия, ему что-то нужно, осталось только понять что. — Пошли. Ирине я позвоню, она дала мне номер на такой случай. — Ну ничего себе, ваше величество снизошло до нас, черни. — театрально говорит Марат и ухмыляется, поднимаясь с кровати и потягиваясь, на что Андрей мягко толкает его рукой в плечо. — Будешь продолжать, я не пойду никуда, — заявляет он, а сам достаёт из шкафа уличные вещи. — выйди, я переоденусь. — Чего я там не видел то, — бросает Марат, выходя из комнаты и даже закрывая за собой дверь.       До бабушки добираются быстро. Она живёт недалеко, в старом трёхэтажном доме. По дороге немного разговаривают: Андрей выясняет, что Марат приехал на две недели, а его мать попросит у знакомой медсестры справку, чтобы в школе не прикапывались; Марат узнает, что Юля отличница и что самому Андрею скоро нужно будет возвращаться в школу, но не в ту, в которой он учился раньше.       На табличке у подъезда стёрлись номера квартир, кнопки домофона еле живы, и Марату приходится по нескольку раз нажимать на них, чтобы работали. Дверь открывает старая женщина в цветастом платке с очень добрыми глазами. Андрей сразу понимает, что это мать Диляры. — Исәнме, Марат, — говорит она с радушием и переводит взгляд на зажавшегося у лестницы Андрея. — ты друга привел? — улыбается ему приветливо. — Да, бабушка, ты же не против? Это Андрей. — Марат хватает Андрея за рукав пальто и тащит ближе.       Утвердительный ответ Марата на вопрос о друге ставит Андрея в ещё более затруднительное положение, но сейчас явно не время это обдумывать. — Конечно нет! Я очень рада познакомиться с твоими друзьями. Проходите скорее, а то вы совсем замерзли там на холоде. Я вас сейчас чаем отпою.       Бабушка заходит в квартиру, и ребята следуют за ней. Андрей немного стесняется и очень надеется, что у него на лице не написано уголовное прошлое. — Извините пожалуйста, а как вас зовут? — первое, что произносит Андрей, уже раздевшись и стоя на пороге кухни. — Сара Гарифовна, но можно просто Сара. Ты не стесняйся, присаживайся, вон Маратик уже расположился.       Она ставит на плиту чайник и начинает разогревать блинчики. Марат стреляет глазами, указывая на бутылку коньяка, стоящую на подоконнике. Андрей ему в ответ мотает головой и начинает осматривать кухню.       Квартира совсем небольшая, а кухня ещё меньше, чем у него дома. На подоконнике, кроме бутылки, стоят растения, раскинувшие свои ветви так широко, что почти не видно окна. На крючковатых ручках шкафчиков висят стеклянные новогодние игрушки из 70-х годов, а над столом расположился пожелтевший от времени натюрморт, выглядящий так, будто его рисовала ученица художественного училища. Под тарелкой с печеньем на столе салфетка ручной вязки. Андрей, несмотря на опасения, чувствует себя уютно.       Его наблюдения прерывает Сара Гарифовна: — Андрей, а ты где учишься? — вопрос вполне ожидаемый, но для него невероятно сложный. Вот поэтому он не хотел идти, теперь придётся импровизировать. Нельзя, чтобы бабушка Марата узнала, что тот с уголовником шляется. — Меня в новую школу перевели, пока не знаю в какую. — отвечает Андрей скомкано. — А чем по жизни занимаешься? — Андрей у нас пианист, в музыкальной школе учится. И английский знает отлично, учил меня раньше. — Марат спасает его от выдумывания на ходу, чему Андрей благодарен, несмотря на то, что английский его просел, а за пианино он скорее всего больше никогда не сядет. — Какой ты молодец, Андрюша, — Сара Гарифовна в восторге от этой лжи, а Андрею становится стыдно. Ему не хочется врать такой хорошей женщине, но правду сказать он никак не может. — радует, что у Марата здесь такие друзья есть. — Спасибо большое, Сара Гарифовна, — совсем неуверенно произносит Андрей и не выдерживает. — не подскажите, где у вас туалет? — Конечно, по коридору и направо, там первая дверь туалет, а во второй можно руки помыть, как раз к блинам вернёшься.       Её голос ласковый, заботливый, а добродушие заставляет Андрея ещё больше корить себя за ложь. Он заходит в душевую, хватается за раковину и выдыхает. В зеркало на себя смотреть нет никакого желания, но он всё равно смотрит. Лысый, худой, бледный, с косым шрамом на щеке и уставшими глазами. Ему место на зоне, среди таких же выродков. Нормальные люди его никогда не примут. Он ещё успеет что-нибудь украсть, до того как придётся идти в школу.       Холодная вода отрезвляет. Нельзя о таком думать, ему просто надо найти своё место, и тогда он сможет привыкнуть к свободе. И ко лжи тоже.       