Короткая спичка — судьба возвращаться на Родину, По первому снегу, по рыжей крови на тропе, Жрать хвою прошлогоднюю горькую, горькую, горькую, На сбитый затылками лёд насыпать золотые пески. Янка Дягилева «Ангедония»
Смерть — много места для тех, кто мертв, Смерть — много места для тех, кто жив, Это место встречи тех, кто Бродил босиком по алмазной ржи. Инструкция по выживанию «Родина-смерть»
Тяжелая дверь ворот захлопнулась с громким треском. «Свободен, Васильев, — произнёс старый комендант, подталкивая Андрея со спины к дороге — не прощаюсь», — после этих слов он вошёл обратно на территорию лагеря через калитку. Послышался грохот замка. Андрей краем глаза видел его несколько раз, огромный, весь проржавевший, державшийся на добром слове. Нетрудно сбить, но никто не решался. Он слышал истории о тех, кто пытал судьбу и пробовал сбегать. Заканчивали всегда одинаково — опущенными по приказу начальства до прачек, драящих робы, и то если повезёт. Сумка давила на плечо. Мать присылала ему много вещей: костюм с шерстяным пиджаком, отцовские свитера, плавки — всё зависело от легенды, которую ей в этот раз рассказали, чтобы не нервничала. Андрей одного не понимал — зачем Ирина выполняет прихоти больной женщины, если знает, где он на самом деле. Никто кроме неё не мог отвечать за эти бессмысленные посылки. Он также не знал, сколько ему предстоит ждать Ирину здесь, у дороги между тюремными воротами и лесом. На улице стоял февраль, воздух ещё был холодным, но снег постепенно таял. Ему подумалось об ожидающих счастливого возвращения грязных городских дорогах, после которых ноги будут по колено в дерьме. Это был верх гостеприимства, который стоило ожидать Андрею в его обстоятельствах. Ирина подъехала примерно через полчаса, если его чувство времени не затупилось в конец после двух лет ненадобности. «Андрей, иди сюда скорее», — она открыла окно и крикнула ему из машины. Его не нужно было звать дважды. Андрей подошёл к красно-коричневой копейке, закинул сумку в багажник, а сам сел на заднее сидение. — Здравствуйте, Ирина Сергеевна. Где Юля? — произнёс он спокойно, без наигранной радости. У него не было никакого желания изображать из себя счастливого человека только потому, что теперь он на свободе. — Андрей, чего ты такой хмурый? Сейчас домой поедем. Юля в школе, я заберу её после того как тебя отвезу. Она по тебе страшно соскучилась. Когда я сказала, что тебя выпускают раньше срока, она дни считать начала и в календарике зачёркивать, — Ирина сменила тон с поддерживающего на серьёзный, видимо тоже не хотела цирк разводить, — пожалуйста, когда встретишь её, улыбнись. Со мной можешь в молчанку играть, но с ней не надо. Курить будешь? — она протянула ему пачку Родопи. Андрей вытащил сигарету и раскурился. — Что с универсамовскими? Новости есть? — он решил перевести тему, не хотелось говорить сейчас о сестре. Ему не улыбаться надо было, а на колени перед ней упасть и прощение вымаливать. Улыбка ей не вернёт два года без самых родных людей — матери и брата, и всё по его вине. — Валера Туркин не скоро выйдет, на него же организацию повесили, там ничего не изменилось. Зималетдинова отпустили недавно, он теперь в Хади-Такташ. Бывший главный ваш, не помню как зовут… — Кащей. — Да, он. Умер недавно. Передозировка неизвестным веществом. Вообще это не моя юрисдикция, приедешь Ильдару Юнусовичу спасибо скажешь. Андрей глубоко затянулся. Что на улице делать без пацанов, он не знал. Много думал о том, какая жизнь его ждёт по возвращении, с учётом того, что в тюрьме он авторитет не потерял. Конечно можно было пришиться… — Не водись с бандами