Путь домой

Анна с трудом выныривала изо сна. Яков проснулся рывком, резко сел на постели. Тут же вскочил – как оказалось, проснулись они от крика и воя. Утро было столь раннее, что наползший за ночь от речной долины туман сизыми полосами клубился почти за порогом, не успев истаять. Выли же бабы, а мужики метались как-то без толку. Выскочивший на порог Яков сориентировался мгновенно, ухватил за рукав и потянул к себе топтавшегося тут же Тимоху. Нежданная беда оказалась вдруг совсем рядом. Ночью неведомыми разбойниками был убит хозяин. Нашла Ивана Петровича, лежащим возле дровяного сарая, хозяйка его, отправившись поутру к скотине. Сколько уж принёс хозяин того золота, Якову было неизвестно, но версия про неведомых разбойников не понравилась ему сразу. Было более чем странно, что решились те залезть в избу с домочадцами. Вскоре явились пара человек из конторы. Велели до вечера ничего не трогать и чужих в дом не впускать, ожидать приезда исправника. Постояльцам до особого распоряжения также велели никуда не съезжать. Во всём этом Якова удивило лишь то, что исправник, по общей уверенности, должен был лично из города явиться и делом заняться. Не по его чину было по таким происшествиям разъезжать. Вряд ли Зацепин сам приедет. Кто здесь будет, что и от кого ожидать – неизвестно. Обоз уже завтра-послезавтра. Застрять здесь надолго, в качестве никому не нужных свидетелей – это самый лучший вариант из возможных. О худших не хотелось и думать. Всё чаще виделось ему то же самое, приходящее откуда-то из глубины – тьма, и сосны. И пустота. Кажется, разбираться во всём придётся очень серьёзно.        В доме новости оказались неважные. Золото, при том немалое, было всё целое – но то и ясно, вора хозяин спугнул, за что и поплатился. Но Афанасий, шурин его, сразу о другом кинулся. По слухам, за месяц блужданий нашел Петрович приметы верные – золотоносную жилу. Давно о ней разговоры ходили, но среди болот она кружила, в руки никому не давалась. Петрович же вёз самородки на образец и карту со своими пометками. Вот карта та и пропала. Сын его точно знал, куда отец привезенное спрятал. С утра кладовую открыли, проверили. Золото на месте, а бумаг нигде нет. Хуже того, заезжали они вчера в уездный город, заходил Петрович к исправнику, к самому Зацепину. Тот еще в службу свою при заводе имел с Петровичем дела, как говорили, по своим связям хороший участок ему выделил, с тех денег тот и хозяйством обзавёлся, и избу поставил. Явно и сейчас Петрович того в долю звал. В таких делах без власти – никуда. Кажется, надежды на приезд исправника всё же были не напрасными. Но к добру или к худу? Яков заскочил в гостевую избу, прижал к груди встревоженную Анну: - Побудь пока здесь, пожалуйста. Та уже по его лицу читала: - Нам что-то грозит? - Пока неясно, - почти честно ответил Яков. Если не считать того, что самый простой способ раскрыть дело в здешней глуши – это тут же схватить ближайшего каторжника. Хуже того, если карта покажется полицейским очень важной, то способы выбивания информации могут оказаться самыми разными. Было уже такое. Проходили. Притянул к себе, поцеловал в висок: - Всё будет хорошо, Аня. От его кривой улыбки на мгновение замерло сердце. Но это же её Яков – он справится. Он же справлялся всегда и везде. Она ничем не поможет – у неё больше нет власти над духами. Разве что видящую попробовать позвать – вдруг и здесь окажется кто-то поблизости? Видящие ей ведь помогали. Села, сжала ладони перед собой – тишина. Далеко-далеко где-то отголосок. Плачет кто-то? Или почудилось?        