Андрей быстро стряхивает с лица и рук капли воды, размазывает оставшиеся, чтобы не было заметно, и возвращается на кухню. Блинчики Сары Гарифовны оказываются очень вкусными, но ему удаётся съесть только один. Она больше не задаёт вопросов — рассказывает о своей молодости в Казани, о работе в театре и о том, как знаменитый певец, которого ни Андрей ни Марат не знают, приглашал её на ужин. Андрей спрашивает про картину над столом. Оказывается, Диляра училась в художественной школе и даже пыталась поступать в академию художеств, но её талант не оценили на комиссии.       После еды Сара Гарифовна отправляет их в гостиную: — Идите мальчики, поиграйтесь, я вам мешать не буду, посижу у себя телевизор посмотрю.       Марат мгновенно встаёт, заговорщически улыбается и идёт в сторону гостиной. Андрей, немного успокоившийся после приятного разговора, следует за ним. Как только они заходят в комнату и закрывают за собой дверь, выражение на лице Марата меняется на наигранно обиженное. — Зря ты от коньяка отказался. Как бы мы с тобой посидели сейчас, — почти мечтательно заканчивает он. — Ты же борцом против алкоголя был, не? — на самом деле Андрей удивлён тому, что Марат начал пить, но не осуждает. Он и сам не прочь попробовать алкоголь, только не сейчас. Не при Саре Гарифовне. — Был да сплыл. Я вообще чего тебя притащил сюда. Хочешь послушать, как я на гитаре играю? — у Марата вмиг глаза становятся такие заведённые, в них будто весь свет комнаты собирается, и Андрей никак не может ему такому отказать. — Валяй. А ты как научился? В музыкалку пошёл что ли? — Андрей от своих же слов готов расхохотаться. Где Марат и где музыкалка. Суворов — страшный сон любой учительницы. — Какая музыкалка? Обижаешь. Я Вовины тетради нашёл, по ним и научился. Ну и одноклассник один подсобил, рассказал всякие штуки, аккорды подкинул. — Что играть будешь? — Кино, чё ещё. Не афганские же песни тебе играть. — Марат достаёт из шкафа гитару и заваливается с ней на диван. — Чё ты стоишь? Садись давай, слушай.       Андрей садится на краешек, ему почему-то неловко двигаться ближе. Марат настраивает гитару, прокашливается и начинает петь.       Голос у него явно не для песен Кино — слишком высокий, но это последнее, что волнует Андрея. Он слышал такое выражение: петь душой. Марат поёт душой, играет неторопливую, даже немного монотонную песню, но в ней всё равно чувствуется искренний надрыв. Андрей не может оторвать от него глаз. Марат вкладывается в игру, ему явно очень нравится бить по струнам, извлекать из гитары звуки, давать им жизнь. Есть что-то очень трепетное, настоящее в таком Марате.       Андрея несёт непонятно куда. В нём разливается то самое чувство, которое было только в воспоминаниях — всеобъемлющее, волнующее грудь, чистое. Которому он не может дать название и описание, но оно такое родное и при этом хрупкое, как хрусталь, одно неверное движение и разобьется, станет болезненным.       И тут на припеве Марат поворачивает голову и смотрит на него. А он придет и приведет за собой весну И рассеет серых туч войска, А когда мы все посмотрим в глаза его На нас из глаз его посмотрит тоска.       Марат смотрит так открыто, будто ничего не было, будто они снова сидят в его комнате и делают уроки, еще до того как Андрей пришился, до того как в их жизнях появились Турбо, Зима, Айгуль и ещё множество людей. Когда был их маленький мир на двоих с солдатиками и английским. Андрей не выдерживает этот взгляд: переводит глаза на руки, перебирающие струны. Марат отворачивается и пытается продолжить как ни в чём не бывало, но немного сбивается на второй части припева. И откроются двери домов, Да ты садись, а то в ногах правды нет И когда мы все посмотрим в глаза его, То увидим в тех глазах Солнца свет.       Андрею хочется закрыть глаза и мысленно следовать за мелодией, не думать ни о чём, кроме неё. Внезапно он понимает, что последние два часа его совсем не терзали кошмары. Ему не нравится то, какой эффект на него производит общение с Маратом. Суворов за один день сумел снова заполнить всё его пространство, сконцентрировать его внимание только на себе и продолжает выводить непонятным отношением, ничего не объясняя. Сидит себе, играет спокойно, делает вид, что они охуенные друзья. Но у Андрея нет душевных сил ему сейчас за это предъявлять. Его всё ещё потряхивает внутри, то щемящее чувство не отпускает.       