снова, Андрей. Учись в школе хорошо, потом уедешь из Казани и сестрёнку заберёшь. Я слышала Марат Суворов… — он резко прервал её. — Не хочу ничего о нём знать. Ирина замолчала и уставилась на дорогу. Марат Суворов. Марат. Ирина каждый раз во время кратких встреч в тюрьме пыталась привлечь Андрея его примером, наставить на путь истинный. Поэтому Андрей не хотел о нём слышать. Только не от неё. Он итак знал, как у Марата дела. Родители заботливо увезли его из Казани в Нижний после смерти Вовы. Видимо поняли, что если тот в городе останется, то так же закончит. Сигарета дотлевала между пальцев, Андрей потушил её об металлическую дверцу и выпрямился. В машине стояла неуютная тишина, но разрушать её не хотелось. — Как, — начал было он и закашлялся, в горле пересохло, — как там мама? Ирина тяжело вздохнула, её тонкие пальцы с аккуратными ногтями сжались на руле. Андрею пришла в голову нелепая мысль о том, насколько идеальны её руки, нежнее, чем у его матери, предназначенные для того, чтобы гладить ребёнка по голове или плести девочкам косы. — Она очень хочет тебя видеть. Врачи думают, что ей может стать получше, когда она увидит тебя. О выписке думать пока рано, но я уже решила, что буду её опекуном. — Ирина останавливает машину, достает мятую пачку и закуривает. — Давно вы курите? — интересуется Андрей, будто пропустив слова о матери и опекунстве мимо ушей. — А какая тебе разница? — отвечает ему Ирина, стряхивая пепел в банку у сидения. Андрей впервые за поездку приглядывается к отражению девушки, — нет, уже женщины — в зеркале над лобовым стеклом. Под глазами синяки, лицо огрубело, грязные волосы завязаны в хвост, кожу начинают покрывать едва заметные морщины. Но что-то в портрете уставшей женщины его цепляло. Она никогда не рожала детей, но в ней чувствовалось материнское начало, какое Андрей за свою жизнь видел лишь у Диляры, матери Марата. Она стремилась спасти его семью уже несколько лет, отдавая на это лучшие годы, и Андрей не мог быть к ней равнодушен. Это не то трепетное чувство, которое грело его четырнадцатилетнюю грудь и беспокоило безмозглую голову — он перерос глупые мечты о романтике с полицейской, оказавшись в четырех стенах на одной из пяти кроватей в комнате метр-на-метр. Это было уважение и благодарность, которые он никак не мог ни подтвердить, ни выразить. Даже признать себе до конца не мог. Ирина жмёт на газ, и они продолжают путь. Дорога предстоит недолгая, Андрей вскоре вырубается на заднем сидении. После тонких матрасов на нарах, через которые чувствуются железные прутья, сидения машины кажутся мягкой периной. Проходит час, и он резко вскидывает голову — просыпается от кошмара, всё тело ломит, шея затекла, сознание до сих пор окутывает паника. Руки трясутся, он судорожно оглядывается по сторонам и выдыхает — в окне уже виднеется городской ландшафт. — Проснулся? У тебя всё в порядке? — тихо произносит Ирина откуда-то издалека. Андрей подавляет свою взбудораженность, прежде чем ей ответить. — Всё хорошо, Ирина Сергеевна. Долго ещё ехать? — Примерно полчаса. Я тебя оставлю и за Юлей поеду. Суп на плите, поешь обязательно, а то весь исхудал, — он не видит её, но чувствует в голосе улыбку и успокаивается. Ужасающие картины тревожили его сон регулярно, к ним было никак не привыкнуть, но он научился быстро отходить от них, не зацикливаться на увиденном. В тюремных условиях нет времени на далёкие от реальности страхи. Виды за окном сменяются: вот парк, в котором мать катала на коляске его ещё совсем маленькую сестру, когда они только переехали, а вот школа с углублённым изучением французского, в которую его