Выведи нас за пределы грехов

      Никто из них не хочет умирать. Смерть от пули — скверная смерть, низкая, грязная. Кайрас совсем этого не заслужил, такого вообще никто не заслуживает. Деви помнит их лица, они исправно возникают под веками, стоит только прикрыть глаза: бледные, злые, у них светлые волосы, светлые глаза, блеклые, серо-белые одежды. Они не чтут богов: ни своих, не чужих, они несут смерть, вырезая ее народ словно скот. Раз за разом. То, что произошло однажды, будет и дважды. Одна надежда, что всех погибших в ту ночь, павших от рук чужеземцев, очистит пламя, и Дивия тоже жаждет очищения, чтобы ее покинула, наконец, эта бесконечная ноющая боль, выкручивающая ребра, мешающая дышать.       К ней часто приходит Камал, садится на край измятой в ночных кошмарах постели, бережно берет за руку. Молчит или говорит — разницы нет. Она смотрит на его большие руки, с затейливой картой вен, убегающих под рукава расшитой каменьями курты, в голове лишь пустота, лишь эхо выстрелов, лишь крики ужаса, лишь ее собственный, истошный, как вой дикой кошки, крик, когда проклятая пуля прошивает высокий, гладкий лоб ее брата — единственной родной души. Есть ярость и чистейшая ненависть, обратившаяся галопом Деймоса, сверкнувшая лезвием кинжала в тонкой руке, когда голову внезапно пронзила, словно спицей, боль. Эта боль смела ее с седла, ударив о землю, отключив сознание, подарив убийце жизнь. Все затопила извечная тьма, посреди которой отчетливо, постепенно проступало холодное, надменное лицо.       Камал всегда уходит, иногда оставляет на пальцах легкий поцелуй. Его сменяет Айшвария, с подносом, полным фруктов, мягкой пищи и воды. Дивия не ест, лишь изредка жадно пьет, потому что злые слезы выжали ее досуха, и воздух режет глотку на вдохе. Она не реагирует, когда ее отирают влажной, душистой тканью, аккуратно стаскивают с нее ночную сорочку, заменяя ее свежим бельем. Служанки расчесывают спутанные длинные волосы, напевая, пока тусклые глаза, цвета серого опала, безразлично смотрят в пустоту. Они всегда уходят, а преты остаются: касаются ее горяченной кожи, заглядывают ей в лицо пустыми глазницами. Дивия ощущает их пристальное внимание даже с закрытыми глазами, и будет ощущать, пока не провалится в забытье.       У нее нет ни сил, ни желаний. Она все реже выныривает из коматоза, все реже пьет, все тише слышны голоса приходящих к ее постели. Волосы, цвета ореха сворачиваются кольцами и липнут к пылающему лицу, она мечется по шелковым простыням, раздражающим кожу. Душно, сухо, кожа болит от прикосновения ткани.       — … жар?       Чьи-то прохладные пальцы ложатся на виски, слегка сдавливая. Боль и духота немного отступают, приводя в чувство. Клубящийся туман внутри черепной коробки едва рассеивается, позволяя мыслям перестать складываться в хаотичные образы.       Она думает: «Махадева?».       Становится легче дышать, словно с груди ее сняли мраморную плиту. Чье еще прикосновение, как не Риты Шивы, может нести облегчение? Только бога Йамы. Слабость разливается по телу, и девушка вся обмякает, ощущая, как тугой обруч кошмаров спадает с головы, она тут же проваливается в спокойный сон без сновидений. Сквозь этот сон Шарма чувствует, как губ касается прохладная керамика, в пересохший рот вливается теплый и терпкий отвар. Сквозь дурман она различает мед и пряные специи, что-то еще, что воспаленному сознанию распознать не удается.       Это продолжается без конца: прохлада на губах, тепло настойки, к которым со временем примешивается тягучее напевное звучание мантр, холодная повязка на лбу, запах лаванды и чего-то леденцово-цветочного, очень знакомого. Когда Деви открывает, наконец, глаза, то видит перед собой песочного цвета полог, на который мягко опускается красноватый свет вечернего солнца. Затем взгляд смещается левее, туда, где полог расступается, пропуская к ней запахи остывающей к вечеру земли и цветущих кустарников, тонкие ноты клубящихся благовоний.       Камал сидит в кресле, рядом с ее постелью, хмурит широкий лоб, и упругий локон падает вниз, мешая читать письмо. Деви изучает его сквозь опущенные ресницы, отмечая, что в его густых волосах прибавилось серебра, а морщины в уголках глаз стали глубже. Печать усталости отчетливо проступает на смуглом лице. Огромный, спокойный, неподвижный, словно гора. Надежный. Она знает его с самого детства, и ни разу рядом с ним у нее не возникло сомнений в своей безопасности.       — И почему ты до сих пор не женат?       Собственный голос звучит слишком слабо, как шелест листвы, Деви немного морщится, ощущая, как лопается тонкая, пересохшая на губах кожа. Камал все равно ее слышит, вскидывает голову, мгновенно подаваясь вперед. Внимательные глаза, оттенка густого шоколада, с тревогой проходятся по ее лицу.       Что, интересно, он хочет в нем разглядеть?       — Пришла в себя? Наконец-то…       Усталость тут же теряется за деловитостью, и Дивия расстроено вздыхает, отворачиваясь. Закрылся, хотя она готова была поклясться, что секунду назад видела больше, чем кто-либо — настоящие, искренние эмоции.        — Что там в письме? — Ей не интересно, просто не хочется слушать нотации и причитания о том, что так надолго выпадать из реальности — непозволительная роскошь.        К тому же он… все это время был рядом, сходил с ума от беспокойства, даже просил помощи Риты Шивы, если только ей это не пригрезилось. Будто мало ему забот своего дома. Теперь на широкие плечи господина Рая легла ноша имени Шарма, со всеми деловыми вопросами и больной, неблагодарной, бесхребетной незамужней девицей.        Слезы непрошено подступили к глазам, и Дивия слабо сморгнула их, стараясь скрыть эту слабость от сидящего напротив мужчины.        — Вопросы, которыми тебя еще рано тревожить, — мягкость голоса заставляет вернуться к его глазам.        — Вот как…       Она кивает, пытаясь найти в его выражении лица ответ на свой вопрос, но мужчина остается спокойным, даже расслабленным. Скала не гнется под порывами ветра, не двигается, когда на нее обрушивается морская волна. Она непоколебима.        Дивия так не умеет.       — Раз ты очнулась, то поедешь сегодня с нами на ужин к Басу.        — Ужин? — Дивия удивлено смотрит, как господин Рай поднимается со своего места.        — Тебе будет полезно, ты здесь порядком… — Он на секунду замолкает, подбирая подходящее, деликатное слово. — Засиделась.        Засиделась… Да она вросла в перину, прилипнув к ней кожей. И он выходит, плотно прикрыв за собой дверь, оставив подопечную наедине с хаосом собственных мыслей.        Впрочем, ненадолго.        Стая служанок быстро наполняет ее покои, мягкие женские руки тянут ее с постели, раздевают, помогают улечься в медную ванную, полную горячей розовой воды, трут, массируют, разминают. Весь этот неожиданный хоровод действий захватывает ее до головокружения. Ей дают теплый рисового отвар, расчесывают влажные волосы, напитав их маслом амлы. Она уже устала, хочется прикрыть глаза, отгородившись от всего этого безумия, но Камал ждет еще через час внизу, и Дивия покорно позволяет Аршварии командовать прислугой, собирая свою госпожу, пока в покои не заглядывает сияющая Амрита, облаченная в сари цвета рассветного неба. Она, не церемонясь, выставляет всех за дверь, и в комнате, наконец, воцаряется тишина.        Дивия, порядком уставшая от суматохи, тяжело опускается на край кровати, совсем не заботясь о том, что нарядное сари, в которое ее облачили, может измяться.        — Дивия, я так рада, что тебе лучше, — Амрита садится рядом, обвивая руками хрупкую фигуру подруги. — Сейчас закончим твой образ.        Она порахает по комнате, что-то неустанно говоря. О намерении Раджа Дубея жениться на ней, последних сплетнях  о близняшках Басу, чьей-то неудачной попытке посвататься, намерении лорда вновь найти себе жену среди их общества… Дивия не слушает, но кивает. При упоминании лорда пальцы сами собой сжимаются до треска тонкой ткани. Англичане, проклятые асуры. Не будет им покоя ни в этом, ни в ином мире.        Но госпоже Рай нет до этого дела. Весь ее мир состоит из света, цветов и ягод в сахарной пудре, из полуулыбки Раджа Дубея, которую он всегда посылает не ей.       — Ну вот! Ты просто красавица!       Мрачный тихий смех срывается с напомаженных губ. Это она-то красавица? Девушка в зеркале ей слабо знакома. Глаза, которые многие сравнивали с драгоценными камнями из шахт, коими владела их семья, потускнели и запали. Лицо заострилось, приобрело хищные, резкие формы. Она порядком похудела, и одежда теперь сидит на ней холщовым мешком, хоть служанки и постарались скрыть это. Сама       Мохини, что тут скажешь.        — Да, Амрита, ты права.

