***
Сколько за последний месяц раз он себе говорил, что не нужно бросать слова на ветер, даже если и есть прекрасное ощущение того, что этот ветер переменный? Ведь как оказалось смятый, не особо разборчивый, но все-таки одобрительный кивок — элемент пацанской вежливости — на самом деле едва ли не роспись под особо важными документами. Кащей уперся локтями в металлическое ограждение набережной Казанки. Сейчас молодого мужчину даже не волновало, что черная облупливающаяся с металла краска окажется на его блатном темном летнем пиджаке. Мысли все были заняты совсем другим. «Хороший ты парень, Кащейка, — в мозгу со сдержанной благоговейной улыбкой хохотнул образ жирного усатого мужика в возрасте. Сия картинка была настолько подробной, что снова «расцветали» тюремные партаки на потном теле бывшего сокамерника. — Надежный. Да и цену себе знаешь. Можно на тебя положиться…» И вот надо же было в ответ на это едва кивнуть? Конечно, можно оправдать все неопытностью девятнадцатилетнего сознания Кащея. Но так уж вышло, что сия неосторожность аукнулось кучерявому спустя шесть лет. И вот теперь ему двадцать пять. И он в полной жопе. Взгляд темных глаз коснулся наручных серебряных часов — пять двадцать утра. Вставать рано Кащей не любил, но тут полюбить пришлось. «У тебя нет выбора, братец, — уже другое воспоминание подло мелькало в сознании: сквозь окровавленное Кащеевское восприятие, истощенное жесткой потасовкой, виднелось уже другое мужское лицо, так похожее на прежнее, хотя и более стройное. — Мой папаша, не смотря на то, что до сих пор и в тюряге греется, тебя одобряет, — улыбается темноволосый молодой человек с усами. — Поэтому негоже отказываться от положительного расположения самого… — чужая инстанция «утяжеляется» на мужском имени. — Ивана Карпа… Или хочешь, чтобы я или мои парни снова тебя сейчас отмудохали?..» Кащей морщится, оглядывая почти пустую набережную. Гонит прочь болезненные воспоминания последнего месяца, стараясь зацепиться за игриво сверкающие на волнах теплые лучи восходящего июльского солнца, хочет потеряться в репликах изредка пробегающих мимо спортсменов и даже… просто забыться в красоте легкого аромата каких-то цветов, которыми неподалеку торгует старушка… Вот же ее приспичило работать в такую рань. «Не думай, что ты нахрен никому не уперся, Кащей, — шепчет в голове все тот же молодой мужской тембр. — Отец поручил мне тебя найти и закопать, если начнешь брыкаться…» — Женщина, по чем цветочки? — хрипит Кащей, вальяжно, но без охоты подваливая к бабуле, что была в синем платочке. Парень прячет руки в карманы черных брюк и едва ли заинтересованно склонят голову к левому плечу. Лёгкий прищур во взгляде. — Розы по рублю, голубчик, — улыбается старушка, добродушно оглядывая подошедшего, при этом почти сразу же указывая на свой товар. — Гиацинты по тридцать копеек. Гвоздики по двадцать… — Семь роз, пожалуйста, — прерывая, кучерявый неохотно кивает на выбранные цветы. Даже почти морщится при взгляде на них — теперь они его совсем не радуют. — Красные или же белые? — старческие глаза вновь скользят по бледному лицу мужчины. Но тот лишь едва ведет плечами: — Белые давайте… — хотя тут же понимает, что на красных будет менее заметная кровь, если вдруг этот букет прилетит ему по лицу. Наверняка останутся не сильно убитые цветочки, и тогда их можно будет перепродать подороже. — Хотя нет, — хрипит Кащей, — давайте красные.***
Его задрыпанная и почти убитая кирпичного цвета тарантайка Иж-2715 всю дорогу до железнодорожного вокзала заглушала звуки магнитолы — Ласковый май было едва ли слышно. Когда-нибудь Кащей порешает вопрос со своей тачкой. Но это потом, в далёком и необозримом будущем. А пока он глушит мотор, отрицательно и задумчиво качая головой. До сих пор не верит, что так сильно и смачно влип. Кажется, это могло случится с кем угодно, но не с ним. Однако в течение последнего месяца именно его навещал Карп-младший, исполняя волю своего отца. Происходящее уже почти воспринималось какой-то злой шуткой или же плохим сном. Но нет же. Это — едкая реальность. Молодой человек тяжело выдыхает, едва барабаня пальцами по рулю. Надо же было в девятнадцать лет быть таким дураком: предполагать, что вялый кивок будет все-таки забыт авторитетным бандитом. На что надеялся Кащей? Но то, что этот матерый тип еще в тюрьме встанет на путь исправления и отойдет от своих планов? Да даже если это и так, то… мало ли что может забрести в голову преступника? Ведь бывшими преступниками не бывают. Захватив лежащий на соседнем сидении «жидкий» букетик, импульсивно открыв дверь, Кащей вылез из машины. Он бы и хлопнул, если бы в голове не сверкнула мысль — тачка и так на соплях держится, глядишь, и дверца уже со скрежетом позади будет волочиться. — Поезд «Тольятти-Казань» прибывает на первый путь, — едва ли разборчиво проносится на железнодорожной платформе. Однако уловить сказанное все равно получается. Кащей прокручивает в голове, что вроде восьмой вагон, и двигается туда, где предположительно должна быть остановка того. При этом сия шествие сопровождаются в мозгу нелицеприятными образами двух Карпов — отца и сына. И вторит же сия картине воображаемый басистый голос старшего из двух Карпов: «Карп — это не рыба, а Карпаты. Молдавская фамилия». Но кучерявому, честно говоря, плевать, какая у них фамилия. Молдавская, русская, да хоть… не важно. Ведь голову уже занимает совершенно другой вопрос: «Интересно, младшая дочь Карпа-старшего такая же страшила, как и ее отец?».***