А Яков отправился осматривать место преступления. Сразу за главной избой находился просторный хозяйственный двор, который, как и во многих зажиточных семьях, был полностью закрытым, как сверху, так и со всех боков. Передняя часть его начиналась от задней стены избы, по кругу размещались различные постройки, в задней части, неподалёку от крепкой калитки, на длинной цепи привязан был крупный косматый пёс. Такая собака чужого мимо себя без хозяйского позволения не пропустила бы. Пройти сюда можно было или же прямо из хозяйской избы, или из калитки ведущей в передний – парадный, двор, или же через заднюю калитку, в дальнем конце двора, где скот гоняют. Она, по словам Митяя, всю ночь открытой стояла – Митяй сказывал, что лишь поутру её запер. «Младший сын», - вспомнил Яков. Вот через ту калитку, по всеобщему мнению, и пробрались разбойники. Тут вышла из избы высокая женщина в тёмной одежде, черным платком замотанная, вынесла псу полную миску. Тот радостно зарычал, норовя лизнуть в щеку. Яков с трудом признал в ней вчерашнюю девицу-красавицу, что приносила им самовар. К Тимохе обернулся: - Уже слыхал, где хозяина убили? Тимоха показал - между баней и сараем пристроен был навес, образующий довольно большой закуток, почти невидимый ни с крыльца, ни от калитки - там сгружали привезенные дрова, там их и рубили. Топором, вернее, обухом его, хозяина и ударили. В руке, уже разжатой, полено было – видно, отбиваться хотел. Яков сам себе говорит: - Прежде всего выяснить надо, кто вчера дома был. Тимоха и тут оказался кладезем сведений. Пока он вчера дрова рубил, всех видел. Кроме хозяина – тот уже в сумерках приехал, сюда не заходил. Тогда шум поднялся, Тимоха не стал выглядывать. Митяй, младший сын, на заднее крыльцо вышел, глянул на Тимоху, помялся, так ничего и не сказал. После дочка хозяйская выскочила, до амбара дошла, к хлеву обернулась, покрутилась бестолку да назад в избу побежала. Тимоха едва половину порубил, вновь Митяй вышел, сказал, что хватит пока, надобно ему баню сейчас топить. Тимоха топор в закутке за поленницей воткнул, а все порубанные дрова собрать не успел, сразу и ушел. Так что Тимоха всех жильцов по порядку перечислил. Все они ему еще с давних времен были знакомы. Дома был сам хозяин, ныне покойный, жена его Татьяна, два сына - Гришка старший, Митяй меньший, да дочь Федора. Еще шурин Афанасий с ними приехал и ночевать остался. Пока картина никак не складывалась. Прежде всего выяснить стоило, что там за карта была. Артель кучно живёт, карту хоть и издалека, но наверняка все заметили. Сейчас из тех, кто её мог видеть, дома были Гришка и шурин их, Афанасий. Афанасий, явно уже подвыпивший, без толку у всех под ногами крутился. А вот Гришка, по словам Тимохи, был грамотный, в земской школе учился. Отец его на хорошую работу на завод к машинам приставил. Так что в карте тот наверняка должен был разбираться. С уверенностью, которую опровергнуть никто не решился, Яков вошел в хозяйскую избу, велел найти Гришку. Искали его, искали, наконец-то позвали. Яков объявил Гришке, что должен всех расспросить: вечером исправник приедет. Что сработало, неизвестно. Но возразить никому и в голову не пришло – полицейского, при том высокого ранга, здесь нюхом чуяли. Гришка, смуглый, черноглазый, оказался малым толковым. «Где золото отец нашел – того я не знаю, и никто не знает. А карту видал – показывал мне батя, как значки ставить, как что записывать». Как понял Яков из описания, карта таковой по сути и не была – рисунки реки, болота, леса, судя по всему, ни к каким координатам вовсе не привязанные. Кроме того, на таких же листах имелись многочисленные знаки, краткие условные пометки, да и прочие записи. Всё прочее Гришка тоже рассказал коротко, но толково. Вечером прибыли они с отцом, мешки в кладовую под замок сложили. Митяй баню истопил, после на стол накрыли, после все спать сразу легли. - Отец, видать, ночью за чем-то вышел, да не вовремя. Я за ночь не поднимался ни разу, Митяй тоже – дверь поскрипывает, а я чутко сплю, услыхал бы. Утром Татьяна кричать стала – мы разом выскочили. Там и батю нашли, убитого уже. На калитку я не смотрел, мне не до того было. Бабы воют, велел им возле отца быть, что дальше делать - не знаю, послал сразу же Митяя в контору, сам ждать стал.        