Victime de la mode

Две недели. Четырнадцать дней. Сотни сообщений и тысяча ругательств. Примерно так Дазай измеряет общение с Чуей, которое тот называет либо издевательством, либо мудоёбством, вроде бы. Как-то так. Накахара вообще на удивление много сквернословит: ему одно коротенькое сообщение в строчку, а он в ответ — восемнадцать матов, разбавленных редкими приличными словами. Это забавно. У Дазая словарный запас пополнился за это время на пару-тройку процентов, не меньше. Новые имена тоже успел приобрести: иглорот (Чуя тогда прислал ему фотографию стремной рыбешки, впервые написал ему сам, призванный не уведомлением или заклятьем — собственным желанием. Желанием обидеть, правда, но всё же), кокцидия (по словам Накахары, Осаму вообще имя любого паразита подойдёт, но ему в моменте нужно было запомнить именно этот термин — потому и переименовал Дазая в чате), нотозавр и многие, многие другие, к которым эвфемизмы не придумать. Осаму попросил недавно, чтобы Чуя назвал открытый им однажды цветочек в его честь — он всё-таки старательно написывает ему, помогает запомнить ненужное вот уже дней пять определение, — а тот согласился с ним связывать только паразитирующих. Ну, или каких-нибудь неприглядных рыб. Радость приятно греет при виде нового обзывательства, и Дазай с телефоном выпадают в бледненький такой осадок, понимая: в мессенджерах он столько времени за месяц никогда не проводил, сколько за эти две недели. Смартфон не намекает — присылает прямолинейное «Экранное время на этой неделе увеличилось: в среднем 5 часов 37 минут в день», спрашивая, мол, видал? Спасибо, он тоже заметил. Спасибо, он тоже удивлен. Он узнал вчера любимый цвет Чуи, и на это у него ушёл целый час. Слишком уж личным тому показался вопрос. Или же он решил в ответ побесить Дазая. Или же он ему настолько неприятен, что малейший факт о себе рассказывать не хочет. Хмурые какие-то варианты вырисовываются — он предпочитает второй. Для Осаму в качестве нотозавра это, может, и не такой уж большой срок, но его иглоротая составляющая кричала в протесте — ей жить несколько лет, какое ещё обсуждение фейворит колор на час? Зато его паразитирующая натура ликовала: целый час питания чужим раздражением и собственной нетерпеливостью оказались на удивление вкусным блюдом. Дазай показался себе посторонним зрителем, когда понял, что действительно хочет узнать, и совсем не ради написания фона портрета — ему действительно интересно. Странно находить кого-то, кто тебя интересует, когда уже привык к собственному безразличию к окружающим. Осаму чувствует себя невероятных масштабов лукистом. И винит Чую: насколько привлекательным нужно быть внешне, чтобы заставить интересоваться еще и собственной личностью? Крайне возмутительно. Портрет он клянется не отдавать точно еще ближайшее «до-сессии»: он его и преподавателю повторно покажет, если потребуется, если он опять решит, что отмеченная сдача на семинаре — случайность, и в папку с работами для других предметов тоже подсунет (для масштабности в основном, но чтобы ещё и «Ой, случайно положил, извините» и оценивающий взгляд с последующим одобрением). Разве что Асано-семпай он её ни за что и никогда не покажет. Она рисунки людей терпеть не может (и самих людей, вроде как, тоже не шибко жалует), и старшие курсы поговаривают, что связано это с её бездарностью в этой области. Дазай до недавнего времени её в этом очень хорошо понимал. Поддержал однажды даже её колкую фразу, брошенную невзначай. Что-то с «бесполезное» и «рисование людей». Сейчас он вспоминает случайно замеченный конфликт Асано-семпай с преподавателем, который портреты любит больше, чем любые другие произведения, и думает, что