В течение последнего месяца Кащея не то, что люди Карпа-старшего разыскали во всей Казани, так они и наведывались к нему с особой периодичностью: либо перетереть что, либо просто набить морду. Кащей впрягать в свою защиту Универсам не хотел совершенно — это его, Кащея, личное дело, его история, которую он обязан разрулить именно сам. И пацанам об этом знать не обязательно. «Она приедет тридцатого июня. Узнаешь ее по красным туфлям». «Все переигралось — она прибудет первого июля. Одета в зеленый топ». «Приедет вечером второго. Нарядится в джинсовый сарафан». Информация о прибытии Карповского младшего чада (имя которого не упоминалось для Кащея в целях конспирации) менялась еще чаще, чем погода за окном. Кащей уже перестал фиксировать поступающие ориентировки. И не зря. — Знаешь, — сказал один раз Карп-младший, по-свойски рассевшись за столом Кащеевской кухонки. Мужчину немного размарило от выпитой водяры. И он с нескрываемым раздражением смотрел на сидящего рядом кучерявого брюнета, — я не мой отец, я тебе не доверяю… — Так и иди нахуй, Игнат… — наигранно усмехнулся Кащей. Алкоголь прорвал плотину, и все скопившееся негодование от взаимодействия с Карпами выплеснулось в такой емкой фразе. Хотя театральная улыбка на губах Кащея… оказалась хорошим таким парашютом — благодаря ей Игнат Иванович Карп не воспринял чужую грубость всерьез. — Поэтому… — голова Карпа-младшего тут же качнулась в бок, а пальцы застучали по опустошенному граненому стакану, призывая собутыльника налить еще, — я лично привезу свою сестру.***
Люди выходили из вагона осторожно — ступеньки и без того слишком высокие, а тут еще и дополнительные тюки и саквояжи спускать нужно. Другое дело, когда у тебя за спиной один лишь рюкзак. Сотрудники милиции же держали свой пост рядом со входом в вагон, оказывая помощь лишь изредка — детям и пожилым людям. Стоящий в стороне Кащей сплюнул под собственные ноги и вновь вернул взгляд к пассажирам, спешно покидающим восьмой вагон. Букет же он держал опущенным, словно это и не цветы, а какой-то скудный веник. Если честно, настроения вообще никакого не было. И казалось, что хуже и быть не может, однако когда среди толпы мелькнула знакомая рожа Игната, спускающегося по ступенькам и нагруженного спортивными сумками, Кащей ощутил, как туго сжалось сердце, словно задыхаясь во всех красках ядовитой ненависти, которую никак нельзя выставить на показ. До этого мгновения кучерявый даже и не предполагал, что его собственное сердце может дышать и даже задыхаться. Но что поделать? Кащей — Старший по Универсаму. А Игнат Иванович Карп, что взрослее всего лишь на пару лет, по факту — исполняющий обязанности главного бандита своего родного города. Именно поэтому переть против него нет никакого желания. Да и, как показала практика, расстояние между Тольятти и Казанью особой роли для Игната не играет. Он легок на подъем, а значит всегда готов дать отпор. Внезапно подступившее желание закурить закрутилось в груди мерзкой змеей. Но кучерявый, игнорируя свой порыв, двинулся вперед, взором касаясь уже длинноволосой стройной брюнетки, которой Игнат заботливо помогал сойти со ступеней вагона. «Если это она, то от отца у нее видимо только характер», — колкая мысль щекотнула мозг и… — А это прекрасной даме, — Кащей уже протягивает букет девушке, нацепляя на собственное лицо доброжелательную улыбку. Особа сдержанно, но приветливо улыбнулась в ответ, кратко смерив подошедшего взглядом. Однако почти равнодушно приняла цветы: — Мне представлялось, что здесь их будет четное количество, — кивнула на букет в своих руках. — Это Никитос, — подал голос Игнат, проигнорировав саркастичную реплику сестры. Тут же кивнул на Кащея. — Это про него отец говорил. — Ясно, — девушка снова едва кивнула. — А это… — Карп-младший указал Кащею на свою родственницу, — …моя сестра — Ивана Ивановна Карп. Кащей спешно заморгал. Он что, не ослышался? Еще раз — как? — Ивана? — прохрипел кудрявый, повторив. Его голова чуть наклонилась и вытянулась вперед. Темные мужские брови сошлись «домиком» в непонимании. — Ага, — кивнул Игнат. — Понимаешь, имя нашего отца в криминальных кругах слишком прославлено. И было бы глупо, если бы папа не защитил им свою любимую дочурку. Кащей задумчиво-оценивающе скользнув взглядом к девушке. Что ж… Ладно. Он был свидетелем и не такого… Однако рука кучерявого уже спешно хлопнула по карману пиджака, вызволяя от туда сигареты и спички. Машинальные действия. И одна из никотиновых палочек уже зажата губами. К ней стремительно подносится оранжевый огонек пламени. Кащей хрипит, едва разжимая губы и пуская серый дым: — Тогда поехали в ЗАГС?