«Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» М.Булгаков «Мастер и Маргарита»
***
Чёт
Стены крепости, сработанные из какого-то неизвестного и очень крепкого сплава, влажный холод не пропускали, но и тёплыми не были. Прикоснувшись к ним ладонью, сразу можно было понять, что по другую сторону — океан, а следом отчётливо осознавалось, что случись катастрофа — отсюда не выбраться. Ризли осторожно провёл рукой по прозрачной стене, за которой пряталась его гордость: большой двухпалубный фрегат, ощетинившийся множеством орудийных портов, больше похожий на военное, чем на спасательное судно. По-сути оно и было военным. С его помощью Ризли надеялся победить катастрофу. Уже засыпая, она тихо проговорила: — Можно тебя попросить?.. — Да… — Постарайся проснуться раньше и уйти до… до того, как я проснусь? Пожалуйста… И не думай обо всём этом… Ты мне ничего не должен и продолжения я не жду. Завтра всё будет, как раньше. Лучше тебе всё забыть… Я… я очень благодарна тебе, правда. Ничего лучше со мною уже не случиться… Обещаешь? — Что именно? — хрипло переспросил он. Он видел: глаза её были закрыты и выражения его лица она видеть не могла, и в этом случае главное: сделать так, чтобы голос не выдал горькое волнение, охватившее его в тот момент, когда она произнесла свои слова, при звуках её голоса такого спокойно-счастливого. Разве мог он забыть её нежность, разве мог он не стыдиться того, что понимал: она, получив лишь эхо мужской любви, была так явно, так бесхитростно и откровенно счастлива, что слова её уже никого обмануть не могли, как бы она ни старалась убедить в том, что всё случившееся, лишь прихоть, приключение, забава. Но так не должно было быть! Как он мог согласиться на её просьбу? Видно, голова была отключена напрочь… Ризли медленно поднимался по винтовой лестнице, не пропуская взглядом ни одной ступеньки под ногами, а рукой — ни миллиметра перил, очерчивающих основательную лестницу. Все было неправильно с самого начала, но ничто не подсказало ему это. Он отнесся к её просьбе, как к приключению. Да, экстравагантному, да, необычному, но ни к чему не обязывающему приключению. Герцог достиг верха лестницы, нажал незаметную пружину и вот на месте лестницы, уводящей в глубину, снова пол, чистый, ровный и гладкий. Он прошел к столу, присел на краешек рядом с трубой граммофона. Резко крутанув ручку, включил проигрыватель и опустил иглу, воспроизводящую звук, на пластинку, которую никогда не убирал. Ему не надоедало слушать эту мелодию, и из раза в раз находить в ней что-то новое и волнующее. Вот и теперь, погрузившись в прослушивание, он почти потерял связь с реальностю. Полуприкрыв глаза, сквозь ресницы, он взглядом листал пейзажи минувших дней, не ожидая явно что-либо найти, но тайно надеясь на это. И вот среди образов минувшего проступило искомое. — Ваша светлость… — Да. — Разрешите обратиться к вам. — Разрешаю. Она стояла у входа, переминаясь с ноги на ногу, но смотрела дерзко и уверенно. Не нужно было быть большим знатоком, чтобы не разглядеть за всем этим крайнюю степень нервозности и неуверенности. Она всегда была тиха и услужлива. С самого момента, когда появилась в его комнатах в качестве уборщицы. Мимолётно вспомнился разговор с Невиллетом, который (удивительное дело!) сам пришёл вслед за стражей, доставившей девушку в крепость. На памяти Ризли верховный судья поступал так всего пару раз. Невиллет никогда не позволял себе вмешиваться в дела крепости, просить о чём-то или настаивать. В этот раз он тоже был сдержан и немногословен, но сам факт его присутствия заставил приглядеться внимательнее. — Я знаю, — сказал Невиллет, — в крепость не попадают люди с простой судьбой, но у этой девочки, как-то уж совсем всё плохо, — обронил он в ответ на удивлённый взгляд оказавшегося рядом Ризли. Ризли редко кого встречал лично, но ему мгновенно доложили, что у входа вместе с новым заключённым находится сам юдекс, и проигнорировать это он не мог. Девушка была невысокой, миниатюрной и ещё поэтому обстоятельства её дела вызывали удивление: она совершила убийство. О причинах она молчала и оправдываться не пыталась. Её поместили сначала на кухню. Наблюдая за ней издали, Ризли узнал, что она была очень терпелива, очень старательна и очень молчалива. Он так и не смог разгадать причин, по которым Невиллет обратил на неё внимание, и постепенно мысли о девушке были вытеснены из его головы другими заботами. Время от времени он вспоминал о ней, находил её на привычном месте и снова забывал. Миновало немало месяцев, когда он внезапно обнаружил её убирающей его комнаты. К тому моменту интерес его прошёл совсем. Она была просто одной из заключённых, которой нужно было где-то работать, так почему не здесь… Спустя какое-то время в её деле обнаружились