Время уже к полудню шло. В дому сейчас стояли тишь да печаль. Следуя указаниям, трогать ничего не стали. Свечи лишь повсюду зажгли, тело обмыли да обрядили, уложили в гроб, черной тканью оббитый, да там за избой, в крытой пристройке, где по летнему времени чаи по вечерам гоняли, и оставили. Жена, Татьяна, одна почти весь день сидела возле усопшего. Прочие домочадцы же большей частью слонялись без толку. Когда б не указания власти, стояла бы домовина сейчас в передней избе, вокруг сидели бы, нахохлившиеся, словно вороны, старухи, причитали бы хозяйские бабы, сыновья б суетились, командовали мужиками, организовывая похороны. И отсутствие этих, отложенных на сутки положенных хлопот, совершенно выбило семейство из обычной колеи. Так река, текущая до поры спокойно и мирно, вдруг покидает привычное русло, образовывая глухую заводь, где в тёмных омутах ходит по кругу тяжелая, словно снулая рыба, да крутят в глубине невидимые сверху водовороты.        Якову же дела до тех хлопот не было. Избу он обошел с довольно отстранённым видом. Жили тут зажиточно. В передней избе обои бумажные в цветочек были поклеены, половики всюду лежали домотканые. В задней половине в просторной хозяйской горнице стояла кровать с подушками и периной, ещё сундуки и шкаф дубовый, на замок крепко запертый. В горнице куда меньшей, с одним небольшим окошком под потолком, жили сыновья, девке же была выделена вовсе крошечная каморка, в которой едва кровать да огромный сундук помещались. Дух стоял тяжелый – повсюду горели свечи, и возле иконы у гроба, и в передней под образами. Даже у сыновей в комнате стояли дорогие восковые свечи, обе они уже до половины догорели и были погашены, а у девки в каморке под иконою чадила нещадно лампадка. Сама же семья была невелика. Петрович с Гришкой на работы ходили. Петрович часто лишь по субботам с лесных приисков возвращался, Гришка на заводе трудился. Остальные дома постой держали. Раньше, когда жила золотоносная не полностью еще выбрана была, здесь много народу крутилось, даже из дальних мест приезжали. Гостевая изба всегда полна стояла. И купцы богатые, и господа - все тут останавливались. Дела Татьяна с младшими вела. - Самое оно бабское дело. Подай, принеси, харчи опять же. А что сыновья? Гришка, сказывали, когда еще меньший был, стал петуха рубать, так не удержал, кровь как полетела – и на него всего, и во все стороны. Так он покачнулся, что девка красная, едва устоял. Не любит он хозяйство вовсе, всё на Митяе было, что бабы не осилят. Да они между собой хорошо ладили, моя Татьяна их не обижала, - охотно вспоминал Афанасий, тут же оказавшийся под рукой. С Митяем так просто поговорит не вышло. Тот оказался крепким русоволосым парнем лет восемнадцати, густыми бровями да упрямым подбородком сильно напоминавший отца. От него Яков вовсе ничего не добился, смотрел тот набычившись. На вопрос: «Что делал вчера?» Говорит: «Что тятька сказал, то и делал». На все вопросы отмалчивался. Татьяна как раз в избе хлопотала - возле отца дочка его, Федора, в свою очередь сидела, причитала что-то. Татьяна с виду была крепкая, налитая баба лет около тридцати. Хотя за платком ничего толком не разглядеть, только заметно, что щёки полные - да и те побледнели, с румянца спали. Губы покусаны, видно, что горевала, то ли по мужу, то ли по своей доле. Яков здраво рассудил – здесь ему самому делать нечего. Придумал хозяйке дело – в