закономерность в его учебном заведении всё же где-то да присутствует. Сейчас у Осаму в комнате целая поляна скомканных листков, осталось только поплакать над ними, чтобы проросли до самого потолка шуршащими стеблями. Но семена он купил по цене души, кажется — ему совсем не плачется и не окупается. Однако идея заплакать действительно в какой-то момент начала казаться вполне действенной, лишь бы получилось вымыть с глаз приевшийся образ (хоть слезами, хоть хлоркой). Маленькое вечно-всем-интересующееся чудо — как любит говорить Огай — подкрадывается со спины очень незаметно. — Кто это? — спрашивает Элис. Дазай в ужасе. Неожиданные звуки при постоянном недосыпе бьют по голове очень безжалостно (особенно из уст девятилетнего ребёнка, у которого отрада для души — напугать старшего, да посильнее). Девочка стоит рядом, держа в руках помятую бумагу. — Он похож на принца, — добавляет невинно. Как будто это не единственная причина, по которой спрашивает. Осаму прекрасно известно, насколько этот ребёнок равнодушен к «некрасивым» вещям. Однако Мори она почему-то всё ещё терпит. — Он гном. — Что? — нахмурилась девочка. — Но он красивый! Гномы такими не бывают. — Очень даже бывают. Как и принцы — некрасивыми, — у Дазая как раз настроение сломать розовые очки. Не себе — так другим. — Ты так говоришь только потому, что сам гном некрасивый, — подводит итог Элис. Какой же проницательный и принципиальный ребёнок. — Возможно… но тебя скоро тоже ждёт такая учесть — ты проводишь много времени у нас дома и в студии, в логове некрасивых гномов. Разве не логично? — Осами искренне хочет тишины и спокойствия сегодня. — Ничего подобного. Некрасивыми гномами бывают только мальчики, — уверенно кивает себе головой девочка. И не поспоришь. Иногда у Осаму возникает желание попросить Элис провести пару-тройку тренингов по повышению самооценки и самоуверенности. — Так кто это? — она продолжает допытываться. — Модель. Недавно начал работать с Мори, — вяло отзывается Дазай. Элис радуется добытой информации и уносится разбалтывать Огая, но перед уходом добавляет поучительно: — Он, кстати, гораздо красивее тебя. Да. Он знает. В голову без предупреждения приходит мысль, что, если познакомить Чую с Элис, получится слишком сильный альянс-против-Дазая. Короткий (и самую малость унизительный) диалог от надоедливых мыслей и образов не спасает. В отличии от преподавателя, что прислал дополнительное задание вечером за четыре дня до срока сдачи — ну не чудно ли? Портрет в цвете? Замечательно. Самое время. Осталось одно маленькое «но».

***

Чуя пожалел. Искренне и о многом. Если думать очень долго, можно найти примерно несколько десятков действий, которые привели его туда, где он сейчас находится. Где находиться не то чтобы хочет. В каком-то сюрреалистичном сне, кажется. Около него носится взбудораженный ребёнок, пока его рисуют, и он, похоже, потерял вчера возможность отказывать: что на просьбу о позировании, что на все предложения маленькой девочки. Сначала его телефон переполнился сообщениями от Дазая, которые он вообще никогда сразу не открывает, а потом все уведомления испарились благодаря одному единственному звонку — от Мори. — Чуя, добрый вечер. Дазай сказал, ты завтра придешь в студию… Дазай, видимо, вообще много чего сказать может. Чуя ему несколько раз сказал, что не уверен, тот Огаю — что Накахара точно придёт. Сломанный из него телефон получается. Мори не дал и шанса объясниться, попросил лишь уделить ему пару минут, чтобы снова поменять дату ближайших съёмок. А ему ведь ещё лабораторные писать. Но это волновало только Чую. Зато сколько человек его уговаривали заниматься чем угодно, кроме учёбы… много с половиной (человеком