могли отдать, если бы у семьи были деньги на взятку директору. Возможно тогда жизнь Андрея повернулась совсем по-другому. Там его бы точно не отправили подтягивать хулигана — таких, как Марат, попросту выгоняли. Ещё немного и он видит свой дом. Сердце в груди сжимается. Андрей правда скучал. Потрепанная хрущевка навевает непрошенные воспоминания, бегущую перед глазами кинопленку, на которой среди прочего слишком много до боли знакомого лица. Это не лицо сестры или матери. Он зажмуривается. Не хочет видеть. Мятый листочек кирпичом тянет вниз карман пальто. Андрей не порывается его выкинуть, проходили уже. Не получится. Комната такая же, как два года назад. Ощущение, что в неё никто не заходил, всё осталось на своих местах, только чистые полки без пыли выдают чьё-то вторжение. Ему нужно будет найти в себе силы поблагодарить Ирину. Андрей бежит в ванну, это его первые водные процедуры без десятков голых тел вокруг — общие души одно из самых мерзких явлений на зоне. Внезапно он вспоминает о том, что забыл полотенце и полураздетый возвращается в комнату. Не вафельное, а в клеточку полотенце — ни в коем случае нельзя путать — заботливо подготовленное Ириной, только из стирки и пахнущее душистым порошком, лежит на кровати. Как он мог его не заметить? Теплая вода ослабляет тяжесть в мышцах, Андрей натирает себя целиком железной мочалкой, пенящейся иностранным гелем для душа с ароматом молока и мёда, это его первое открытие постсоветских реалий, и ухмыляется — здесь никто не опустит за бабское мыло вместо сурового хозяйственного. На кухню он приходит одетый в мягкую пижаму, она мала ему, последний раз носил в четырнадцать лет, но это его любимая домашняя одежда, мать подарила, когда он сдал на отлично концертный зачёт в музыкалке. Есть не хочется совсем. Подобие еды, состряпанное кухарками из отходов, притупило рецепторы. У него практически не было аппетита последние полгода, приходилось насильно запихивать в себя баланду, чтобы не упасть в обморок во время работ. Он греет борщ, садится за стол и пробует одну ложку. Ему кажется, что в жизни он ничего вкуснее не ел. Но удается съесть всего пол тарелки — к горлу подступает тошнота. Андрей выпивает немного воды и чувствует, как усталость накрывает, наваливается на плечи и тянет голову вниз, снова хочется спать. Всё его существование в колонии состояло из поиска угроз, не дремлющей ни секунды настороженности. Было необходимо всегда держать ухо в остро и проявлять чудеса смекалки, чтобы, не дай бог, не пошатнулся авторитет. Поэтому, когда он попал в безопасное место, попал домой, где мог просто помыться и просто поесть, не беспокоясь о понятиях, он почти сразу ощутил тяжесть, на которую привык закрывать глаза. Наверное, стоит хорошенько отдохнуть, пока школа не началась. У него целая свободная неделя на восстановление. Андрей идёт в комнату, ложится на кровать и закутывается в одеяло. Сумка с вещами, стоящая около шкафа, подождёт. Все вещи оттуда всё равно нужно несколько раз постирать. Он бы сжёг их, будь его воля, уж слишком тюрьмой пропитались, даже будучи не ношенными, но тогда ему совсем нечего надеть будет. В этот раз он спит спокойно, просыпается от ладони, аккуратно похлопывающей плечо и мягкого, будто боящегося спугнуть «Андрей, Андрей, вставай». Он трет глаза, поднимается, не чувствует себя свежим и бодрым, но ощущает определённое облегчение. Мысли не спутанные, а тело больше не напоминает груду камней, которую надо тащить в гору. — Юля пришла? — произносит он ровно, разминая спину и шею. — Уже засмотрелась на тебя, пока ты спал. Иди на кухню, она себе места не