комнату обед отнести. Татьяна горе-горем, а про постояльцев услыхала – сразу вскинулась. Пока собирала, пока несла, Яков успел с Анной переговорить. Сам вышел. Не знал, станет с Анной разговаривать вдова, или нет. Но та, видно, намолчалась уже. Сидела, подперев рукой голову, жаловалась потихоньку: - У хозяина моего особо не забалуешь, тут его слово по всему было. А ведь постой раньше хорошие деньги давал, не меньше, чем всё прочее приносил. Господа серебрушки не считали, у них деньги шальные. А никто в дому и слова доброго не сказал. Что сама отложишь - то и твоё, а то и на иголки порой не ставало. Анна с сочувствием посмотрела, но та лишь усмехнулась криво: - А всё я тут хозяйкою была. Над женой только мужняя воля, больше ничья. А теперь я вдовая, кто ни пройдёт, тот и щипнёт. Анна тихо спросила: - Как же так? Разве дети не вступятся? - Так то ж не мои. Все трое от первой жены его, Марьи. Хозяин сразу поставил: «Не твои дети, нет над ними твоей воли». А он своего слова не менял, хоть по праву сказано, хоть нет. Федора, та в мать уродилась. Но вот говорят, что Федора хороша, а мать мол её куда краше была. Я-то сама не видала. Но иначе отчего бы Иван Петрович сироту заводскую брал? При том она еще и отказывала поначалу, а потом все же пошла. Кому те заводские нужны, при цехах работают, разве ж они себя сберегут? А он вот привез. Голую-босую, и узелка в руках не было. А теперь вон полный сундук стоит. Что дети? Митяй у них самый меньший. Он дома был нужен, а как стал постой послабее, хотел с купцом уходить. Тот его брал – ему грамотный приказчик был нужен. Так отец не пустил. «То пустое», – сказал. - А Гришка что? - А тот и сам от отца никуда. Вот вчера, слыхала, за столом сказывали – его в уезде исправник предлагал в горную контору определить. Хозяин мой и спрашивал даже: «Пойдёшь ли?» А Гришка не пошел. Вот Митяй как услыхал, так и говорит: «Пусти меня, батя. Я для семьи пользу тянуть буду». Хозяин мой лишь похмыкал: «Молод еще да глуп. От тебя вреда более пользы будет». Хоть Митяй лучше Гришки в школе учился, и счет знает, и грамоту всякую. Да как работы на хозяйстве много стало, отец его со школы и забрал. Анна вспомнила просьбу, перевела разговор на вчерашний день. У Татьяны сразу слёзы в глазах: - Да я ж его вчера и не видала почти. Он сразу почти вышел. Я постель расстелила, стала о хозяйстве сказывать. А он вспомнил, что сумки не разобрал, не разложил - да и пошел в кладовую. Долго не было, я уж ждала, да и уснула. - Отчего же не позвала? Татьяна всхлипнула: - Да он злой был. Я и не пошла. А к утру уже проснулась – его нет, думаю, только-только вышел, я следом, нету нигде, стала звать… Так и нашла. А на калитку я не смотрела. Чего на неё смотреть – к ней не подходил никто.        Анна Якову всё пересказывает, а сама о чем-то своем думает. - Что случилось, Анечка? - Знаешь, я другую видела. Красивая, очень. В венке из колокольчиков, словно царевна лесная. Яков главное ухватил: - Мертвая? - Да, конечно. Только знаешь, если она смогла ко мне прийти, она тоже была из видящих. Хоть маленький дар, а был. А я её же потом еще раз видела, в комнате какой-то. Не здесь, далеко где-то. Там ожерелье из каменьев на столе лежало, красивое, я таких здесь не встречала. Очень красивое. И ей бы пошло - камни, как глаза её. А она уже словно другая совсем, смотрит перед собой и качается. И дара у неё не было уже, никакого, совершенно точно. И цветы в вазе все засохшие, трухой осыпаются. Но если дара бы не было, она ведь не смогла бы прийти ко мне? Яков к себе прижал, смотрит: воротничок чуть-чуть расстегнут, нежная кожа виднеется, жилка прозрачная бьётся. Если губами сейчас не прикоснется – умрет. Хоть на мгновение, не больше. - Мне пора. Я ненадолго, Анечка.