Выведи нас за пределы грехов

      Оказалось для того, чтобы вернуться к жизни многого не нужно. Лишь хлесткая пощечина — словно лупят по лицу грязной тряпкой. Дюжина смотрит волком. Голодным, тощим. Ярко горят хищные ее глаза. Дивия для них вошь, чахоточное, почти неодушевленный предмет. Она не существует, пока рядом нет мужчины. Их уважение нужно еще заслужить, вырвать кровью, доказать, что ты можешь стоять рядом, на одном уровне, вскинув подбородок. Она — лишь опекаемая избалованная красивая госпожа, что даже не может нести за себя ответственность и держать слово. Пустое место.       Внутри печет от злости и бессилия, когда они начинают сыпать Камалу вопросами, Деви сжимает зубы до боли в жевательных мышцах. Их лица красивы и холены, они воздевают брови, получая ответ, и снова разлепляют свои не умолкающие, ухмыляющиеся рты. Решается ее судьба, судьба ее дома, ее рода. А она — одна у себя единственная — не может сказать и слова. Дивия кое-как вытащила остатки свои из пепла, слепила обратно из праха подобие человека.       И одна Богиня знает, кому за это нужно сказать «спасибо».       Его взгляд тоже касается кожи, но если иные взоры влетают в нее с размаху, точно стрелы, то этот едва уловим, и от того кажется еще опаснее открытых и развязных рассматриваний знати. Дивии хорошо знакомо это ощущение — когда водишь самым кончиком лезвия по нежной кожей предплечья, и острая его грань щекочет, едва царапает, оставляя невидимую линию. Где-то на грани удовольствия. Но одно неловкое движение, и острие вспорет голубую извилистую вену, пустив вокруг алые брызги.       От ощущения кинжала на шее начинает сыпать мурашками по загривку, она едва сдерживается, чтобы не начать ерзать. Что ему нужно? Ее смущение? Он больше не сможет смутить ее ни зажиманием у лестницы, ни ядовитой и красивой, как мадар, ухмылкой. Злость? Она и так в бешенстве, что наверняка видно по глазам, отяжелевшим серым цветом, как грозовые тучи тяжелеют перед дождем. Ее страх? Что может быть страшнее пепла твоей семьи, что осыпается на волосы?       Дивия встречает его спокойный, давящий взгляд прямо, без увиливаний и тут же задыхается, будто проваливаясь под прозрачный лед, за которым темная, обжигающе-холодная вода. Деви никогда даже не видела замершего озера, но ощущение в груди такое, будто она с головой ушла под толстую ледяную корку, и жидкая смерть заполнила ее легкие вместо воздуха.       Взгляд Бога на земле. Не часто ей доводилось ощущать на себе именно его — забирающийся под кожу, препарирующий, выискивающий то, что скрыто. Деви ежится, хочет отвернуться, но взгляд брахмана держит, не позволяя. Он видит ее насквозь, госпожа Шарма как на ладони: раскурочена, обнажена до кости. По ту сторону льда на нее, из глубин тьмы, глядит хищное лицо Темной Матери.       Голос Рейтана Вайша прорезает пространство, точно нож масло, и Дивия крупно вздрагивает, будто очнувшись от короткого сна. Когда говорит Махадева, все вздоры примагничиваются к его высокой фигуре, вокруг все замолкает. Лишь Дубей устало прикрывает глаз, отпуская ее из своего плена. Ему, как проводнику божественного, заранее известно грядущее. Легкие отпускает, она будто выдыхает из себя мороз, с облегчением уводя взгляд на говорящего. Удивительно свойство — загнать жертву в капкан что на темной лестнице, когда вокруг лишь пламя свечей, что в заполненной людьми зале.       Дивия прогоняет наваждение, вслушиваясь в речь аватара Шивы, и чем больше она слышит, тем сильнее начинает заходиться в пляске сердце, ударяя по самому небу. Впервые Махадева вмешался в естественный ход вещей, впервые высказал свою волю, а значит — и волю Богини. Впервые высшая сила на стороне смертной женщины.       Ей дан шанс доказать, что она достойна, и Дивия не посмеет его упустить.       