Дазая мысль не поворачивалась назвать даже в собственной голове). И тираннозавр Осаму (от слова тиранить), и до жути убедительный фотограф, которому у Чуи по непонятным причинам отказывать не получается, и Флаги. И Альбатросс, и Док, и Пианист, и даже Айсмен с Адамом. Потому что «Ты ведь только с нами и общаешься». То не правда. Есть ещё Акутагава и целая армия растений. И старшая сестра. У него много друзей, просто увидеться получается в основном только с теми, кто выживает на фотосинтезе. А это в основном зелень и в меньшем — Акутагава, у которого аллергия на каждый второй продукт и свободное время. Поэтому после учёбы он то на подработке, то в абонентно-недоступном. Один только Липпман его и поддержал. Точно исключительно из солидарности. Прийти в студию, в общем, Чуе по итогу пришлось. Потому что его друзья не отставали, а общий чат в норму вернуть хотелось. Потому что «Сам ведь столько раз про него вспоминал» и «Мог уже давно заблокировать» написать никто не стеснялся. Жуть какая, что за прямолинейность. Ошибиться так метко нужно было умудриться. Дазая он заблокировать действительно не раз хотел. Но факты остаются фактами — с ним он встретится ещё не раз в студии в любом случае, а сестра… а сестре он уже имел неосторожность проболтаться о нарисованном портрете. Коё слишком понравилась новость — стоит дождаться уже наконец несчастного рисунка, лишь бы не получить раздосадованный взгляд (и пинок на выход). Так что да, блокировать Осаму смысла нет никакого. Вот Альбатросса в черный список добавить стоит. Чуя обещает себе уже четыре года. Потому что, ну, сколько можно шутить одну и ту же несмешную шутку?.. Когда с ними только начал общаться Адам, в нике его была только фамилия — Франкенштейн. Прямой, как рельсы, Альбатросс ему почти сразу сказал, что звучит это жутко старомодно и совсем не классно. Все в группе тогда почти одновременно написали, что его имя пользователя ничем не лучше. Но увы — то ли общение невживую не позволяло до него дотянуться, то ли его эго слишком крепкое, — мнение большинства он проигнорировал очень успешно. Адам искренне не понимал, чем смущала его фамилия. И почему Альбатросс считал её придуманным ником. Пока не отправил фото нескольких строк паспорта. Это был, кажется, первый раз, когда Адам услышал смех Айсмена по голосовой связи. Альбатросс удосужился поверить только спустя несколько дней, когда Пианист очень убедительно пригрозил ему удалением из чата и разгромом в какой-то игре, которую Чуе уже и вспомнить сложно. И сейчас, спустя три года, идиот продолжал писать что-то про карикатурную фамилию и вылетал из группы стабильно раз в неделю. И получал каждый раз заслуженный подзатыльник, судя по словам Айсмена. Они, в конце концов, проводили время вместе чаще всех, работая в одном баре. Бедный Айсмен. И бедный Чуя. Потому что даже Айсмен руку приложил к его нынешнему положению. А на руках Накахары теперь нарисованы цветы разноцветными ручками с чернилами, переполненными блёстками, а ногти раскрашены в розовый, жёлтый и оранжевый, волосы сплетены в косу, и, кажется, ещё немного, и его испепелят. Взглядами разной степени тяжести. Дазай своим пугающе-сосредоточенным, Мори чем-то между умоляющим и недовольным, потому что сегодня Элис всё своё внимание отдает Накахаре, а Огаю её отвезти домой нужно было ещё час назад. И Элис. Девочка очень настойчивая, она просто… не воспринимает слово «нет», как отказ. Для неё «нет» равняется «переформулировать» или «уговорить», кажется. Как бы сложно не было отказывать Элис (и как бы перманентно у него это не получалось), это было забавно. Он давно не чувствовал себя частью подобной суеты — в городе одновременно Флаги в