находит. Просила меня не будить тебя, но я не могу на неё такую смотреть. Бедняжка чуть ли не плачет. — Ирина смотрит в сторону двери с сочувствием. По груди Андрея будто заточкой проходятся — вина пронзает до самой глубины. Он едва держит отстраненное выражение лица. — Буду через минуту. Ирина молча выходит из комнаты, заметив в нём что-то, оттого решив сохранить тишину, не задавать вопросов. Андрей падает обратно на кровать, утыкается лицом в подушку. Слёзы не идут, и ему хочется вырвать. Кажется он разучился плакать. По пацанским понятиям предателей отшивают без раздумий. По тюремным опускают в самые низшие ранги. Но у него есть и собственные порядки. За предательство самого родного, невинного и беззащитного его убить было мало. Сжимая ладони в кулаки, Андрей собирается с силами. Юля кидается ему на шею как только видит и начинает рыдать. Обнимает крепко-крепко, от её слёз намокает пижама. Андрей не понимает, скорее даже не помнит, как правильно реагировать, но сжимает её хрупкую маленькую спину и гладит по волосам, заплетённым в колоски. Она подросла за два года: вытянулась, щёки стали менее круглыми, кончики косичек болтались ниже плеч. Теперь она училась в первом классе и ходила на танцы после школы. Ирина много ему о ней рассказывала во время встреч в колонии. — Ты больше не уйдешь? — с надеждой спрашивает его Юля, хлюпая носом. — Никогда. — твердо отвечает Андрей. Настоящей уверенности в нём нет, но он постарается сделать всё, чтобы не разочаровать сестру снова. Его разрывает от её слёз. Она не должна плакать. Особенно из-за него. — Обещаешь? — девочка смотрит на него внимательно, глаза в глаза. — Обещаю. — Слово пацана даешь? — дразнит стоящая рядом с ними Ирина. — Дай клятву на мизинчиках. Это важнее. — Юля отрывается от него, прыгает на пол и требовательно вытягивает палец. Андрею кажется, что она гораздо мудрее него. Он обхватывает её мизинец своим. — Клянусь мизинцем, что никуда не уйду. — голос немного дрожит. Юля улыбается, обратно к нему прижимается, на руки не лезет, одной ладошкой обнимает за талию, а другой вытирает слёзы. Андрей смотрит только на неё. На Ирину взгляд перевести не может — боится. — Юленька, вот вы и встретились, а теперь беги уроки делать. Как только закончишь, мы поужинаем и все вместе попьем чай с тортом. — ласково говорит Ирина. — Андрей, я всё быстро сделаю. Я отличница, я лучше всех делаю уроки! — тараторит малышка и бежит к себе. Он так сильно гордится ей. Она вырастет гораздо лучше него. После ухода Юли Андрей не двигается с места. Стоит, опершись о стену и думает о своём. Ирина наливает себе чай, садится за стол, зажигает сигарету и молча протягивает пачку в его сторону. Внезапно Андрей говорит: «Пойду ещё сигарет куплю». — У меня ещё есть, всё в порядке. — отвечает ему Ирина, засыпая в чашку сахар. — Я хочу другие. — Андрею очень нужно уйти. Посмотреть как изменилась улица. Продышаться. — Только помни про правила. Никаких драк. И оденься теплее, вечером холодно. — Ирина всё понимает, но отпускать Андрея одного боязно. — Так точно. — он отлипает от стены, направляется в прихожую и останавливается на пороге. Стоит, поза напряжённая. Ждёт чего-то. А потом выдает короткое «Спасибо» и уходит, не оборачиваясь чтобы посмотреть Иринину реакцию. На улице морозно, щеки наливаются красным. Или это похолодание пришло, или погода в городе другая, не такая как в ста пятидесяти километрах от него, где располагалась колония. Перчатки Андрей благополучно забыл, поэтому приходится идти с руками в карманах. На нём серое пальто и ушанка, увидят — подумают чушпан чушпаном. Прошлые заслуги могут