Вокруг, после недолгой тишины, поднимается суета и гомон. Радха улыбается ей ободряюще, Видия лишь поджимает губы, но лицо ее нечитаемо, Камал придерживает за предплечье, будто опасаясь, что сестра его друга исчезнет. Он вежливо кивает знати, подходящей к нему с какими-то незакрытыми делами, отвечает в своей привычной манере.       Вопрос решен.       У Дивии Шарма три года, чтобы показать всем, что не только женщины Басу могут стоять на одной ступени с мужчинами. *       От бумаг ломит виски, книжная пыль забивает легкие, затрудняя дыхание, в глазах начинает пестрить цифрами и формулами, обрывки важных текстов на важных бумагах сменяются один за другим и конца им нет. Дивия устало прикрывает глаза, позволяя голове опустеть, выдыхает, вместе с воздухом пытаясь выгнать из себя усталость. Неужели брат каждый раз ощущал это раздирающее чувство, душащее, точно цепь на шее у пса. Ноша ответственности, давящая на плечи. Нет, Кайрас был сильнее, он из другой материи собран, той, что тверже, нерушимее — он выстоит, несмотря ни на что. Она же — лишь звенит громко перед тем, как разбиться вдребезги от напряжения.       Кайрасу даже повезло. Он умер первым. Не видел, как пуля теряется между ее глаз, так похожих на драгоценные камни из их шахт. Не шатался по огромному, опустевшему фамильному особняку, словно призрак. Не трогал руками стены, пытаясь понять, способен ли еще почувствовать холод, чтобы ощутить себя живым.       Нет. Брат бы никогда бы не стал своей тенью.       — Деви, уснула?       Дивия вздрагивает, будто и правда провалилась в сон. Разлепляет уставшие глаза, фокусируясь на миниатюрной фигуре, приближающейся к ее столу.       Амрите идет золотой, обтекающий кожу, точно жидкий мед. Она свежа, пахнет сладкой патокой, Шарма почти завидует ее юности и беззаботности. Амрита обожает стихи и вышивку, Дивия — сталь, звенящую о другую сталь. И что только их теперь связывает?       — Нет, просто прикрыла глаза, — Деви слегка массирует подушечками пальцев висок, рассматривая танец пылинок в персиково-розовых лучах закатного солнца, заливающего стол.       Такие важные бумаги, окрашеные светом в цвет варенья из лепестков роз, выглядят легкомысленно и вызывают приступ легкой тошноты. Внутри черепа начинает все шире разрастаться пульсирующая боль.       Интересно, чувствует ли сейчас Рам Дубей то же самое? Теперь эта боль — странная связующая нить между ними.       — Скоро вечерние молитвы, ты ведь собираешься в Калигхат?       Амрита рассеяно исследует кабинет, касаясь пальцами корешков книг, снует из одного угла ее клетушки в другой. Она явно взбудоражена, но не предстоящим подношением Богине.       — Не знаю, начинается мигрень.       Голос госпожи Шарма звучит устало и от того низко. Амрита замирает, разглядывая ее встревоженно.       — Деви, все хорошо? Ты не…       Больна?       Усмешка непривычно растягивает ее губы, напитанные увлажняющим маслом. Больна и, судя по всему, неизлечимо.       — Нет, просто немного устала. Все это, — она сделала неопределенный жест рукой, — утомительно.       — Я понимаю, — подруга детства важно кивает, меняя встревоженный вид на серьезный. — Но на служение лучше, все же, явиться. Не забывай, кто тебе покровительствует, Деви. Не гневи Мать.       Темная Мать, Мать раздора, Мать времени будет милостистива, только если дети покорно ей служат. Поэтому Шарма кивает, тяжело поднимаясь с резного деревянного стула.       — Только умоляю, — голос госпожи Рай вновь приобретает беззаботные девичьи нотки, — смени этот наряд. Рубиновый — тебе не к лицу.       Верно. Красный — родовой цвет Дубеев.       Деви выходит из кабинета молча, вспоминая тугой ворот, плотно льнущий к упругому горлу, бугорок кадыка, острую линию челюсти, сжатой так сильно, что лицо вот-вот пойдет трещинами.       Дивия нервно сглатывает...       … и едет в Калигхат все в том же алом сари, так не подходящим ни ей самой, ни ее дому.       