последний раз оказывались ещё до его поступления в университет. Поэтому — возможно — он совсем чуть-чуть приукрасил своё сожаление. Но только немного. Только ради Элис, с которой у них к Дазаю одна неприязнь на двоих. Она сильный союзник, когда его нужно обозвать, осадить и без матов попросить заткнуться, потому что «глупым слово не давали». Эффект от их кооперации чудесный: сейчас Осаму достаточно притихший, если сравнивать с его активностью в мессенджере. Притихшим он остаётся ровно до хлопка входной двери. Потом матерится из-за обломившегося стержня карандаша и жалуется на мешающую Элис, из-за которой набросок делал целых сорок минут — вдвое дольше, чем обычно. Дазай исчез на минуту и вернулся с двумя банками охлаждённых энергетиков. Интересный такой, а если Чуя не пьёт подобное? Пьёт и очень даже, конечно, но всё же. — Надумал что-нибудь? — интересуется Осаму, заламывая металлическое колечко левой рукой. Точно. Как же Чуя мог забыть? Ему ведь всего лишь напоминают об этом каждый день вот уже две недели. — Знаешь, понял только что: не пил вот эту самую божественную отраву уже несколько месяцев. Всё не мог понять, что организм требует, а оно вон как. Думаю, в самом равнозначном расчете из существующих, — важно кивнул Накахара, сёрпая газировкой. Честное слово, ему эти благодарности… Дазай усмехнулся. Чуя пытается утопить непотопляемое — он слишком привык ежедневно начинать диалог с «Что надумал?». Нет, этому он утонуть не позволит. — Не уверен, что хочу покупать коробку энергетиков… ты ведь не посинеешь от них, как та девочка из фильма, съевшая не ту жвачку? Он, вообще-то, хочет его ещё не раз нарисовать. Исключительно в учебных и научных целях. — Дазай, — серьёзным тоном позвал Чуя, — это — равноценный обмен. Я трачу то же время на позирование, что и ты — на рисунок. Я получаю по итогу бесплатный хороший портрет, ты — опыт и оценку. Дазай молча моргнул пару раз, раздумывая. Хороший портрет? Чуя умеет говорить ему что-то положительное? Точно, он ведь и в прошлый раз похвалил его работу. Похвалил и дал подзатыльник, но второе можно списать на «язык любви» или что-то вроде, так? — О, так тебе правда нравится, как я рисую? — слишком быстро и удивлённо переспросил Осаму, непроизвольно подняв брови. Это немного не вяжется с его навязчивым и самоуверенным поведением. — Ну… да? В смысле, ничего так? — теперь смущённо неуверенно уже звучит Чуя, отводящий взгляд. Осаму только хмыкает в ответ: Накахаре или собственным мыслям — непонятно. Берёт какие-то краски в тюбиках, но почему-то мнётся и уносит их куда-то. Наверное, в свою комнату. Чуя неожиданно понял: вот уже второй раз он в этом доме по приглашению бинтованного, а его спальню он ни разу не видел. Когда Дазай возвращается с плоским пеналом с красками — как бы оно не называлось, — Чуя интересуется. Спрашивает, задаёт вопрос, осведомляется — как угодно, — но ему действительно хочется узнать. — А что ещё ты рисуешь? — Накахара звучит… немного грозно, вот. Словно ударит, если Дазай решит отказаться от ответа. Поэтому он не отказывается. Поэтому ведь, да? Вопрос этот настолько часто задают, что более надоевший он назвать и не сможет. Но когда его спрашивает тот, кто не интересовался им раньше от слова совсем… это другое дело. Осаму стучит в задумчивости пальцем по подбородку с полминуты, потом кивает в направлении собственной комнаты, и уходит первым. Чуя — поразительно — идёт следом. И останавливается вслед за Дазаем. Потому что тот застопорился резко и, кажется, неожиданно даже для самого себя. У него же там поляна… — Я сейчас принесу рисунки, — сказал он, щёлкая средним и большим пальцами. И испарился, точно приведение. Ещё