смягчающие обстоятельства. Случилось это неожиданно. Эти обстоятельства оказались побочным эффектом в расследовании совсем другого криминального события. Так появился повод пересмотреть её дело в суде. Самое тяжкое обвинение — убийство — снять было нельзя, поскольку оно всё же состоялось и было неопровержимо доказано, но выяснились подробности, которые привели её к роковому событию. Срок ей сократили. Ненамного, но это впервые вызвало изменение в выражении её лица: это событие явно взволновало её. Однако на следующий день всё стало, как прежде: она снова вернулась к работе тихая, молчаливая, терпеливая. — Господин герцог, у меня к вам личная просьба. — Слушаю. — Среди жителей крепости ходят легенды о справедливости его светлости и только поэтому я решилась обратиться. Я надеюсь, что моя просьба даже если и вызовет ваш гнев, но всё же он не будет очень разрушительным. — Да говорите уже, наконец! Она как будто слегка отшатнулась, когда в её сторону полетело гневное понукание, но может быть ему это просто показалось. —Вы установили обычай, по которому каждый заключённый имеет право на последнее желание, связанное с крепостью, как залог и надежда больше не возвращаться в эти стены… — Да, было дело… — У меня на днях заканчивается срок, и я отправляюсь наверх, на свободу. Я бы хотела… я бы хотела провести с вами ночь. Ризли на несколько минут лишился дара речи. Не то чтобы его оценка самого себя в качестве возможного любовника была ниже канализационных стоков, и он не мог предполагать такого интереса в свою сторону, просто впервые одна из его подопечных прямо заявляла ему о своём желании. — Вы говорите, что скоро заканчивается ваш срок, — хмыкнул герцог, когда к нему вернулась способность думать и говорить, — видимо вы желаете его продлить? В два шага Ризли пересёк свой кабинет и, возвышаясь, застыл монументом над девушкой ещё недавно уверенной и дерзкой, а теперь сжавшейся в комочек. Он постоял, перекатываясь с пятки на носок, оглядывая её сверху, и двинулся кругом, то рассматривая её, то бросая взгляд по сторонам. И по мере того, как всё дальше и дальше он шёл, всё с большим и большим удивлением и даже смущением он понимал, что её просьба дерзкая самоуверенная вызывает в нём вместо гнева и неприязни какое-то странное волнение. — Можно узнать: почему вы решили обратиться ко мне с такой странной просьбой? — Если я скажу, что вы мне нравитесь, вы ведь не поверите? — Нет. По сравнению с ним она была настолько маленькой и казалась такой хрупкой, особенно сейчас, когда явно ожидала неминуемого гнева в свою сторону после безрассудной своей просьбы. Ризли видел, что она уже сожалела о своей смелости. И внутри него вдруг поднял голову и сладко потянулся кто-то, для кого не было преград в виде сдержанной воспитанности, диктуемой занимаемой должностью и титулом. Для этого внутреннего волка не было преград он мог и хотел утверждать власть хотя бы даже и через унижение. — Многолетнее воздержание сказалось на вас явно плохо и в качестве любовницы вы мало кому сгодитесь, вы это понимаете? — Понимаю, — покорно согласилась она, — можете мне не верить, но вы нравитесь мне на самом деле, и я решилась подойти к вам сегодня именно потому, что надежд никаких не питаю… не питала… даже и на то, что вы захотите меня выслушать и не выгоните сразу при первых словах, а не то, что… на всё остальное. — Но вы всё-таки пришли… Одного я не могу понять: я не единственный мужчина в этой крепости, а запрета на секс у нас здесь нет. Она отважно глянула прямо ему в глаза, и он заметил, как задрожали её губы, но глаза были сухи, значит, она не собиралась плакать. Тогда отчего же? — Я пришла к вам, потому что хочу провести ночь с вами, если бы моё желание было связано с кем-нибудь другим или не связано вообще ни с какой персоной конкретно, я, возможно, или пошла бы к другому, или не пошла бы вовсе. Ваша светлость, я осознаю, что мои слова дерзки, неприличны, неуместны и много чего ещё, но… — Отчего же?.. В них есть некоторая… привлекательность. Ризли отошёл к столу и привычно присел на краешек, изучая её теперь издали. Он впервые смотрел на неё так свободно, разглядывал каждую деталь её внешности. Она впервые заинтересовала его сама по себе, а не потому, что ей оказывал неявное покровительство человек, которого Ризли уважал и чьё мнение для него было ценным. — Давайте для начала хотя бы познакомимся: как вас зовут? Девушка непонимающе глянула на него, словно ожидала чего-то совсем иного. На бледном, круглом, словно Луна, лице выделялись необычного бирюзово-коричневого цвета глаза. Взгляд их, верно, был очень испуганным, но вместе с тем и очень умным. Короткие и редкие ресницы не оттеняли глаза совершенно и оттого иногда казалось, что смотришь на плоское блюдо, узор