В храме пахнет кровью и благовониями — эти запахи намертво въелись в каменную кладку стен, пол, пропитали алтарь и мгновенно оседают на одежды каждого, кто придет помолиться. Во время чтения мантр мигрень всегда накрывает волной. По черепу изнутри словно начинает бить невидимая кувалда, раскраивая кость в мелкое крошево. Дивия морщится, но глаз не открывает, продолжая вслушиваться в резонирующий от стен гул голосов. Мелькает бессвязная, вялая мысль: интересно, Дубею так же паршиво сейчас, как и ей?       Дивия хочет вытошнить из себя эту боль, организм начинает сдавать, кончики пальцев немеют, сердце начинает судорожно трепыхаться.       Темная Мать, Мать раздора, Мать времени.       Тело становится невозможно-тяжелым, будто к каждой ноге и руке привязали по мешку с мукой. Темнота под веками становится все гуще, а голоса вокруг — тише и тише… Пока не смолкают совсем. Все исчезает, будто проглоченное самой Богиней, перестает существовать, и она сама перестает существовать тоже. Тьма убаюкивает, успокаивает, дарит облегчение. Быть в ней — блаженство.       Или облегчение дарят прохладные пальцы, лежащие на висках? Мысли выныривают не сразу, проявляются постепенно, как чернила под действием проявителя. Будто издалека — тихое бормотание мантр, обволакивающий, согревающий, солнечный запах иланг-иланга. Ресницы вздрагивают, когда путаная мысль запинается о этот запах. Дивия медленно разлепляет отяжелевшие веки. Фокус появляется не сразу, картинка смазанная, но девушка сразу понимает, чье лицо склонилось над ней.       В который раз.       Он.       Ощущения возвращаются постепенно, включаются поочередно органы чувств. Она лежит. Над ней по-прежнему нависает, как напасть, красивое лицо с приросшей намертво маской иронии и скуки. Резные окна светятся ночью. Личные покои брахмана, не иначе. То самое место, где она сама застала его дремлющим. Холод на висках — его пальцы все еще осторожно лежат на ее голове. На секунду эти две точки, где они касаются друг друга кожей, становятся центром ее ощущений, все сводится к ним.       Дубей без повязки: смотрит вглубь нее ясным взглядом, заглядывает сразу в душу, отбрасывая оболочку тела как обертку. В животе тут же становится горячо, словно кто-то заставил ее проглотить раскаленные угли.       — Заканчивай. Драгоценная госпожа очнулась.       Его голос потрескивает, как упавший в масала кубик льда. Тихая мантра обрывается, слышится шорох одежды, и это отличный повод, чтобы разорвать зрительный контакт. Деви пытается повернуть голову на звук, но прохладные сухие ладони по обеим сторонам от ее лица не позволяют ей это сделать.       — Не надо отворачиваться, Дивия. Я не разрешал.       Гладкий лоб прорезает недовольная морщина, и Шарма ничего не остается, кроме как снова рухнуть в этот колющий холод. Рам склоняется ниже, въедаясь в ее лицо взглядом, словно пытается разглядеть в ней ответ на мучающий его вопрос. Мозг совершенно некстати подсовывает ей крайне живописную картину: госпожа Шарма лежит на тахте, а над ней непозволительно близко навис младший Дубей. Со стороны может показаться, будто двое влюбленных вот-вот сольются в поцелуе, но взгляд Дубея не предвещает ласки — скорее вскрывает череп.       — Мне не нужно, — слова хрипловаты, как после сна, — твое разрешение.       — Да уж. Благодарности я и не ждал.       Он, наконец, отпускает ее, отталкиваясь от мягких подушек. И исчезает из поля зрения. Остается лишь издевательский голос и запах, оседающий на легких. Дивия какое-то время рассматривает мозаику потолка, прежде чем подняться. Тело предсказуемо ведет, но Деви тут же замирает, давая себе время.       — Мы здесь одни?       Она пытается остановить хоровод предметов перед глазами.       — А ты бы хотела, чтобы здесь собралась толпа вздыхающих, любующихся тем, как драгоценная госпожа пускает на шелковые подушки слюни?       