Марат заканчивает и смотрит на него как-то странно, с грустью и сожалением. Видимо расстроился, что сбился. Андрею это не нравится, он прекрасно знает, как обидно, когда тебя не хвалят за хорошее исполнение, и решает его подбодрить: — Неплохо играешь. — А то? Ты то на пианино мне сыграешь? — печаль из глаз Марата не уходит, но он заметно оживляется. — Так где ж мы его возьмем? — У тети Люды есть, бабушкиной соседки. Можем прямо сейчас напроситься, если ты помнишь, как играть вообще. — в его голосе слышится надежда. — Руки не забывают, но я не могу. От пианино тошно. — от одной мысли о том, что снова придётся к клавишам прикасаться, Андрею хочется себе пальцы сломать. — Почему это тошно? Ты же всегда таким пианистом был, даже в группе вон играть хотел. Что случилось то?       Марат не понимает, о чём спрашивает, да и откуда ему понимать, если он ничего не знает про жизнь Андрея. Говорить о буднях в колонии, как срывать корку с не зажившей раны, но Андрей готов кровоточить. По крайней мере об этом рассказать не страшно. — Я в тюрьме был музыкантом, играл для хора тамошнего. Меня поэтому в пацанах оставили и в касту выше не брали. А отказаться не мог. Теперь от пианино блевать тянет. А если седую ночь сыграть предложишь, то я лучше по клавишам башкой проедусь. — десятки бритых голов, поющих о доверии к седой ночи, моментально всплывают в памяти вместе с противной надзирательницей с высоким хвостом, от которой вечно пахло кошачьей мочой и которой повезло иметь два года музыкального колледжа в графе образование. — Играл её там? — спрашивает Марат как-то неуверенно. — Постоянно. Кухаркам очень нравилась. — Ну ладно. Я тогда тебе ещё на гитаре сыграю. — приободрившись говорит Марат и зажимает на грифе аккорд. — Не надо. Пальцы повредишь если без тренировки много играть будешь. — Андрею понравилась его игра, но больше слушать не охота. Слишком лично это всё выходит, как будто Марат внутрь лезет и что-то отыскать в нём пытается. — Много ты знаешь об этом. На пианино бряцать легко, а тут целая наука. И пальцы у меня не болят совсем.       Андрей понимает желание Марата показать своё умение, но уже не может унять невнятную злобу, родившуюся из ничего. — Всё равно. Играть тебя в твоем комсомоле научили? — Марат в ахуе. Вскипает мгновенно. По лицу видно — ударить хочет. Гитару откладывает, сжимает кулаки и яростно произносит: — Сука ты. Какая же ты мразь. Мы ещё не поговорили о том, чему тебя на зоне научили. Приехал оттуда уголовничек. Я то думал, что-то в твоей дурной башке поменялось, а ты каким был, таким и остался.       Андрей был готов именно к этим словам. Обиды нет, только раздражение ещё больше подступает к горлу, застилает глаза, а в голове бьется мысль: «Главное не ударить». — Знаешь, Марат. Иногда мне хочется заточку достать и тебе в сонную артерию воткнуть. Чтобы рот твой закрыть. — из него вылезает та личина, которую он так тщательно старается подавить. Слова изо рта выходят вместе с ядом и гноем от его сгнившей душонки.       Ему вдруг становится не по себе. Он жалеет, что не может просто встать и уйти — у бабушки будут вопросы. Мысль гадкая в нём сидит глубоко, оттого становится ещё хуже. Андрей знает, что с Маратом он бы никогда не смог такого сделать. Но сам факт того, что эта идея мало того, что пришла в его дурную голову — он еще и озвучил её — пугает сильнее любого кошмара.       Когда он Ицхакова побил, никакой вины и в помине не было. Увидев мертвое тело Ералаша, он только и думал, как бы отомстить твари, которая такое посмела сделать. Когда американцу волосы резал, в нём даже не ёкнуло ничего, потому что до невозможности бесил. А как с Маратом подрались… Андрей не сразу это признал, но он переживал. Переживал, как Марат встанет, пойдет домой, хромая и вытирая с лица кровь, как бедная Диляра будет нервно его заматывать, а Марат на все вопросы скажет, что упал. Андрея не сдаст. Никогда он Андрея не сдавал.       Вот зачем он это сказал. Лучше бы ударил.       Марат так и поступает. Бьёт в солнышко, но немного мажет. Андрей падает с краешка дивана на пол и едва сдерживается, чтобы не скривить лицо от боли, дышать становится невозможно, разогнуться — тоже. Марат убирает гитару в шкаф, возвращается обратно к дивану, подходит к Андрею и пинает ногой в бедро. Андрей сворачивается на полу калачиком и одной рукой прикрывает голову. Вторую от груди оторвать не может. Бить в ответ не хочется, поэтому он разжимает зубы и с трудом говорит всего одно слово: — Заслужил.       Марату этого, кажется, достаточно. Он садится на диван и откидывается на спинку. Андрей его не видит, всё ещё лежит — отходит. Через несколько минут раздаётся вопрос: — Курить пойдешь?       Андрей, уже распластавшийся по полу и пытающийся отдышаться, отвечает: — Да. Только сигареты купить надо.