и цвет которого, тем не менее, завораживал. Волос не было видно. Серый форменный платок закрывал и лоб, и уши. Эта деталь гардероба вкупе с простым платьем делала её совершенно незаметной и незапоминающейся. — Адель, — тихо ответила она, снова опустив глаза и сцепив руки в замок. — Адель, — повторил Ризли, словно пробовал её имя на вкус. — Как вы собирались меня убедить, Адель? Ведь вы же, наверное, что-то придумали, чтобы убедить меня ответить вам согласием? Гнев и недоумение первой минуты прошли, и Ризли сейчас просто забавлялся, наблюдая за девушкой. Ему было и жаль её, и вместе с тем он испытывал какое-то жестокое удовольствие, видя, как неловко она чувствует себя под его пристальным взглядом, как сжимается и пытается нырнуть поглубже в свою одежду, спрятаться хотя бы за платком, сдвинув его ещё ниже на лоб, скрывая глаза. — Я готова ответить на ваши вопросы, ваша светлость, или сделать… сделать всё, что вы захотите. — Всё? — он шагнул к ней ближе и, наклонившись близко, заглянул в её лицо. От неё пахло мятой. — И раздеться прямо здесь передо мной? Товар ведь нужно представлять лицом, не так ли? Она отшатнулась теперь совершенно явно. В расширившихся глазах, которые она подняла на него, мелькнул уже не страх, а словно бы обречённость. Выражение это застигло его врасплох, поймало, пленило и заставило сердце сжаться от какого-то давнего понимания, словно воспоминание давным давно скрывавшееся в его сердце и бывшее до сих пор недоступным вдруг сломало запоры и вылетело на свет, и было оно настолько горьким, что лишило его свободы воли на миг и определило его следующий поступок. Рука её потянулась к пуговицам платья, но он перехватил её и некрепко сжал. — Не надо, — хрипло сказал он, помедлил немного; надо было что-то сказать, слова толкались, требуя выхода. Однако это были не те слова, которые он хотел бы подарить здесь и сейчас неведомой путнице, пришедшей к нему со странной просьбой, очень сильно смахивающей на проституцию, и потому с трудом, но он взял себя в руки: — Не надо, — отпустив заледеневшее в его пальцах запястье, Ризли выпрямился. — Если я соглашусь на вашу просьбу, я ведь и так всё увижу… Снимите платок. — Я бы не хотела этого делать, ваша светлость. — Вы уже торгуетесь? Напомню, это не я позвал вас сюда. — Конечно, — покорно кивнула она. Он заметил, как покраснели её глаза. Она подняла руки к узелку на затылке, закопошилась то ли намеренно затягивая исполнение требования, то ли случайно. Свободное платье натянулось, обрисовав маленькую грудь и тонкую талию. Она справилась и платок сполз с её головы, а руки безвольно, словно плети, упали по бокам. Глаза её были закрыты, их уголки увлажнились. Наконец, веки её поднялись с таким трудом, словно она вынуждена была открывать чугунные ворота, и в глазах её проявилась невозможная, нечеловеческая боль и осознание потерянной надежды. Волос на её голове почти не было. Правую часть черепа покрывал коротенький пушок с проплешинами, а левая была покрыта шрамами от ожогов. Шрамы ползли за ухо и на лоб и только хитро завязанный платок не позволял увидеть весь этот ужас с первого взгляда. Они стояли и смотрели друг на друга. Прошла вечность, прежде чем они проснулись оба одновременно. Она, как-то странно подпрыгнув, ринулась к двери, но спиной вперёд, оттого наткнулась на дверь и больно ударилась о ручку. — Стоять! — рявкнул Ризли, в мгновение ока очутившись рядом вцепился ей в плечо. Кровь гулко отбивала ритм в голове. Из глаз её безудержно полились слёзы. Она старалась не всхлипывать и не могла отвести взгляда от его глаз, потемневших внезапно, загоревшихся непонятной яростью, причины которой она не знала, но решила, что этой причиной могла быть только она, и что ярость эта выльется сейчас во что-то ужасное, непоправимое. Девушка дёрнулась пару раз, пытаясь освободиться от захвата, но куда там! Едва она перестала сопротивляться, Ризли отпустил её, вмиг осознав, насколько крепким был его захват и ей, должно быть, больно. Он осторожно вытянул платок из судорожно сжатых рук и неумело, но очень старательно повязал его на место. Избегая её взгляда, поправил платок и одёрнул платье. И только когда осознал, что ярость почти сошла на нет и лицо его, и глаза, вероятно, теперь довольно спокойны, он снова глянул на неё, осторожно положил ладони на её плечи, ощутил дрожь маленького тела. Не позволяя отвести взгляда, тихо и спокойно проговорил: — Сегодня вечером… часам к десяти… я жду тебя здесь, поняла? Для того ли, за чем ты пришла ко мне, или нет — это уж как решишь, можем просто чай попить. Охраны у дверей не будет, никто тебя не увидит, а если увидит — придумаем, что с этим делать. Не бойся, ничего страшного я тебе не сделаю и спрашивать ни о чём не буду. Приходи, я буду ждать… Иди.