*

      Калькутта, обычно пестрящая красками, сейчас кажется сплошь серой. На нее медленно наваливается ночь и Кали-Юга: тени ложатся наискосок, и люди словно осунулись, сгорбились. Босоногие мальчишки не носятся по улицам, хмуро провожая взглядами их экипаж, прячутся за спинами желтозубых стариков, остро пахнущих потом и специями. Век железа, век раздора, век крови. Их народ уже захлебывался в ней, бился в агонии животного, угодившего в капкан. Взгляд Шивы больше не направлен на их гиблый мирок, за ним неустанно следят желтые глаза Темной Матери.       За минувшие дни траура Дивия так и не смогла вырыдать из себя боль, она притихла, спряталась в подреберье, свернулась клубком, но не ушла. Притаилась. Ей придется долго учиться смотреть на свою боль беспристрастно, принимать ее как дыхание, как сон, как осязание. Как нечто естественное, само собой разумеющееся.       Амрита снова щебечет про женитьбу, Камал молчит, бросая на Деви внимательные взгляды, их экипаж потряхивает, в воздухе пахнет приближающей грозой. Дом Басу встречает их во всей своей безупречности. На Дивию обрушивается музыка и голоса, света так много, что хочется зажмуриться, забиться в угол, прячась от этого гомона. Откуда-то перед ней возникают двойняшки, и Сарасвати крепко ее прижимает к полной груди, шепча на ухо: «Деви, я так рада тебе, о матерь, ты такая худая, такая худая». Она  не отпускает, гладит по волосам, как ребенка, почти баюкает.        «Они заплатят за все, Деви, собственной кровью», — в нежном голосе раздраженно звучит сталь.        Радха смотрит на них сочувственно, просто кивает Деви, поймав ее взгляд, показывая, что она разделяет чувства сестры.        — Идем же, тебе надо поесть.        Взгляд Сары потерянный, озабоченный, и Дивия позволяет себя увести в пышный зал, уже уставленный явствами. Басу славится своими приемами, но Деви лишь ковыряет ароматные блюда, не слушая, о чем говорят за столом. Она почти физически ощущает на себе пытливые взгляды дюжины, ползающие по коже подобно насекомым. Им всем интересно знать, что теперь будет с одним из самых богатых и прибыльных домов, но напрямую к ней никто вопросов не задает. По левую сторону бас Камала отражает любой выпад с их стороны. Становится тошно и душно.        Кайрас мертв. Ее брат мертв, но их всех заботит лишь состояние Шарма, их шахты, их драгоценности, словно они готовы есть их заместо пищи.        Тошнота подкатывает к горлу, и даже ароматный горячий карри отдает запахом гнили. Дивия невнятно извиняется, бросая на стол салфетку, говорит что-то дежурное, и едва сдерживает себя, чтобы не броситься вон из этого зала, полного пираний. Ей нужно на воздух. Сейчас же, иначе из нее польется истерика. Она почти бежит по широким коридорам особняка, не разбирая дороги, наобум, будто за пятки ее хватают бхуты. Поворот, и еще один, длинная лестница, убегающая вниз. Деви слетает по ней, едва касаясь ступенек, от бега печет легкие — организм, отвыкший от таких нагрузок, дает осечку, и нога неловко подворачивается у самого основания лестницы.        Дивия безразлично думает, что будет очень нелепо, если единственная в своем роду госпожа Шарма размозжит себе голову о ступени. Тело летит вниз, и ей уже ни зацепиться, ни удержаться. Инфернальный смех срывается с ее губ, чувство падения пьянит, заставляя сердце колотиться сильнее.        Но вместо пола она ударяется о что-то иное, твердое, но явно не смертельное. Ладони слегка царапает о ткань. Голова кружит, перед глазами сплошь красные пятна. Дивия дышит, будто загнанная лошадь, сильнее прижимаясь лбом к неожиданному спасению, и только спустя время ощущает, что ее локоть крепко сжимают прохладные пальцы.        — Я не перина, госпожа Шарма, — голос окатывает ее с головы до ног подобно ледяным водам. Дивия застывает, ощущая, как трепыхается где-то в глотке сердце. — И не курица, которую можно безнаказанно сбить.        Чужие пальцы смыкаются ощутимее.        Девушка испуганно отшатывается от мужской груди, делая два торопливых шага назад. Голова предательски кружится, и Дивия шарит ладонью за спиной, ища опору в перилах — иначе рухнет к ногам младшего Дубея.       Когда мир вокруг перестает, наконец, вращаться, она четко видит кто стоит перед ней. Расшитое золотыми нитками алое шервани в полутьме коридора кажется кровавым, тугой ворот его, казалось, душит владельца, отчего красивые губы кривятся в недоброй усмешке. Брахман без малейшего стеснения проходится по ее сжавшейся фигуре, и Дивия неожиданно остро ощущает собственную неказистость, потому что младший из правящего рода стоит перед ней во всем своем великолепии.        — Кажется, в прошлый раз твои формы были куда пышнее, — произносит он скучающим тоном, и Деви улавливает в его голосе то ли разочарование, то ли безразличие.        Кровь приливает к щекам мгновенно, и девушка вскидывает подбородок, но даже стоя на две ступеньки выше, она все равно не превосходит его ростом. Рам не впечатлен. Его аккуратная бровь изгибается ироничной дугой, от вида этой жалкой попытки сыграть в гордость. Внутри разливается горечь досады, оседающая привкусом карелы на кончике языка.        — Молчишь? — Он обводит взглядом пустующую лестницу, будто ища невольных свидетелей их разговора. — От тебя слишком много хлопот: госпожа Шарма то, госпожа Шарма это. Еще немного, и ты затмишь проблемностью парочку всем известных ракшаси.        Его взгляд возвращается к ней. Здесь, в тусклом свете свечей, она вспоминает это лицо, навившее над ней в ночь ужаса. Волнистые пряди, выбившиеся из низкого пучка, острое лицо с утонченными чертами, резкие линии высоких скул — вот кто тогда… помог ей?       Руки на талии, ее голова, беззащитно уткнувшаяся в широкую грудь. Он нес ее на руках до самых конюшен…        Бухты ее раздери.        Брахман, так и не получивший от нее никакого ответа, невозмутимо одергивает край дорогого шервани, будто она его порядком измяла. Когда выбранная жертва не трепыхается, ему становится неинтересно. Он обходит ее по дуге, собираясь уйти. Досада все еще пенится внутри Деви, как белый гребень морской волны, ей стоило бы поблагодарить его, но вместо этого она бросает вдогонку совсем иное, излишне торопливо, не желая оставаться поверженной и такой… сломленной.        — Может и проблемная, но дерево, устоявшее во время бури станет лишь крепче держаться корнями. А ты так и останешься нежным, как плюмерия, младший господин Дубей.        Рам замирает на одной с ней ступени, и Дивия мгновенно теряет свой пыл, потому что голова молодого мужчины медленно поворачивается в ее сторону. Даже в сгущающейся темноте она видит, как недобро сверкает его льдисто-голубой глаз.        — Ты думаешь, — его тихий, вкрадчивый голос тут же забирается ей за шиворот, чтобы рассыпаться по спине искрами мурашек, — что станешь сильнее?        Он делает к ней плавный, почти незаметный шаг, заставляя ее попятиться, уперевшись поясницей в холодный край перил. Расстояние меж ними как-то слишком быстро скрадывается, и девушку со всех сторон окружает, как ушатом окатывает, его запахом.        — Знаешь, о чем все они шепчутся? — Доверительный тон бьет под колени.       Деви решается на попытку бегства, делая шаг в сторону, но Рам быстрее. Он упирается левой рукой в перекладину, отсекая ей путь к отступлению. Становится хуже, потому что этот жест заставляет его податься к ней вперед, наклониться ниже, нависая коршуном.        — Драгоценная госпожа Шарма утратила свой блеск. Видимо, только женщины Басу, — он наклоняется ниже, и Деви чувствует, как поясница до боли врезается в борт перил, — хоть на что-то способны.       Последние слова, вместе с дыханием, касаются ее уха, пряди его волос щекотят челюсть, заставляя стиснуть зубы сильнее. На языке вертятся тысячи колких фраз, но Дубей так близко, что не получается уловить ни одну из них. Его присутствие странно обезоруживает, парализует, как яд змеи. Дивия ощущает себя мелким глупым зверьком, которого вот-вот заглотит удав. Она почти отчаянно дергается в другую сторону, но справа талией тут же врезается в твердое предплечье.        — Я не закончил разговор, драгоценная госпожа, тебя никто не отпускал.        Почти мурлычет, упиваясь ее растерянностью и паникой. Отстраняется, будто любуясь выражением страха, мелькнувшим на ее лице. Что, если их вот так вот увидят? Прислуга, хозяева дома, да кто угодно… что, если это увидит Камал? Она еще даже не успела выбраться из одной ямы, а уже, кажется, свалилась в другую.        — Переживаешь за свою честь?        Брахман видит ее насквозь, чувствует каждую не оформившуюся мысль. Дивия неожиданно ощущает себя совершенно обнаженной перед ним, и это чувство окончательно выбивает из под ног почву. Она перестает отстраняться, только смотрит широко распахнутыми глазами в насмехающееся лицо.        Он мягко отталкивается от перил, милосердно отпуская ее из своего плена.       — Беги, спасай свое имя, госпожа.        Его тихий смех подхлестывает ее сильнее кнута, которым погоняют скот. Деви буквально взлетает по лестнице, стараясь убраться от этого мужчины как можно дальше. В легких еще остается его запах: леденцы и цветы… иланг-иланг.        Иланг-иланг и лаванда.