Деви едва морщится от его слов. Наконец ей удается остановить движение вокруг и сфокусироваться на сидящем напротив молодом мужчине. Он все еще в ритуальном одеянии, и девушка невольно зависает взглядом на его обнаженных плечах с тугими узлами мышц.       — Да уж, ведь обычно этим занимаешься здесь ты.       Рам тут же закатывает в ответ на ее колкость глаза. Его поза расслаблена, кисть левой руки свободно свисает с плетеного подлокотника, длинные пальцы обнимают бокал, держа его за самые края. Проследив за ее взглядом, он кивает в сторону низкого столика, на котором одиноко стоит такой же кубок.       — Твоя порция. Выпей и можешь идти.       Так небрежно отдавать приказы могут только Дубеи. Она фыркает, дергая подбородком и поднимается немного резче, чем следовало бы. Тело тут же ведет, но Деви упрямо держит спину прямой, не позволяя себе потерять равновесие.       — Спасибо, но я не пью вино.       Она старается вложить в голос как можно больше равнодушия, чтобы скрыть мелкую дрожь от того, что они снова одни. Рам замечает, вопросительно выгибает дугой бровь, продолжая изучать ее лицо.       — Это отвар, помогает от мигрени.       В бокале и правда оказывается душистый, густой напиток. Дивия вдыхает его, пытаясь распознать травы, но ноты аромата так тесно переплелись между собой, что составляют незнакомую гармонию. Взгляд брахмана совершенно отчетливо жжет скулу, когда она делает осторожный глоток. Каждый раз она точно знает, куда смотрят его голубые глаза, кожу в том месте тут же начинает печь, будто на нее капает растопленный воск. Он умудряется держать ее в поле своего зрения, даже рассматривая стену в упор.       Напиток девадаси растекается по небу привкусом розмарина, пижмы и мяты. Деви выпивает его почти залпом, едва ощутив легкую сладость. Единственное, чего ей сейчас хочется — это убраться из заполненной запахом лаванды и иланг-иланга комнаты, насквозь пропитанной им, и она сама, кажется, уже успела пропитаться младшим Дубеем.       — Спасибо за теплый прием.       Кончик языка покалывает от мяты. Деви ставит опустевший бокал на место, стараясь не смотреть на высокую вальяжную фигуру мужчины. Ей просто нужно пройти мимо, не пошатнувшись, не бросив на него даже самый быстрый взгляд.       У нее получается.       До тех пор, пока запястье не ловят все те же длинные, прохладные пальцы. Дивия застывает, не успев оставить его за спиной, мгновенно обращается в статую, каменеет спиной, вытягивая позвоночник в струну. Рам держит аккуратно — при желании она могла бы вырвать руку. Но она стоит неподвижно, в ожидании непонятно чего. Внутри нее разгорается то ли трепет, то ли предвкушение.       — Твои мигрени, — он замолкает, словно не может подобрать подходящее слово, — усиливаются во время чтения мантр?       Сердце делает кульбит. Дивия виновато смотрит на дверь, до которой — рукой подать, и делает шаг назад. Сейчас она хочет видеть лицо брахмана.       — В том числе.       — Когда еще?       — Это допрос?       — Это попытка понять и помочь тебе, бестолковая.       Деви фыркает.       — Себе сначала помоги.       Кольцо пальцев вокруг тонкого запястья сжимается сильнее. Рам подбирается, подаваясь вперед и щуря свои кристально-чистые глаза, глядит на нее снизу вверх, но Шарма почему-то все равно ощущает себя бесконечно маленькой. А следом приходит осознание, что она оказалась меж его коленей, и это заставляет отшатнуться.       — Так может надо было оставить тебя валяться там на полу?       Дубей, к огромному изумлению Дивии, не позволяет отстраниться, настойчиво тянет на себя, будто опасается, что, освободившись, она сбежит, оставив его без ответов.       — Корчилась бы от боли еще несколько часов.       Рам совсем не похож на своего старшего брата. Если на лице Раджа эмоции писались крупными мазками, то этот Дубей был совсем иным. Дивии не удается прочесть ни одной мысли — все застилает саркастичный налет. Зря она рассчитывала разгадать его мотивы, лишь загнала себя в капкан. Как тогда, на лестнице.       — В следующий раз так и поступи. — Дивия вскидывает острый подбородок, не отводя взгляд от его пристального внимания. — Мне пора, пока нас не застали в этом глупом положении.       — Положение, — Дубей закатывает глаза, с отвращением кривя губы, будто это слово ему противно, — в твоей голове ничего больше нет, кроме этой, безусловно важной, мысли?       Дивия не успевает открыть рот, тело, ведомое инерцией, летит вперед, прямо на самодовольную улыбку. Рам потянул ее на себя так неожиданно, что девушка толком не поняла, что произошло.       Раздается дребезг бокала, рухнувшего на каменные плиты, мир вокруг в очередной раз смазывается, ноги путаются в ткани, не позволяя сделать и шага, чтобы предотвратить падение.       Врезаться ладонью в его грудь — почти больно. Мелкая россыпь камней остро впивается в кожу, иланг-иланг тут же обступает ее плотным кольцом, не давая сделать вдох. Широко распахнутые глаза Дивии удивленно смотрят прямо в голубые, насмехающиеся, колючие. Между их лицами всего жалкие пара дюймов, и от этого внутри все обрывается, ухаясь куда-то к ногам со скоростью пикирующего орла. Жар начинает застилать ее постепенно, поднимаясь снизу вверх, как кипящая лава в жерле вулкана.       Она должна была просто пройти мимо, но вместо этого оказалась на его колене, плотно прижатой к наполовину обнаженной, горячей груди. Окажись здесь кто угодно, им обоим придется худо, но Дубея, кажется это совершенно не заботит, потому что его вторая рука отчетливо сжимает ее бок, не позволяя отстраниться.       — Мне кажется, твое положение только что стало на порядок хуже.       Рам говорит лениво, касаясь дыханием ее губ, но Деви отчетливо различает в его тихом, вкрадчивом голосе легкую хрипотцу. Здесь, в запретной, опасной близости от этого мужчины, она отчетливей различает посреди иланг-иланга ноты лаванды, и мысли начинают путаться, не позволяя принять единственно-верное решение.       Ей нужно вскочить, отпихнуть его от себя, одернуть одежды и выйти из этой проклятой тайной комнаты с высоко поднятой головой. Вместо того, чтобы продолжать сидеть, почти касаясь животом его живота, она обязана подняться и сохранить свою честь, честь семьи, доказать всем, и себе самой, что она…       Рам подается чуть ближе, немного склоняя голову к плечу, и набат протеста внутри тут же обрывается.       — Ай-яй, Деви. Где же уязвленная гордость? Или на моих коленях так удобно?       Дивия сглатывает вязкую слюну, не в силах отвести глаз от темнеющего равнодушного взгляда. Рам Дубей забавляется, просто балуется, упиваясь ее беспомощной растерянностью и своей вседозволенностью.       — Не самое завидное место, раз тебе приходится заманивать к себе на колени девушку хитростью и силой.       Прищур глаз оценивающий, рука на боку сжимается сильнее, предупреждая, что она может зайти на опасную территорию, но что может быть хуже того, что уже произошло? Дивия знает, что каждый из Дубеев — лакомый кусочек, и, должно быть, многие девушки из дюжины хотели бы оказаться сейчас на ее месте. Хотела ли здесь оказаться она? Пару часов назад Деви сказала бы самой себе твердое «нет», но сейчас странное напряжение, повисшее между ними, накрыло ее, парализовав.       Шелк сари медленно нагревается от ладони, которой явно не место на ее теле.       Рам разлепляет будто бы выточенные из камня губы, собираясь ответить колкостью на колкость, но вместо этого взгляд его почему-то скатывается по лицу ниже, и ее собственные губы начинают гореть от касания, которому точно не суждено случиться. Грудь мужчины под ее пальцами, судорожно сминающими ритуальные одежды, каменеет, Дубей весь напрягается, затвердевая и замирая, не позволяя себе ни одного лишнего движения. Она всматривается в его лицо до рези в глазах, желая увидеть его мысли, но маска непроницаема, лишь черты становятся резче. Сквозь белую ткань Деви чувствует, как от его кожи распространяется по ее ладони жар.       — Завидное, раз ты до сих пор не сорвалась с места с воплями о потерянном достоинстве.       Секунды растягиваются и густеют, Дивия ощущает себя глупой бабочкой, влипшей в гранатовый джем: обездвижена и с каждым взмахом крыльев влипает все прочнее.       — Отпусти меня, я с радостью это сделаю, — недопустимая близость заставляет ее говорить тише, будто их могут услышать посторонние.       Все знают, что Рам Дубей не позволяет никому себя касаться. Все знают, что младший из самого влиятельного рода — неприступная крепость, которую не взять ни штурмом, ни осадой. Так почему уже который раз он ей не брезгует?       Брахман неожиданно хмурится, словно поймал ее мысли за хвост, и сам задумался об этом же. Он отворачивается, и Деви видит бешено пульсирующую точку на его шее. Интересно, если его кровь так быстро несется по венам, долбит в артерии, то значит…       Ее пальцы разжимают смятую в кулак ткань, ложатся ближе к центру груди, и сердце тут же долбит в ладонь частотностью, ритмом ритуального танца, касаясь оголенной кожи. Рам тяжело выдыхает, и Деви тут же отдергивает руку, словно за вздохом последует удар молнии.       — Тебя никто не держит, Шарма.       Она хмыкает, но затем отчетливо понимает, что на бедре остался лишь тлеющий отголосок тепла. Внутри неожиданно трепыхается… сожаление?       — Нравится зрелище, Камал?       Если бы у океана был голос — то он бы однозначно звучал как голос Рама Дубея. Почти ласково произнесенные им слова разбиваются о нее подобно сокрушительной волне. Деви поспешно вскакивает, путаясь в полах сари, постыдно ощущая, как алеют щеки. Гнев господина Рая будет страшен и беспощаден.       Еще бы, ведь он застал свою подопечную в весьма недвусмысленном положении. С губ Деви уже почти срываются банальные, никчемные оправдания, но проем двери оказывается пуст, они по прежнему одни.       Случившееся доходит до нее с секундной задержкой, она все еще под гипнозом.       — Ты!       Шипит, врезаясь ногтями в мякоть ладоней. Она готова разодрать его надменное лицо за лавину унижения, испытанного от мысли, что Камал застал ее с мужчиной, но еще более глупым теперь кажется собственная реакция — незрелая, девичья. Стыд ядом разъедает внутренности. Отсутствующий взгляд брахмана, обращенный в себя несет оттенок разочарования, и Дивия жадно впитывает эту его живую эмоцию.       — Ты просто гад, Дубей. Думаешь, тебе все дозволено? Еще раз вытворишь что-то подобное, и тебе это с рук не сойдет.       Желая как можно быстрее убраться от него подальше, Деви делает несколько торопливых шагов к двери, умоляя собственные ноги ступать тверже, мысленно проклиная все вокруг и посылая младшего из рода ведающих к самым злющим бхутам на растерзание.       — Вы, женщины, только таких и любите. Иначе вам скучно.       Его слова заставляют ее замереть, обернуться, бросая на застывшую в кресле, задумчивую фигуру надменный взгляд.       — Похоже, ты ничего не знаешь о женщинах.       Бровь молодого мужчины выразительно гнет дугу, но Деви лишь выше задирает подбородок, не собираясь уступать. Он проходится по ней медленно: от волос до подола одежд, затем хмыкает, по кошачьи потягиваясь в кресле.       — Привела бы в себя в порядок, прежде чем выйти отсюда, — голос его вновь становится ехидным. — А то не приведи Богиня, кто-то подумает, что ты тут занималась недостойными незамужней девицы вещами.       Бесподобная сволочь.       Дивия смеется зло, почти искренне —ей действительно весело от этих слов. И выходит, оставив волосы растрепанными, а одежду смятой.       Если Дубей надеется, что в очередной раз выставит ее дурой, заставив лихорадочно приводить себя в порядок, то просчитался.       На эти провокации она больше не поведется.