одно, блять, приехали. Чуя сощурился в подозрении. Зачем тогда головой своей пустой кивал? — Чего так резко передумал? — спросил он, шаркая в направлении дивана. Дивана, на котором ему сидеть ещё… Когда Дазай втащил две увесистые папки в комнату, Чуя с невозмутимым видом сидел на стуле перед мольбертом. Комментировать не хотелось, поэтому Дазая просто вручил ему своё приданное и сел на пол подле дивана. — Не хотелось смущать творческим беспорядком, — натянуто улыбнувшись, ответил он. — Нетворческими глупостями на десятки сообщений, то есть, можно? — уточнил Чуя. Дазай с готовностью покивал. Пока Накахара рассматривал рисунки один за другим, на каждом задерживаясь, он без всякого стеснения рассматривал его самого. Ему действительно так интересно? Дазай и то столько времени не тратил после окончания своих работ на то, чтобы оценить результат. Доделал — и слава богу. В процессе, правда, успевал насмотреться так, словно посетил несколько выставок подряд, но всё же. Переворачивая очередной лист — кажется, мелькнуло что-то зелёное; пейзаж с июля? — Накахара забавно опустил уголки губ в перевёрнутой улыбке. В оценивающей такой, довольной. Довольной? Осаму удивлённо вскинул брови и подметил экспрессивность Чуи. Экспрессивность, эмоциональность, и открытость, что ли? Это непривычно. Обычно люди гораздо более закрытые и притворные. Осаму, например. В сравнении с ним Накахара выглядит достаточно искренним. Искренним и красивым. Эта натуральность даже немного сомнительна. Все гномы с биологического такие? Дазай пересел на диван, чтобы рассмотреть его получше. И чтобы дотянуться до энергетика, стоящего на втором стуле около мольберта, что еле выдерживал все предметы ещё одного его творческого маленького, но всё же беспорядка. В который раз он пытался высмотреть то самое, что так старательно привлекало его взгляд, и старался не показывать свое раздражение, вызванное непониманием, почему рыжий такой красивый. Он и раньше часто встречал очень привлекательных людей, он буквально живет с фотографом, работающим с моделями. Это странно. Чуя до жуткого странный в своей этой натуральности. Красиво подчеркнутые скулы, выраженная линия челюсти, тонкая шея, обрамленная аккуратным чокером, контрастом впивающимся в светлый тон кожи, синие глаза, что хмуро смотрят в ответ- — Ну и на что ты уставился? — спросил Чуя горьковато, с примесью удивления. Вместо ответа Дазай раздраженно цокнул, разворачивая корпус. Откинулся на спинку, лениво складывая руки на груди и боковым взглядом вновь уперся в силуэт Накахары. — И что это значит? — Начинал закипать рыжий. Почему он себя так ведет? Осаму не ответил, лишь хлебнул прохладной жидкости из металлической банки. — Тебя смущает мой взгляд? Честное слово, ты же работаешь моделью… — Дазай покачал головой. Потому что да, моделей подобные взгляды, вообще-то, как раз таки смущают. — Как будто тебе неизвестно, что это так не работает, — фыркнул Чуя, возвращая внимание рисункам. — В смысле? — нахмурился теперь уже Дазай. Ему-то откуда знать? Чуя ведь не мог- — Разве ты не модель? — спросил Накахара с явным сомнением в голосе. Дазай вперил в него изучающий взгляд. Тот ведь не мог узнать, что Осаму действительно когда-то был заставлен быть моделью? Мори не стал бы ему рассказывать, это точно. Кто-то в его агенстве? Там тоже про него никто точно не помнит. Разве что… — Нет. С чего ты взял вообще? — недовольно — слишком недовольно — отозвался он. Вопрос в самом деле глупый, его бинты — первое в нём, на что можно обратить внимание, куда он с ними?.. — Или ты считаешь меня настолько красивым? — резко спросил Осаму, почти повеселев. — Считаю тебя только «уродливым гномом», — раздраженно ответил