выдать только волчий взгляд и косой шрам на щеке. Мысли неспокойные, никогда ему не было так тревожно идти по давно знакомой улице, тошнота накатывает волнами, а душа болит, как настоящий орган. Боль течет из груди в руки, отчего те нещадно ноют, хочется встряхнуться и размяться. Юлькины слезы только-только высохли на пижаме, которую он так и не переодел. С сестрой он был с первого дня и до отсидки — забирал с ещё живым отцом из роддома, тогда ему не дали малышку на руки, сам только во второй класс пошел, недостаточно крепкий был. Андрей считал её ангелом-хранителем, который напоминал ему даже в самые страшные моменты о том, что он человек — живой, чувствующий, способный испытывать что-то хорошее. Теперь он себя человеком не видит. Не после того, как совершил непростительное преступление. И речь вовсе не про кражу. Ему снова вспоминается Марат. Как тот яростно защищал Айгуль, отказался ради неё от самого главного в жизни — улицы. Андрей знает, что ради сестры он бы не побоялся стать чушпаном. Тогда он бы этого ни за что не признал, но сейчас понимает. Понимает Марата. И надеется, что тот знает — Айгуль отомщена. Андрей понял всё. Но легче от этого не стало. Киоск подсвечивается слабой лампочкой. В застекленной витрине — на удивление полностью целой, даже без трещин — сверкают иностранные пачки сигарет, жвачки в разноцветных обертках и прикрытые газетой бутылки с алкоголем. Андрей покупает две сигареты Родопи, такие же как у Ирины — ему так-то всё равно что курить, главное чтоб дёшево было, а монет в карманах хватает только чтобы поштучно взять, и арбузную жвачку. Из окна первого этажа дома, рядом с которым стоит киоск, громко играет радио. «А сейчас вы услышите композицию «Не забывай» уже легендарной группы Комбинация!». В Андрее что-то перемыкает. Сигарета чуть ли не выпадает из его задубевших от холода пальцев. Он стоит, тупо уставившись на окно. Не пытается уйти от лавины воспоминаний — подставляется под неё, готовый к тому, что сейчас его накроет с ног до головы. На побег нет никаких сил. Сколько лет, сколько зим я не видела тебя, Поезд вдаль уносил всё, что было до тебя, И я забыть не сумею, как мы простились шутя… Мама. Его мама улыбается и передвигает фишку в ходилках. Его мама кричит на Ильдара Юнусовича, защищая Марата. Его мама плачет, трясущимися руками ставит кружку с чаем на стол и умоляет больше никогда не влезать в неприятности. Юля. Юля бегает по дому с розой, которую Андрей ей подарил. Юля просит его помочь найти глаз-пуговицу тряпичной куклы. Юля посреди ночи стучит маленькими кулачками в дверь и зовет, зовет, зовет маму. Марат… Андрей всё-таки не позволяет себе о нём думать. Потому что как только Андрей задумывается, Марат заполняет собой всё пространство. Марат везде. Пропитывает как масляные краски все воспоминания, и не отстирать. От одного имени хочется вернуться. Ему хочется вернуться. Куда? Он и сам не знает. Не в прошлое, не в то что происходило — события страшные. В то чувство, которое его с ног до головы окутывало. Которому он не может дать описания или определения. Бычок уютно располагается в щели между киоском и покрытой снегом землей. Из окна все ещё раздается сильный женский голос, просящий не забывать. Андрей уходит быстрым шагом, чтобы больше его не слышать. Через десять минут он поворачивает к дому и застывает. В руках и ногах всё напрягается, будто натягивается, как у марионетки, которую резко за ниточки вверх потащили. Дыхание спирает. Губы подрагивают от напряжения. Рука предательски сжимает клочок бумаги в кармане. У его подъезда стоит, мирно потягивая сигарету, Марат Суворов.