Чуя, цитируя Элис. Он действительно поторопился с выводами и вопросами. Осаму, конечно, действительно… нестрашный, да, но ему об этом знать не обязательно. «Они действительно хорошо поладили», — промелькнула забавная мысль в голове Дазая. Недостаточно забавная, чтобы ей улыбаться, вообще-то, однако. Старательно не смотря на Дазая и игнорируя его продолжающиеся взгляды, Чуя долистал до конца папки. И задумался: стоит ли как-то комментировать рисунки? Накахаре все они понравились, но мнение его никто не спрашивал, а вселенских масштабов эго подкармливать не очень-то хотелось, поэтому сказал первое, что пришло на ум. Хотелось, всё-таки, уже побыстрее дело начать и поскорее закончить. — Ладно, всё. Остальное в следующий раз посмотрю, — уверил Чуя. Увидеть другие работы действительно хотелось, а показывать незаинтересованным в том, о чём сам же и попросил — отнюдь. В конце концов, в отличии от динозавроподобных, он воспитанный. — Чего? Ты уже согласился ещё раз прийти? — карикатурно удивляясь, спросил Дазай. Чуя за это время так и не научился быть достаточно осторожным в своих словах, чтобы избежать… Дазая. Во всех его проявлениях. Чуя удручённо вздохнул, прикрыв лицо ладонью. — Серьёзно, блять… — прошептал он еле слышно. Невыносимый. Два часа попыток в разговоры прошли относительно быстро. То ли болтливый в остальное время Дазай был слишком сконцентрирован на своей работе, то ли просто не хотел рассказывать, чем его смутил вопрос Чуи. Осаму узнал, что ни в каком агенстве Накахара не числится — у него контракт с одним лишь владельцем бренда, Сигмы, для которого он снимается в фотостудии Мори. Разговаривать с Дазаем сложнее и в то же время легче, пока тот рисует. Ответы непривычно простые и неприправленные ни глупыми шутками, ни запутывающими вопросами, одним словом — адекватные. Очень непривычно. Такой Дазай ему нравится больше. Он что? Какие рисунки на стенах интересные, стоит в очередной раз присмотреться. Элис-чан явно талантлива. Талантливее дурацкого Дазая, который дурацким остаётся даже когда ведёт себя не по-динозавровски. — А Элис-чан… родственница Мори? — Чуя почти оговорился. Вовремя вспомнил, как Осаму упомянул, что дядей ему Огай является не по крови. Настолько вскользь, что не оступиться на этом невозможно. А почему они тогда?.. — Нет. Просто модель, к которой у него особо тёплое отношение, — пояснил он, вздыхая. — Раньше она дожидалась родителей после съёмок часами, слишком уж занятые. Присутствовать на них они тоже, кстати, должны, но — как видишь. Чуя хотел было прокомментировать, когда пауза Осаму затянулась, но тот внезапно продолжил тише обычного: — Некоторые родители просто… путают понятия «детей» и «моделей». Накахаре не понять — он занимается этим от силы месяц, и то благодаря знакомствам его сестры. Конечно же, владелец не шибко известного бренда — Сигма-сан объясняет это его элитарностью — не будет давить на брата знакомой, которого так воодушевлённо приглашал к себе в модели. Тем более сложно представить, чтобы кто-то в его семье относился к нему так… безразлично и меркантильно, что ли? Это объясняет избалованное поведение Элис в присутствии Мори-сана и его снисходительность по отношению к ней. К моменту, когда Дазай в очередной раз хрустнул суставами пальцев, оставив окрашенные кисти в стакане с водой, Чуя понял, что позировать, сидя на мягкой — и наверняка рекомендуемой всеми существующими и несуществующими ортопедами страны — поверхности, ему нравится больше, чем как-либо ещё. Больше, чем позировать для рекламы креветок — ему стоит задуматься о контракте с клиникой ортопедии — сидя в вагоне подземного поезда, перекатывая мысли в голове. Как можно их перепутать?